По Эгейскому морю с юга на север, к Константинополю, плыл в начале XII в. византийский корабль, среди пассажиров которого был русский писатель, интересовавшийся сопоставительным рассмотрением различных культов и обрядов.
На корабле оказались произведения Григория Богослова, и наш автор выбрал в качестве исходного материала для своего трактата «Слово на богоявление», полное лаконичных, но ярких обличительных характеристик античных языческих культов, кровавых жертвоприношений, изуверских обрядов и мифологических нелепостей. Так родилось русское «Слово святого Григорья. Изобретено в тольцех о том, како первое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят».
На Руси уже в XI в. переписывался старославянский перевод «Слова» Григория Богослова, но интересующий нас автор располагал, очевидно, греческим текстом и самостоятельно переводил его, сильно сокращая и опуская многие подробности. Автор не успел использовать все «Слово на богоявление» и вынужден был прервать его изложение на середине, так как корабль приближался к Афонской пристани, где он должен был сойти на берег, а книги, служившие ему основой, продолжали путь со своим владельцем до Константинополя: «Досюда беседа си бысть. Досюде могох написати — даже несоша книгы ты Царюграду, а мы, выседше ис корабля, вдохом в Святую Гору. Нъ то бяше велико слово, нъ дотуде написах».
Сохранив по средневековому обычаю имя Григория Богослова, русский книжник создал новое произведение, или, может быть, правильней было бы сказать, черновой набросок трактата, так и оставшегося незавершенным. Его каркас составляло поучение Григория, из которого русский читатель узнавал о культе Зевса Критского, о шумных неистовых празднествах в честь Реи и Афродиты, о жертвоприношениях Артемиде и Семеле, о мрачном культе Гекаты, предсказаниях Дельфийского оракула, о безобразных фаллических обрядах, о таинствах Орфея и Митры и даже о культе умирающего Озириса. Григорий Назианзин обращался к аудитории, для которой мифологические сюжеты, вакханалии, мистерии и гекатомбы были хорошо знакомой реальностью, окружавшей христиан середины IV в. Он ограничился по существу только перечнем, подбором наиболее вопиющих фактов античного мракобесия. Русский комментатор сократил и перечень, и описательную часть, но в некоторых случаях дал пояснения, отсутствующие в греческом подлиннике (например, о рождении Озириса и о музыкальном сопровождении процессий в честь «матери бесовской» — Реи) и почерпнутые из других источников.
Античное язычество стало для русского автора тем историческим фоном, на котором он хотел показать язычество славян. Путешествие по Эгейскому морю с его бесчисленными античными памятниками, воскрешавшими все многообразие греческой мифологии, прямо наталкивало на такое сопоставительное изучение, а сочинения Григория Богослова были как бы путеводителем по местам критских, фригийских, дельфийских, элевзинских, лакедемонских и фракийских культов.
К краткому пересказу первой половины «Слова» Григория русский книжник XII в. сделал две группы дополнений. Во-первых, он трижды, кстати и некстати, поминает «сарацинского жреца» Магомета и с возмущением описывает мусульманские омовения. Возможно, наш автор побывал в качестве паломника на средиземноморском юге, захваченном в это время сарацинами, и делился личными впечатлениями; не лишено вероятия, -что там же он видел рога — «элефанты» (или органы?) крестоносцев —«фряжьския слоньница».
Во-вторых, автор трактата сделал ряд дополнений, касающихся славянского язычества, его мифологии и обрядов. Первое крупное дополнение носит этнографический характер и содержит перечень славянских божеств (Перун, Хоре, Род, Переплут, Мокошь), добрых и злых демонов (рожаницы, берегини, вилы, упыри-вампиры) и обычаев (питье из рогов, баня для предков, обрядовое печенье, фаллические обряды). Второе дополнение представляет особый интерес, так как содержит периодизацию славянского язычества.
1-я стадия. Славяне поклонялись упырям и берегиням, что важно осмыслить как дуалистический анимизм далекой первобытности.
2-я стадия. На Ближнем Востоке и в Средиземноморье распространился культ Рода и рожаниц и дошел до славян, у которых не только приносились жертвы, но и устраивались торжественные пиры 8 сентября в честь Рода и рожаниц. Рода следует считать древним земледельческим божеством вселенной, а рожаниц — божествами благополучия и плодородия. Праздник Рода я рожаниц — праздник урожая по окончании обмолота.
3-я стадия. Культ Перуна. По всей вероятности, подразумевалось введение дружинно-военного почитания бога грозы как государственного культа Киевской Руси. Е. В. Аничков доказал, что главенство Перуна среди других славяно-русских богов было явлением очень поздним, прямо сопряженным с рождением русской государственности.
4-я стадия. Принятие христианства. Язычество отступило на «окраины», где продолжали молиться Перуну и другим старым богам, но делали это «отай». Единственный более или менее явным языческим обрядом остались пиршества в честь Рода и рожаниц, приуроченные в качестве «второй трапезы» к осеннему празднику рождества богородицы.
Такова интереснейшая периодизация славянского язычества от охотничье-рыболовческого анимизма до государственного культа Перуна IX—Х вв. Весь огромный промежуток между этими крайними точками был заполнен устойчивым культом Рода, небесного бога вселенной, природы и урожая. Культ Рода пережил почитание дружинного Перуна и оказался крайне живучим и после принятия христианства. В спорах русских богословов XII—XIII вв. с язычниками Род оказался соперником христианского Саваофа; ему, Роду, приписывали «вдуновение духа», т. е. создание всего живого на земле.
Большой интерес представляет сам автор этого замечательного трактата. Попытаемся перечислить извлекаемые из «Слова об идолах» черты, обрисовывающие его облик.
Автор, очевидно, духовное лицо и, вероятнее всего, из черного, а не из белого духовенства, так как критически высказался по поводу «череву работных попов», пользующихся долей в языческих трапезах. Автор достаточно образован, знает греческий язык и свободно сокращает «Слово» Григория. Более того, на нашего мореплавателя, очевидно, повлияла греческая графика XI—XII вв., так как он воспринял греческое написание альфы-аза, близкое к юсу малому. Поэтому у него и получились начертания
.
Автор находился под свежим впечатлением знакомства с сарацинами (что естественно, если он плыл с юга); он знает их обычаи, знает о сарацинских и аравитских книгах и писаниях; к старинной русской форме имени Магомета — Бохмит автор делает пояснение: «Моамед», что фонетически значительно вернее. Знакомство автора с западноевропейскими музыкальными инструментами может говорить о его встречах с крестоносцами, что тоже вполне естественно, если автор, допустим, был в качестве паломника в Святой земле. Автора «Слова об идолах» вполне можно уподобить игумену Даниилу, паломнику, плававшему в Палестину, ездившему по Сарацинской земле и вошедшему в доверие к главе крестоносцев королю Балдуину, с которым он вместе слушал пасхальную службу в Иерусалиме. С игуменом Даниилом связано не только «Хожение в Святую землю» в 1106— 1107 гг., но и повесть о Шаруканском походе 1111 г., включенная в Киевский свод 1198 г. (Ипатьевская летопись).
Три мелкие приметы позволяют от уподобления перейти к сближению авторов. Во-первых, сближает их упомянутое выше начертание 
как юса малого. Во-вторых, единственное мифологическое дополнение к греческому тексту Григория Богослова связано с именем Даниила: «... Семелино требокладение грому и молнии и Виду, богу Вавилоньскому, его же разби Данило пророк».
Третья примета более существенна. Это указательное местоимение, выполнявшее функцию постпозитивного артикля: «то», «тот», «те», широко применявшееся игуменом Даниилом как в «Хожении» («Остров тот», «столп-от»), так и в повести о походе 1111 г. («смерд тот», «лошадью тою»). В «Слове об идолах» мы встречаемся с той же диалектной (очевидно, черниговской) чертой: «Осирида того», «вере той», «омытье то» и т. п.
Главным препятствием на пути полного сближения автора «Слова об идолах» с паломником Даниилом является неопределенность датировки трактата. Он явно относится к домонгольскому времени; наиболее вероятной датой является XII в., но более точных хронологических примет нет.
Игумен Даниил, судя по косвенным данным, родился в середине XI в., был первоначально боярином, постригся в Киеве, в начале XII в. совершил 16-месячное путешествие в Палестину; возвратился на Русь в августе 1107 г. В 1114 г. он стал Юрьевским епископом и скончался в 1122 г.
Если мы решимся отождествлять автора «Слова об идолах» с игуменом Даниилом, то написание самого трактата придется на май—июнь 1107 г., когда Даниил, закончив паломничество, плыл по Эгейскому морю с юга на север по направлению к Афону. Этой дате ничто не противоречит. Утверждать нельзя, предполагать можно.
Литература:
Трактат, написанный на корабле // История и культура античного мира,-
М.: "Наука", 1977 - c. 185- 188
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |