Мы видели, какова была судьба первых русских школ, возникавших при Петре Великом и после него. Военно-гражданская техническая школа Петра с программой, рассчитанной на нужды дворянской службы, пала вскоре после преобразователя. Тогда почувствовалась потребность в общеобразовательных учебных заведениях; но и такая школа, предназначенная также преимущественно для дворянства как проводника западноевропейского образования долго терпела неудачу. С конца первой половины XVIII в.. стало обнаруживаться влияние складывавшейся светской жизни на эту школу: заметно было, что в ней удавались только те части общеобразовательной программы, которые были нужны для этой жизни и на которые был усиленный спрос в светском обществе. То были иностранные языки, особенно французский, танцы, светские приличия, вкус к художествам; все это составляло первую часть прививавшегося в русском обществе эстетического воспитания, направленную к украшению общежития. Столь одностороннее направление образовайие получило потому, что движущей пружиной как воспитания, так и общежития было стремление к развлечению, которое наполняло бы досуг. При содействии такого воспитания сложился к половине XVIII в. своеобразный тип светского общежития, первый, который можно назвать русско-европейским.
Этому складу общежития подчинилось высшее дворянство обеих столиц и частию больших губернских городов; медленнее прививался он в сельской дворянской среде. На остальные классы это дворянское общежитие действовало лишь косвенно, как образец, или даже вызывало порицание, как отступничество от родных обычаев. Этот склад оставался господствующим до конца века: новые интересы, вошедшие в его состав во второй половине столетия, не изменили его характера, а только усложнили его сценарий, ввели в него новые роли. В этом общежитии надобно видеть самое цельное выражение западного влияния, как оно подействовало на русское образованное общество около половины XVIII в., - на целое общество, а не на отдельные лица. Далее обозначаются различные направления; образовавшееся течение разбивается на струи, расходящиеся в разные стороны. Это общежитие, следовательно, и должно служить основанием для суждения о том, как дворянство того века исполнило свою культурную миссию. Светскую жизнь того времени надобно ценить по господствовавшим в ней правилам и интересам. Правила указывались интересами, а интересы или вкусы подсказывались общей жаждой развлечений. Внешняя обстановка, развитие роскоши, комфорт материальный, а потом и духовный, точнее эстетический, доставлявший средства веселого настроения, - вот в чем замечался постоянный успех и над чем настойчиво работало образованное русское общество ХVIIIв.
Успехи в таких предметах, достигнутые русским обществом в первой половине XVIII в., составляли любимое содержание воспоминаний для светских людей во вторую его половину. Тогдашнее великосветское общество питалось салонными россказнями о том, кто ввел в употребление шампанское в России или кто первый заменил сальные свечи белыми восковыми, о том, что граф Алексей Григорьеви- Разумовский стал первый носить бриллиантовые пуговицы и что английское пиво, прежде неизвестное в России введено было в употребление графиней Анной Карловной Воронцовой и т. п. Но первым героем этих рассказов был деловой, всемогущий, даровитый, роскошный и непутный генерал-фельдцейхмейстер императрицы Елизаветы граф Петр Иванови- Шувалов. Все самое дорогое и вкусное соединялось в его доме; он первый в России не только стал кушать ананасы, но и завел большую ананасовую оранжерею; даже, наскучив обыкновенными иностранными винами, к ужасу истинных гастрономов, стал дома приготовлять вино из ананасов; экипаж его блистал золотом, и он первый завел целую упряжку дорогих английских лошадей; бриллиантовые пуговицы его кафтана были дороже, чем у графа Разумовского. Одним словом, заключали рассказчики, этот роскошный министр, имея более 400 тыс. тогдашних рублей (около 2 млн. нынешних) дохода, получавшегося из разных открытых и скрытых источников, ухитрился оставить после своей смерти долгов одной казне более миллиона рублей. Мелочная новинка, введенная в великосветское общежитие, разумеется привозная, создавала надолго великосветскую известность виновнику или виновнице нововведения, и в столичных гостиных долго не смолкали об них толки. В царствование Елизаветы барышни Чернышевы привезли из Лондона и ввели в Петербурге английские контрадансы, и это сделало их видными особами в большом свете. Разумеется, в числе увеселений видное место рядом с балами занимали театральные зрелища. Тогда театр впервые стал серьезным интересом для русского образованного общества и ему приписывали не только увеселительное, но и образовательное значение.
Спешу оговориться: я веду речь не о самом театре, а только об отношении русского светского общества XVIII в. к театру и не хочу сказать ничего дурного ни о том, ни о другом, ни о самом театре, ни о русском обществе, но не могу признать правильным этого отношения. Я далек от мысли отрицать образовательное значение театра. Задача театральной сцены, разумеется, смягчать и исправлять нравы, но всегда ли партер смотрит на сцену с желанием смягчаться и исправляться? Обыкновенно драматический театр приковывает к себе удовольствием, какое доставляет зрителю возможность взглянуть глазом стороннего наблюдателя на сутолоку жизни, в которой он сам ежедневно толчется как действующее лицо: драма для зрителя поучительна, как воспоминание, разыгранное перед ним в живых лицах и картинах. Но бывают времена, когда это эстетическое развлечение или назидательное наблюдение превращается в патологическое влечение, становится своего рода художественной болезнью. Это бывает обыкновенно тогда, когда люди скучают жизнью, пренебрегают ее насущными, деловыми интересами и теряют охоту принимать в ней деятельное участие. Эта скука или безучастие к жизни может происходить от двух причин: или от того, что люди, не понимая наличного житейского порядка , чувствуют себя в нем неловко или тяжело и, не зная, как поправить свое отношение к нему, в унынии теряют житейскую энергию, или от того, что этот порядок представляет большинству ниже его умственного и нравственного уровня , а интересы, которые еще держатся в житейском обороте , кажутся износившимися, измельчавшими, не способными более питать дух. Словом, люди становятся равнодушны к окружающей их действительности, когда, не понимая ее, не знают, что делать, или, презирая ее, не хотят ничего делать (трагедия) . Разлад с действительностыо в том и другом случае гонит зрителя в театр, и тогда театральная сцена получает неподобающее значение. Тогда зритель ждет от сцены не того, чтобы она художественно воспроизвела и объяснила ему его житейские воспоминания и наблюдения, а того, чтобы она помогла ему забыться от скучных житейских впечатлений. Стереоскопическая пародия жизни, разыгрываемая на сцене, заменяет для него самую жизнь, гримированный призрак принимается за действительный живой образ. Той или другой причиной скуки условливается и любимый род сценической драмы. Когда житейский порядок выше понимания театральной публики и тяготит ее своей загадочностью, она с досады и для облегчения чувства своего бессилия перед ним расположена смеяться над отдельными его явлениями, доступными ее пониманию, и ищет на сцене карикатуры. Театральный смех облегчает ему зрителю переносить гнет его уныния, стыд жить, непонимания. Когда житейский порядок ниже понимания зрителя, он презирает самые его основы, но, не зная, как его поправить, поднять, проникается пренебрежительной скорбью о его непоправимости и требует от сцены высоких идеалов , которые помогли бы ему хотя в партере с биноклем в руках пожить настоящей, достойной его жизнью, какой он не находит ни дома, ни в обществе. Порицание «Хорева» за добродетель. В первом случае на сцене господствует репертуар комический, во втором - трагический; но в обоих случаях неумеренное владычество театральной сцены служит признаком либо пустоты зрителя, либо пустоты жизни. Сцена оживляется, когда мертвеет жизнь, и наоборот.
Театр при Елизавете. Важное государственное учреждение .
Один иноземный наблюдатель русского светского общества времен Екатерины II вскрывает нам его театральные вкусы. Они особенно выразительно сказывались в дамах. Русские дамы такие умные и любезные, имеют много вкуса к художествам. Они весело смеются, смотря хорошую комедию, тонко понимают каждую фальшивую черту, каждый двусмысленный намек и аплодируют блестящему стиху; но черты чувства в драме для них совсем пропадают; трагедия не извлечет слезы из их глаз; на «Антигону» или «Заиру» - трагедии, заставлявшие плакать западноевропейских зрительниц, русские мамаши и дочки в Петербурге смотрят совершенно сухим глазом. При таком направлении вкуса театр, страсть к которому развилась в русском обществе еще до половины XVIII в., мог стать источником только простого, привычного развлечения, больше физической, материальной, чем духовной потребностью, подобно чаю или моциону. Театр занимал как балаган. Таким изображается театр в известиях того времени, когда он привлекал к себе великосветское общество с особенной силой, когда светские люди чувствовали ежедневный позыв побывать то во французском комическом театре, то в итальянском оперном или даже заглянуть на русскую драму.
При таком направлении вкуса заняла видное и влиятельное положение в обществе светская русская женщина.
Иноземные наблюдатели яркими чертами рисуют это влиятельное положение женщины в русском светском обществе во второй половине XVIII в. Женщины давали тон светской жизни, вмешивались в дела мужей и давали им направление. Но это женовластие не подняло женщины в свете, а только повело к расстройству семейной жизни. Вступая в свет прямо из крепостной девичьей и из-под рук француженки-гувер-нантки, женщина расставалась с семьей: это печальный факт, отмеченный наблюдателями. Согласно вкусам века она приносила в свет балетное совершенство рук, ног, плеч, глаз, но освобождалась от уз, налагаемых семейными обязанностями и привязанностями. В девичьей и в учебной комнате от няньки и гувернантки она узнавала тайны жизни прежде, чем успевала в нее вступить; по вступлении в нее ей оставалось только разыгрывать на деле заученное прежде и дожидаться обычного эпилога. Брак для нее был союзом, державшимся только на совместном жительстве под одною кровлей; хорошо еще, если из него выходила хоть дружба.
На почве, созданной таким воспитанием и общежитием, выросли два типические представителя русского дворянского общества XVIII в.: это петиметр и кокетка. Сатира и комедия XVIII в. очень ярко изобразили оба эти цветка тогдашнего модного света. Петиметр - кавалер, воспитанный по правилам «Юности честного зерцала» и довершивший воспитание под руководством француза. Все русское для него не существует или существует только как предмет презрения или сожаления. Русский язык он презирает столько же; как и немецкий. В одной комедии Сумарокова («Чудовищи») петиметр, услыхав об Уложении царя Алексея Михайловича, говорит: «Уложение! Что это за зверь? Я не только не хочу знать русские права, я бы и русского языка знать не хотел: скаредный язык! Для чего я родился русским? .. Научиться как одеться, как надеть шляпу, как открыть табакерку, как нюхать табак, стоит целого века, и я этому формально учился, чтобы мог я тем отечествусвоему делать услуги». «Конечно, это обезьяна, только не здешняя», - сказал слушавший петиметра Арлекин. Кокетка - светская дама; мы назвали бы ее родной сестрой петиметра, если бы между ними всегда существовали только братские отношения. По отзыву иноземных наблюдателей, только во Франции женщины обладали в такой высокой степени искусством украшать свое обращение в свете, возвышать свои природные качества, впрочем только внешние. Кокетка вся жила для света, а не для дома, и только в свете чувствовала себя дома; она не чужда была интриг, но не знала страстей, не давала сюжета для романа, а разве только повод для секретного полицейского дознания . Быть любимой составляло иногда потребность ее темперамента, любить никогда не было потребностью ее сердца. Такими чертами изображают ее наблюдатели того века.
В тяжелой пустоте такого общежития было много трагико-комического. Но понемногу эта пустота стала наполняться благодаря усилению охоты к чтению. Сначала это занятие было только средством наполнить досуг, занять скучающее время; но, как всегда бывает, потом оно превратилось в моду, в требование светского приличия, и наконец, согласно господствовавшим вкусам, стало источником новых развлечений. Первоначально чтение было очень беспорядочно, читали все, что попадалось под руку; но потом и оно получило эстетическое направление: призванная для борьбы с досугом, от которого не знали куда деваться, книжка должна была давать изящное развлечение. Отсюда успех романа и чувствительной поэзии в русском светском обществе с половины XVIII в. Добродушный наблюдатель тогдашнего русского общества Болотов в записках своих указывает на начало второй половины века как на время, когда нынешняя светская жизнь получила свое основание и начал входить в народ «тонкий вкус во всем». То было время педвых трагедий Сумарокова; светское общество набросилось на эти произведения русской музы и, несмотря на тяжелый стих, затверживало монологи и диалоги Сумарокова. За комедиями и трагедиями следовал целый ряд чувствительных романсов, которые также затверживались наизусть и не сходили с языка модных барынь и барышень. Тот же Болотов продолжает: «Самая нежная любовь, толико подкрепляемая нежными и любовными и в порядочных стихах сочиненными песенками, тогда получила первое над молодыми людьми свое господствие» . Разумеется, роман, особенно сентиментальный, с легкой руки Ричардсона получавший все более быстрый ход в тогдашних европейских литературах, нашел себе много читателей и преимущественно читательниц в русском светском обществе, чему помогало и знакомство с иностранными языками. Французский посол Сегюр, наблюдавший это общество в конце царствования Екатерины II, встречал здесь много нарядных дам и девиц, которые говорили на четырех, пяти языках, играли на разных инструментах и в совершенстве знакомы были с произведениями известнейших романистов Англии, Франции и Италии.
С такими чертами является перед нами русское светское общество в тот момент своего развития, когда оно стало пользоваться средствами западноевропейской образованности для украшения общежития. Это было общество французского языка и легкого романа, и этот момент его развития можно назвать елизаветинским, хотя он. продолжался и в царствование Екатерины II. Русский модный свет этого времени с его балетами, песенками и романами, с его беззаботным пренебрежением к непонятной для него окружающей действительности производит впечатление веселого, случайно собравшегося общества на корабле, без почвы, между небом и землей, веселившегося так, как будто на него никто не смотрит в окна снаружи. Основными чертами этого света, осаждавшимися от бомондного водоворота, были: салонная выправка манер, жажда эстетических развлечений и признаки зарождавшейся сентиментальной слабонервной впечатлительности.
Как ни скудны и пи поверхностны были эти осадки, все же они образовали некоторую наносную почву, на которой при Екатерине II стали сеяться и расти несколько более серьезные культурные интересы. Тогда русское образованное общество приступило к другой задаче эстетического образования, которая состояла в украшении ума как дополнении к светской выправке, необходимой для украшения общежития. Эта новая образовательная работа оживила светскую жизнь, ввела в гостиную новые типы, новые, более серьезные речи в светскую causerie . Легко понять причину этого поворота: она заключалась в невозможности долго выдерживать ужас жизни вне дома, на каких-то светских задворках, когда домой приезжали, чтобы есть, спать и браниться с женой, мужем или прислугой, а ум и сердце принадлежали чужим людям - свету. Модное воспитание давало некоторые внешние средства для этой новой работы. Чтение от скуки, первоначально беспорядочное, потом стало принимать более определенное направление и сделалось проводником новых понятий и вкусов в русском обществе. Усиленное изучение французского языка и развитие вкуса к изящной литературе без заботы о содержании и свойстве проводимы в ней понятий расчистили путь ко влиянию французской литературы просвещения на русское общество. Случилось так, что именно тогда, когда Франция стала для высшего русского общества образцом вкуса и светского обращения, французская литература получила особенное направление и влияние в Европе.
К середине XVIII в. относятся наиболее крупные произведения просветительной французской литературы, оказавшие наиболее сильное действие на образованный европейский мир. В это же время и в нашем обществе становятся заметны проблески любознательности, стремление к художественно-литературным развлечениям. Это совпадение и облегчило влияние новых французских идей на умы русского образованного общества . Эти идеи проводились в него различными путями. Прежде всего они нашли себе поддержку и поощрение наверху, при русском дворе. Здесь завязались прямые и тесные сношения с корифеями французского литературного мира. Еще в царствование Елизаветы Вольтер добился избрания в почетные члены русской Академии наук, и ему поручено было русским правительством написать историю Петра Великого, чему много содействовал влиятельный человек при дворе Елизаветы Иван Иванови- Шувалов, высокообразованный и глубокогуманный, основатель Московского университета, поклонник новой французской литературы, находившийся в переписке с Вольтером. Рано став прилежной читательницей и горячей поклонницей этой литературы, Екатерина по вступлении на русский престол спешила войти в близкие сношения с вождями нового литературного движения. Уступая частию общему увлечению, она руководилась при этом и своими особыми дипломатическими соображениями: придавая большую цену суждениям парижского литературного света и его влиянию на общественное мнение Западной Европы, она старалась запекать его благосклонное внимание к русским делам и расположения к себе самой. Сохранилась ее переписка с Вольтером, продолжавшаяся с 1763 до 1778 гг., когда умер этот писатель. Здесь оба корреспондента не жалели комплиментов друг для друга. Вольтер давал Екатерине дипломатические советы, чертил ей широкие планы внешней политики. Еще в 1762 г. она приглашала бывшего товарища Дидро по изданию энциклопедии Даламбера приехать в Петербург, чтобы принять на себя труд воспитания наследника русского престола, и очень пеняла математику-философу за отказ содействовать счастью целого народа; потом опять приглашала его в Петербург со всеми его друзьями, обещая им здесь больше свободы и спокойствия, чем сколько могли они иметь в своем отечестве. И сам Дидро не был обойден Екатериной: узнав, что он нуждается в деньгах, она купила у него библиотеку за 15 000 франков и его же назначила пожизненным ее библиотекарем с жалованием по 1000 франков в год, т. е. оставила ее при нем в пожизненное пользование. Гораздо важнее всего этого было то, что новые идеи поступили при Екатерине в педагогический оборот. Под влиянием их дано было новое направление школьному и домашнему воспитанию русского юношества. Школа имеет две цели: во-первых, научить мыслить, приобретая известные научные познания и понятия, и, во-вторых, дать известное направление воле и сердцу, т. е. выработать характер. Педагогические авторитеты того времени - Локк и Руссо - отдавали решительное предпочтение второй цели: по их мнению, воспитание должно было не столько обогащать познаниями, сколько внушать новые, согласные с природой человека здравые чувства, нравы и правила, т. е. перевоспитывать человека. Эти педагогические идеи нашли себе радушный прием в русском правительстве и обществе при Екатерине. Новая система воспитания, долженствовавшая создать «новую породу людей», деятельно проповедовалась в русской литературе, между прочим, Фонвизиным в его комедиях и самой Екатериной в ее педагогических сочинениях. Главной целью воспитания признавалась выработка добронравия; обучению отводится второстепенное место. «Прямое достоинство в человеке, - говорит одно действующее лицо в „Недоросле" (Правдин),- есть душа». «Без нее просвещеннейшая умница - жалкая тварь» (отвечает Стародум). «Ум, коли он только что ум, самая безделица; прямую цену уму дает благонравие: без него умный человек - чудовище» (говорит Стародум Софье). По этой воспитательной системе строились при Екатерине новые школы и воспит тельные заведения и перестраивались старые. Так основаны были в Москве в 1763 г. Воспитательный дом и в 1772 Коммерческое училище, а в Петербурге в 1764 г. Воспитательное общество для благородных девиц при Смольном монастыре и при нем такое же общество для девиц мещанского сословия; при Академии художеств учреждено в том же году Воспитательное училище для мещан; преобразован был по новой программе Сухопутный кадетский корпус, при котором также учреждено училище для мещанских детей. Идеи нового философского воспитания, которые легли в основание этих закрытых воспитательных училищ, проповедовались и самим учащимся. Преподаватель Сухопутного кадетского корпуса Ле-Клерк, открывая курс естественной истории и физики, произнес кадетам, разумеется по-французки, речь о воспитании, в которой говорил о его философских основах и о непоколебимом владычестве разума.
Новое направление школьного образования отразилось и на домашнем воспитании: одни и те же педагогические идеи проводились и в правительственных школах, и в учебных комнатах высших дворянских домов России. Француз-гувернер и во второй половине века удержал здесь за собой воспитательную монополию; только это был уже другой гувернер, непохожий на гувернера елизаветинского времени, с иными понятиями и приемами преподавания. Это был, как бы сказать, гувернер второго привоза. Высшее столичное общество теперь стало разборчивее относиться к иноземным воспитателям . Многие из этих учителей были на высоте своего призвания, знакомы были с последними словами французской литературы, иные даже примыкали к крайним направлениям тогдашнего политического движения. Сам двор в этом отношении поощрял общество смелым примером. Если Екатерине не удалось привлечь Даламбера к воспитанию наследника Павла, то она желала по крайней мере внуков своих воспитать согласно с правилами современной педагогики и выписала для них швейцарца Лагарпа, открыто исповедовавшего республиканские убеждения. Придворные люди подражали двору: иностранцы, приезжавшие в Петербург в конце царствования Екатерины, с удивлением замечали, что большинство гувернеров в вельможных домах все демократы. Граф Александр Строганов в 1779 г. для воспитания своего сына Павла, потом видного деятеля в начале царствования Александра, пригласил француза Ромма, который стал потом деятельным членом Конвента и Якобинского клуба и водил туда своего питомца. Детей другого вельможи H. И. Салтыкова воспитывал родной брат Марата; он не разделял крайностей этого демагога, но не скрывал своих республиканских убеждений и нередко являлся даже ко двору со своими воспитанниками. Только после казни французского короля он обратился к Екатерине с просьбой позволить ему переменить фамилию, заменив ее именем родного городка Baudrit. Благодаря таким проводникам пристрастие ко всему французскому и, между прочим, к французским политическим идеям быстро распространялось в высшем образованном русском обществе; поддерживаемое распространявшимися здесь все более произведениями французской литературы, оно оставляло в понятиях и вкусах глубокий осадок и достигало иногда колоссально бесполезной виртуозности в своем развитии. Многие из русской образованной молодежи знали Париж не хуже парижских старожилов. Граф Дмитрий Бутурлин, разговаривая однажды с парижанином о Париже, поразил собеседника подробными и точными сведениями о парижских улицах, театрах, гостиницах; удивление парижанина перешло в изумление, когда Бутурлин признался, что никогда не бывал в Париже, а узнал все это из книг , живя в Москве па Басманной. Литературный большой свет Парижа и Петербурга долго восхищался «Посланием к Ниноне», анонимной пиесой, написанной такими превосходными стихами, что ее приписывали перу Вольтера; между тем ее автор был русский действительный статский советник граф А. П. Шувалов, сын известного государственного дельца времен Елизаветы. Иностранцы, близко знавшие петербургский большой • свет, находили, что русская великосветская молодежь, получившая домашнее воспитание, самая образованная и самая философская в Европе и что она превосходит познаниями молодых людей, посещавших университеты Германии.
Было, однако, важное неудобство в этом французском влиянии, проводимом воспитателями-французами и проникавшем другими путями в русское общество: с детства, пропитываясь пристрастием ко всему французскому, питомцы отчуждались от своего отечества, забывали свой язык и историю своего народа, вместо природного отечества Франция становилась родиной их сердца и воображения, как выразился один из этих наблюдателей; в ней они видели родану вкуса, учтивости, искусств, тонких удовольствий и любезных людей; убежище разума и свободы . У людей, так воспитанных, какие могли уцелеть нравственные связи с их настоящим отечеством?
Иноземное влияние, доведенное до таких пределов, было последним моментом в ходе того процесса, который совершался в умственной и нравственной жизни русского дворянского общества XVIII в. Мы увидим, в каких явлениях выразилось оно и какие принесло плоды.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |