Приготовления к походу казанскому. Отношения России к западным державам. Освобождение старца, к. Булгакова. Строение новых крепостей. Начало донских Козаков. Новый хан в Тавриде. Дела астраханские. Болезнь в Свияжске. Едигер — царь в Казани. Послание митрополита к свияжскому войску. Совет о Казани. Выезд государев. Нашествие хана крымского. Приступ к Туле. Бегство хана. Наши трофеи. Ропот в войске. Поход. Осада. Первая битва. Буря. Ставят туры. Сильная вылазка. Действие бойниц. Наездник князь Япанча. Утомление воинов. Разделение полков. Истребление Япанчина войска. Ожесточение казанцев. Взорвание тайника. Уныние казанцев. Деятельность Иоаннова. Взятие острога и города Арского. Нападения луговой черемисы. Мнимые чародейства. Построение высокой башни. Предложения казанцам. Кровопролитное дело. Взорвание тарас. Занятие Арской башни. Последнее предложение казанцам. Устроение войска для приступа. Взорвание подкопов и приступ. Геройство с обеих сторон. Корыстолюбие многих воинов. Великодушие Иоанна и бояр. Доблесть к. Курбского. Взятие Казани. Водружение креста у ворот Царских. Въезд государев в Казань. Освобождение российских пленников. Речь Иоанна к войску. Пир в стане. Подданство Арской области и луговой черемисы. Торжественное вступление в Казань. Зрелище Казани. Учреждение правительства. Совет вельмож. Возвратный путь государя в Москву. Рождение царевича. Встреча Иоанну. Речь государева к духовенству. Ответ митрополитов. Пир во дворце и дары Иоанновы.
24 марта узнал государь о происшествиях казанских: велел Шиг-Алею ехать в Касимов, а шурину своему, Данилу Романовичу, идти с пехотною дружиною в Свияжск, объявив в торжественном заседании Думы, что настало время сразить главу Казани. «Бог видит мое сердце,— говорил он: — хочу не земной славы, а покоя христиан. Могу ли некогда без робости сказать всевышнему: се я и люди, тобою мне данные, если не спасу их от свирепости вечных врагов России, с коими не может быть ни мира, ни отдохновения?» Бояре хвалили решительность Иоаннову, но советовали ему остаться в Москве и послать воевод на Казань: «ибо Россия имеет не одного врага: если крымцы, ногаи в отсутствие государя нападут на ее пределы, кто защитит оные?» Иоанн ответствовал, что возьмет меры для безопасности государства и пойдет на свое дело. Велели собираться войску из дальних мест в Коломне и Кошире, из ближайших в Муроме. Князья Александр Борисович Горбатый и Петр Иванович Шуйский должны были вести московские полки в Нижний Новгород, Михаиле Глинский расположиться станом на берегах Камы с детьми боярскими, стрельцами, козаками, устюжанами и вятчанами, а свияжские воеводы занять легкими отрядами перевозы на Волге и ждать Иоанна
Готовясь к знаменитому подвигу, юный царь мог быть уверен в миролюбии западных держав соседственных. Швеция и Ливония не требовали ничего, кроме свободной у нас торговли. С королем польским мы спорили о титуле и землях себежских; грубили словами друг другу, но с обеих сторон удалялись от войны. Август оказал даже ласку Иоанну и не хотев прежде за деньги освободить князя Михаила Ьулгакова-Голицу, освободил его даром; прислал в Москву вместе с другим сановником, князем Селеховским, и писал к царю: «Думая, что мы обязаны уважать верность не только в своих, но и в чужих слугах, умирающих за государя, даю свободу великому воеводе отца твоего. Все иные знатные пленники московские, взятые нами в славной Оршинской битве, уже во гробе». Царь изъявил Августу искреннюю благодарность и с живейшею любовию принял старца Булгакова, 38 лет страдавшего в неволе; выслал ему богатую шубу, украсил его грудь золотою медалью, обнялся с ним как с другом. Изнуренный долговременным несчастием, утомленный дальним путем, старец не мог обедать с государем: плакал и благословлял милостивого державного сына Василиева.
Не опасаясь ничего со стороны образованных держав европейских, Иоанн тем более занимался безопасностию наших юго-восточных пределов. Две вновь построенные крепости — Михайлов на Проне, Шатск на Цне — служили оградою для Рязани и Мещеры. Но важнейшим страшилищем для варваров и защитою для России, между Азовским и Каспийским морем, сделалась новая воинственная республика, составленная из людей, говорящих нашим языком, исповедующих нашу веру, а в лице своем представляющих смесь европейских с азиатскими чертами; людей неутомимых в ратном деле, природных конников и наездников, иногда упрямых, своевольных, хищных, но подвигами усердия и доблести изгладивших вины свои — говорил о славных донских козаках, выступивших тогда на феатр истории. Нет сомнения, что они же назывались прежде азовскими, которые в течение XV века ужасали всех путешественников в пустынях харьковских, воронежских, в окрестностях Дона; грабили московских купцов на дороге в Азов, в Кафу; хватали людей, посылаемых нашими воеводами в степи для разведывания о ногаях или крымцах, и беспокоили набегами Украину. Происхождение их не весьма благородно: они считались российскими беглецами; искали дикой вольности и добычи в опустевших улусах орды Батыевой, в местах ненаселенных, но плодоносных, где Волга сближается с Доном и где издавна был торговый путь из Азии в Северную Европу; утвердились в нынешней своей области; взяли город Ахас, назвали его, думаю, Черкаским, или Козачьим (ибо то и другое имя знаменовало одно); доставали себе жен, как вероятно, из земли Черкесской и могли сими браками сообщить детям нечто азиатское в наружности. Отец Иоаннов жаловался на них султану как государю Азовской земли; но козаки гнушались зависимостию от магометанского царства, признали над собою верховную власть России — и в 1549 году вождь их Сарыаэман, именуясь подданным Иоанна, строил крепости на Дону: они завладели сею рекою до самого устья, требовали дани с Азова, воевали ногаев, Астрахань, Тавриду; не щадили и турков; обязывались служить вдали бдительною стражею для России, своего древнего отечества, и, водрузив знамение креста на пределах Оттоманской империи, поставили грань Иоанновой державы в виду у султана, который доселе мало занимался нами, но тут открыл глаза, увидел опасность и хотел быть деятельным покровителем северных владений магометанских. В Тавриде господствовал новый хан Девлет-Гирей, племянник умершего или сверженного Саипа: он взялся спасти Казань. Послы Солимановы убеждали князей ногайских, Юсуфа и других, соединиться под хоругвию Магомета, чтобы обуздать наше властолюбие. «Отдаление,— писал к ним султан, — мешает мне помогать Азову и Казани. Заключите тесный союз с ханом крымским. Я велел ему отпустить всех астраханских жителей в их отечество, мною восстановляемое. Немедленно пришлю туда и царя; дам главу и Казани из рода Гиреев; а до того времени будьте ее защитниками». Но сии князья, находя выгоды в торговле с Россиею, не хотели войны. Астрахань, важная, необходимая для купечества Западной Азии, возникала на развалинах: в ней властвовал Ямгурчей: он вызвался быть усердным слугою Иоанновым, и чиновник московский поехал к нему для договора. Царевич астраханский, Кайбула, сын Аккубеков, женился в России на племяннице Шиг-Алея, дочери Еналеевой, получив город Юрьев во владение.— Опасаясь единственно хана крымского, Иоанн ждал вестей об его движениях и, собирая войско, готовился иметь дело с двумя неприятелями: с Казанью и Тавридою.
Между тем мятежники казанские, послав искать себе паря в ногайских улусах, взволновали Горную сторону; к несчастию, открылась весною ужасная болезнь в Свияжске, цинга, от коей множество людей умирало. Воеводы были в унынии и в бездействии, а казанцы тем деятельнее: отчасти силою, отчасти убеждениями они заставили всех своих бывших подданных отложиться от России. Государь велел князьям Горбатому и Шуйскому спешить туда с полками из Нижнего Новагорода; но печальные вести, одна за другою, приходили в Москву: болезнь усиливалась в Свияжске; горные жители, действуя как неприятели, отгоняли наши табуны; казанцы побеждали россиян в легких сшибках, умертвив всех детей боярских и коза-ков, захваченных ими в плен. Воеводы знали, что астраханский царевич Едигер Магмед едет из ногайских улусов с 500 воинов: стерегли и не умели схватить его на пути; он приехал в Казань и сел на ее престоле, дав клятву быть неумолимым врагом России.
В то же время Иоанн, к прискорбию своему, узнал, что не одна телесная, но и душевная зараза господствует в Свияжске, наполненном людьми военными, которые думали, что они вне России, следственно и вне закона, и среди ужасов смерти предавались необузданному, самому гнусному любострастию. Исполняя волю Иоаннову, митрополит послал туда умного архангельского протоиерея Тимофея с святою водою, с наставлением словесным и письменным к начальникам и ко всем воинам. «Милостию бо-жиею, мудростию нашего царя и вашим мужеством,— писал он,— твердыня христианская поставлена в земле враждебной. Господь дал нам и Казань без кровопролития. Мы благоденствуем и славимся. Литва, Германия ищут нашего дружества. Чем же можем изъявить признательность всевышнему? исполнением его заповедей. А вы исполняете ли их? Молва народная тревожит сердце государево и мое. Уверяют, что некоторые из вас, забыв страх божий, утопают в грехах Содома и Гоморра; что многие благообразные девы и жены, освобожденные пленницы казанские, оскверняются развратом между вами; что вы, угождая им, кладете бритву на брады свои и в постыдной неге стыдитесь быть мужами. Верю сему, ибо господь казнит вас не только болезнию, но и срамом. Где ваша слава? Быв ужасом врагов, ныне служите для них посмешищем. Оружие тупо, когда нет добродетели в сердце; крепкие слабеют от пороков. Злодейство восстало; измена явилась, и вы уклоняете щит пред ними! Бог, Иоанн и церковь призывают вас к раскаянию. Исправьтесь, или увидите гнев царя, услышите клятву церковную».
Государь то присутствовал в Думе, то смотрел полки и снаряд огнестрельный, изъявляя нетерпение выступить в поле. Боярин князь Иван Федорович Мстиславский и князь Михаиле Иванович Воротынский, названный тогда, в знак особенной к нему милости Иоанновой, слугою государевым, пошли с главною ратию в Коломну. Передовую дружину вели князья Иван Пронский Турунтай и Дмитрий Хилков, правую руку — боярин князь Петр Щенятев и князь Андрей Михайлович Курбский, левую — князь Дмитрий Микулинский и Плещеев, стражу — князь Василий Оболенский-Серебряный и Симеон Шереметев, а собственную царскую дружину — князь Владимир Воротынский и боярин Иван Шереметев. Уже полки стояли от Коширы до Мурома; Окою, Волгою плыли суда с запасами и пушками к Нижнему Новугороду: но в царском совете было еще несогласие: многие думали, что лучше идти на Казань зимою, нежели летом; так в особенности мыслил Шиг-Алей: Иоанн призвал его из Касимова в Москву, осыпал милостями, дал ему несколько сел в Мещере и дозволил жениться на вдове Сафа-Гиреевой, царице Сююнбеке. Будучи не способен к ратному делу, ни духом слабым, ни телом чрезмерно тучным, Алей славился умом основательным. «Казань, — говорил он, — заграждена лесами, озерами и болотами: зима будет вам мостом». Иоанн не хотел ждать и, сказав: «войско готово, запасы отправлены и с божиею помощию найдем путь к доброй цели», решился ехать немедленно в стан коломенский.
16 июня государь простился с супругою. Она была беременна: плакала, упала к нему в объятия. Он казался твердым; утешал ее; говорил, что исполняет долг царя и не боится сме-рти за отечество; поручил Анастасию богу, а ей всех бедных и несчастных; сказал: «милуй и благотвори без меня; даю тебе волю царскую; отворяй темницы; снимай опалу с самых виновных по твоему усмотрению, и всевышний наградит меня за мужество, тебя за благость». Анастасия стала на колена и вслух молилась о здравии, о победе, о славе супруга; укрепилась душою и в последнем нежном целовании явила пример необыкновенного в юной жене великодушия. Государь пошел в церковь Успения: долго молился; просил митрополита и епископов быть ревностными ходатаями за Россию пред богом, утешителями Анастасии и советниками брата его, Юрия, который оставался главою Москвы. Святители, бояре, народ, проливая слезы, обнимали государя. Вышедши из церкви, он сел на коня и с дружиною царскою поехал в Коломенское, где обедал с боярами и воеводами; был весел, ласков; хотел ночевать в любимом селе своем Острове и на сем пути встретил гонца с вестию из Путивля, что крымцы густыми толпами идут от Малого Дона Северского к нашей Украине. Не знали, кто предводительствует ими: хан или сын его. Государь не оказал ни малейшего беспокойства; ободрял всех бывших с ним чиновников и говорил им: «Мы не трогали хана; но если он вздумал поглотить христианство, то станем за отечество: у нас есть бог!» Иоанн спешил в Коломну, взяв с собою князя Владимира Андреевича, коего он хотел было отпустить назад в Москву из Острова.
В Коломне ожидали государя новые вести: крымцы шли к Рязани. Иоанн немедленно сделал распоряжение: велел стать большому полку у Колычева, передовому у Мстиславля, а левой руке близ Голутвина; советовался с Шиг-Алеем: отправил его в Касимов; вместе с князем Владимиром Андреевичем осмотрел войско на берегах Оки; говорил речи сановникам и рядовым; восхищал их своею милостию, одушевлял бодростию и везде слышал восклицания: «мы готовы умереть за веру и за тебя, царя добродетельного!» Избрав место для битвы, он возвратился в Коломну и написал в Москву к царице и к митрополиту, что ждет хана без ужаса, надеясь на благость всевышнего, на их молитву и на мужество войска; что храмы в Москве должны быть отверсты, а сердца спокойны.
21 июня получили в Коломне известие, что крымцы явились близ Тулы. Воеводы, князья Щенятев, Курбский, Турунтай, Хилков, Воротынский спешили к сему городу; но узнали, что неприятель был там в малых силах, ограбил несколько деревень и скрылся. 23 июня, когда Иоанн сидел за обедом, прискакал гонец от князя Григория Темкина, наместника тульского, писавшего к царю: «Хан здесь — осаждает город — имеет много пушек и янычар султанских». Иоанн в ту же минуту велел царской дру. жине выступить из Коломны, а главной рати переправляться за Оку; отслушал молебен в церкви Успения, принял благословение от епископа Феодосия и выехал на коне в поле, где войско в необозримых рядах блистало, гремело оружием — двинулось вперед с радостным кликом R шло на битву как на потеху. Летописцы не сказывают числа, говоря только, что вся Россия казалась там ополченною, хотя в Свияжске, в Муроме находилось еще другое, сильное войско, а коломенское состояло единственно из дворян, жильцов или отборных детей боярских, из ново-городцев и прочих северных жителей. Ввечеру уже многие полки были за Окою и сам Иоанн приближался к Кошире. Тут новый гонец от князя Темкина донес ему, что Тула спасена. 22 июня, в первом часу дня, хан приступил к городу, стрелял из пушек огненными ядрами: домы загорелись, и янычары кинулись на стены. Тула для защиты своей не имела воинов, отправив их всех на службу государеву; но имела бодрого начальника и великодушных граждан: одни тушили огонь, другие бились мужественно, и янычары не могли взять крепости. Хан отложил приступ до следующего утра, а ночью удалился, сведав, что сильные полки идут от Коширы. Граждане тульские стояли на стенах всю ночь: при свете зари увидели бегство татар; увидели с другой стороны пыль столбом и, воскликнув: «Государь, государь спешит к нам!» — устремились вслед за неприятелем; взяли его снаряд огнестрельный: убили многих людей и шурина ханского, князя Камбирдея; самые жены и дети помогали им. Тогда пришли воеводы, князья Щенятев, Курбский, и стали на том месте, где были шатры ханские.— Обрадованный сим успехом, Иоанн дал отдохнуть войску и ночевал под Коширою.
На другой день он получил еще приятнейшую весть: Щенятев и Курбский, имея только 15000 воинов, раз- : били 30 000 или более неприятелей, которые злодействовали в окрестностях Тулы, не знали о бегстве хана, шли к нему и встретили россиян. В сей жестокой битве князь Андрей Курбский, вождь юноша, ознаменовался славными ранами: ему иссекли голову и плеча. Воеводы гнали татар и, на берегах речки Шевороны одержав новую победу над ними, освободили множество россиян. Хан останам в добычу обоз и целые табуны вельблюдов; а пленники объявили, что он шел на Москву, считая государя Казанью: узнав же о сильном Иоанновом ополчении, хотел по крайней мере взять Тулу, чтобы с меньшим стыдом бежать восвояси.— Легкие отряды наши топтали крымцев до самых степей.
Иоанн возвратился в Коломну, известил царицу, брата, митрополита о славном изгнании врага и послал в Москву офеи: пушки неприятельские, вельблюдов, пленников, чтобы обрадовать столицу свидетельством нашей победы; а сам распорядил поход к Казани двумя путями, объявив, что дружина царская, левая рука и запасный полк должны идти с ним на Владимир и Муром, главные же воеводы на Рязань и Мещеру, чтобы сойтися с государем в поле за Алатырем.— В войске сделался ропот: новогородцы, дети боярские, жаловались, что царь не дает им отдохновения; что они уже несколько месяцев на службе и в трудах; что им невозможно вынести дальнего похода, для коего не имеют ни сил, ни денег. Иоанн весьма огорчился; но, скрыв досаду, велел переписать воинов усердных, желающих служить отечеству, и тех, которые по лености или неспособности отказываются от славы участвовать в великом подвиге. «Первые, — говорил он, — будут мне любезны как дети; хочу знать их нужды и все разделю с ними. Другие же могут остаться: мне не надобно малодушных!» Сии слова произвели удивительное действие. Все сказали в один голос: «Идем, куда угодно государю, а после он увидит нашу службу и не оставит бедных». Самые беспоместные дети боярские молчали о своих недостатках, в надежде на будущую милость государеву.
3 июля тронулось все войско. Иоанн с отменным усердием молился пред иконою Богоматери, которая была с Димитрием Донским в Мамаевой битве и стояла в коломенском храме Успения. На пути он с умилением лобызал гроб древнего героя России Александра Невского и благословил память святых муромских угодников, князя Петра и княгини Февронии. В Владимире донесли ему из Свияжска, что болезнь там прекратилась; что войско одушевлено ревностию; что князья Микулинский Серебряный и боярин Данило Романович ходили на мятежников Горной стороны, смирили многих и новою клятвою обязали быть верными подданными России. В Муроме уведомили государя из Москвы, что супруга его тверда и спокойна надеждою на провидение; что духовенство и народ непрестанно молят всевышнего о здравии царя и воинства. Митрополит писал к Иоанну с ласкою друга и с ревностию церковного учителя. «Будь чист и целомудрен душою,— говорил он: — смиряйся в славе и бодрствуй в печали. Добродетели царя спасительны для царства». И государь и воеводы читали сию грамоту с любовию. «Благодарим тебя, — ответствовал Иоанн митрополиту,— за пастырское учение, вписанное у меня в сердце. Помогай нам всегда наставлением и молитвою. Идем далее. Да сподобит нас господь возвратиться с миром для христиан!» Он не терял ни часа в бездействии: пеший и на коне смотрел полки, людей, оружие; велел расписать детей боярских на сотни и выбрать начальника для каждой из воинов, знатнейших родом; отпустил Шиг-Алея в судах к Казани с князем Петром Булгаковым и стрельцами; послал дружину ярто-ульную наводить мосты и 20 июля, вслед за войском переехав Оку, ночевал в Саканском лесу, на реке Велетеме, в 30 верстах от Мурома. Второй стан был на Шилекше, третий под Саканским городищем. Князья касимовские и темниковский присоединились к войску с своими дружинами, татарами и мордвою. Августа 1 государь святил воду на реке Мяне. В следующий день войско переправилось за Алатырь и 4 августа с радостию увидело на берегах Суры полки князей Мстиславского, Щенятева, Курбского, Хилкова. Обе многочисленные рати шли дремучими лесами и пустынями, питаясь ловлею, ягодами и плодами. «Мы не имели запасов с собою, — пишут очевидцы: — везде природа до наступления поста готовила для нас изобильную трапезу. Лоси являлись стадами, рыбы толпились в реках, птицы сами падали на землю пред нами».
Тут, у Борончеева городища, ждали царя послы свияж-ские и черемисские с донесением, что весь правый берег Волги ему повинуется в тишине и мире. Мятежники раскаялись, и царь в знак милости обедал с их старейшинами. Они клялися загладить вину свою: очистили путь для войска в местах тесных; навели мосты на реках; хотели усердно служить нам мечом под Казанью.— 6 августа Иоанн на речке Кивате слушал литургию и причастился святых тайн. 11 августа воеводы свияжские встретили государя с конницею и пехотою; они шли тремя полками: в первом князь Александр Горбатый и вельможа Данило Романович; во втором князья Симеон Микулинский и Петр Серебряный-Оболенский с детьми боярскими; в третьем козаки и горные жители, черемисы с чувашами. Царь приветствовал и воевод и воинов, числом более двадцати тысяч; звал их к руке; говорил с ними; хвалил за устройство и мужество; угостил всех на лугу Бейском: сановники, рядовые обедали под наметами шатров. Время и места были прекрасные; с одной стороны являлись глазам зеленые равнины, холмы, рощи, леса темные; с другой — величественная Волга с дикими утесами, с картинными островами: за нею необозримые луга и дубравы. Изредка показывались селения чувашские в крутизнах и в ущельях. Жители давали нам хлеб и мед: сам государь в постное время не имел иной вкуснейшей трапезы; пили чистую воду, и никто не жаловался: трезвость и веселие господствовали в стане.
Августа 13 открылся Свияжск: с любопытством и с живейшим удовольствием царь увидел сей юный, его велением созданный град, знамение победы и торжества христиан в пределах зловерия. Духовенство с крестами, князь Петр Шуйский и боярин Заболоцкий с воинскою дружиною приняли Иоанна в вратах крепости. Он пошел в соборную церковь: там диаконы пели ему многолетие, а бояре поздравляли его как завоевателя и просветителя земли Свияжской. Осмотрев крепость, богатые запасы ее, красивые улицы, домы, государь изъявил благодарность князю Симеону Микулинскому и другим начальникам; любовался живописными видами и говорил вельможам, что нет в России иного, столь счастливого местоположения. Для него изготовили дом. «Мы в походе», — сказал Иоанн, сел на коня, выехал из города и стал в шатрах на лугу Свияги.
Войско, утружденное путем, надеялось отдохнуть среди изобилия и приятностей сего нового места, куда съехалось множество купцов из Москвы, Ярославля, Нижнего со всякими товарами; суда за судами входили в пристань; берег обратился в гостиный двор: на песке, в шалашах раскладывались драгоценности европейской и азиатской торговли. Люди знатные и богатые нашли там свои запасы, доставленные Волгою. Все были как дома: могли вкусно есть и пить, угощать друзей и роскошествовать... Но Иоанн, призвав Шиг-Алея, князя Владимира Андреевича и всех думных советников, положил с ними немедленно идти к Казани. Алей, будучи родственником ее нового царя, Едигера, взялся написать к нему убедительную грамоту, чтобы он не безумствовал в надменности, не считал себя равносильным великому монарху христианскому, смирился и приехал в стан к Иоанну без всякой боязни. Написали и к вельможам казанским, что государь желает не гибели их раскаяния; что если они выдадут ему виновников мятежа то все иные могут быть спокойны под его счастливою державою. Сии грамоты были поеланы с татарином 15 августа; а в следующий день войско уже начало перевозиться за Волгу.
Приступая к описанию достопамятной осады казанской заметим, что она, вместе с Мамаевою битвою, до самых наших времен живет в памяти народа как славнейший под виг древности, известный всем россиянам, и в чертогах и в хижинах. Два обстоятельства дали ей сию чрезвычайную знаменитость: она была первым нашим правильным опытом в искусстве брать укрепленные места, и защит ники ее показали мужество удивительное, редкое отчая ние истинно великодушное, так что победу купили мы весьма дорогою ценою. Быв готовы мирно поддаться Иоанну, чтобы избавиться от лютости Шиг-Алеевой, они в течение пяти месяцев имели время размыслить о следствиях Казань с наместником Иоанновым уже существовала бы единственно как город московский. Ее вельможи и духовенство предвидели конечное падение их власти и веры-народ ужаснулся рабства. В душах вспыхнула благородная любовь к государственной независимости, к обычаям к законам отцов: усиленная воспоминаниями древности— раздраженная ненавистию к христианам, прежним данникам, тогдашним угнетателям Батыева потомства — она преодолела естественную склонность людей к мирным наслаждениям жизни; произвела восторг, жажду мести и крови, рвение к опасностям и к великим делам. В движении в пылу геройства казанцы не чувствовали своей слабости' а как в самой отчаянной решительности надежда еще таится в сердце, то они исчисляли все безуспешные приступы наши к их столице и говорили друг другу: «не в первый раз увидим москвитян под стенами; не в первый раз побегут назад восвояси, и будем смеяться над ними!» Таково было расположение царя и народа в Казани; но Иоанн предлагал милость, чтобы исполнить меру долготерпения, согласно с политикою его отца и деда
19 августа государь с 150000 воинов был уже на Луговой стороне Волги. Шиг-Алеиотправился на судах занять 1 остиныи остров, а боярин Михайло Яковлевич Морозов вез снаряд огнестрельный, рубленые башни и тарасы чтобы действовать с них против крепости. Несколько дней шли дожди; реки выливались из берегов; низкие луга обратились в болота: казанцы испортили все мосты и гати. Надлежало вновь устроить дорогу. 20 августа на берегу Казанки Иоанн получил ответную грамоту от Едигера. Царь и вельможи казанские не оставили слова на мир; поносили государя, Россию, христианство; именовали Алея предателем и злодеем; писали: «все готово: ждем вас на пир!» — В сей день войско увидело пред собою Казань и стало в шести верстах от нее на гладких, веселых лугах, которые подобно зеленому сукну расстилались между Волгою и горою, где стояла крепость с каменными мечетями и дворцом, с высокими башнями и дубовыми широкими стенами (набитыми внутри илом и хрящом), Два дня выгружали пушки и снаряды из судов. Тут явился из Казани беглец мурза Камай и донес государю, что он ехал к нам с 200 товарищами, но что их задержали в городе; что царь Едигер, Кульшериф-молна, или глава духовенства, князья Изенеш Ногайский, Чапкун, Аталык, Ислам, Аликей Нарыков, Кебек Тюменский и Дербыш умели одушевить народ злобою на христиан; что никто не мыслит о мире; что крепость наполнена запасами хлебными и ратными; что в ней 30 000 воинов и 2 700 но-гаев; что князь Япанча со многочисленным отрядом конницы послан в Арскую засеку вооружить, собрать там сельских жителей и непрестанными нападениями тревожить стан россиян. Иоанн принял Камая милостиво; советовался с боярами; велел для укрепления изготовить на каждого война бревно, на десять воинов тур; большому и передовому полку занять поле Арское, правой руке берег Казанки, сторожевому устье Булака, левой руке стать выше его, Алею за Булаком у кладбища, а царской дружине, предводимой им и князем Владимиром Андреевичем, на Царевом лугу; строго запретил чиновникам вступать в битву самовольно, без государева слова, — и 23 августа, в час рассвета, войско двинулось. Впереди шли князья Юрки Шемякин-Пронский и Федор Троекуров с козаками пешими и стрельцами; за воеводами атаманы, — головы стрелецкие, сотники, всякий по чину и в своем месте, наблюдая устройство и тишину. Солнце восходило, освещая Казань в глазах Иоанна: он дал знак, и полки стали; ударили в бубны, заиграли на трубах — распустили знамена и святую хорзтвь, на коей изображался Иисус, а вверху водружен был животворящий крест, бывший на Дону с великим князем Димитрием Иоанновичем. Царь и все воеводы сошли с кояей, отпели молебен под сению знамен, и государьпроизнес речь к войску: ободрял его к великим подвигам; славил героев, которые падут за веру; именем России клялся, что вдовы и сироты их будут призрены, успокоены отечеством; наконец сам обрекал себя на смерть, если то нужно для победы и торжества христиан. Князь Владимир Андреевич и бояре ответствовали ему со слезами: «Дерзай, царю! Мы все единою душою за бога и за тебя». Духовник Иоаннов, протоиерей Андрей, благословил его и войско, которое изъявляло живейшее усердие. Царь сел на аргамака, богато украшенного, взглянув на Спасителен образ святой хоругви, ознаменовал себя крестом и, громко сказав: «о твоем имени движемся!», повел рать прямо к городу. Там все казалось тихо и пусто; не видно было ни движения, ни людей на стенах, и многие из наших радовались, думая, что царь казанский с войском от страха бежал в леса; но опытные воеводы говорили друг другу: «будем тем осторожнее!»
Россияне обступали Казань. 7000 стрельцов и пеших ко-заков по наведенному мосту перешли тинный Булак, текущий к городу из озера Кабана, и, видя пред собою — не более как в двухстах саженях — царские палаты, мечети каменные, лезли на высоту, чтобы пройти мимо крепости к Арскому полю... Вдруг раздался шум и крик: заскрипели, отворились ворота, и 15 000 татар, конных и пеших, устремились из города на стрельцов: расстроили, сломили «х. Юные князья Шемякин и Троекуров удержали бегущих: они сомкнулись. Подоспело несколько детей боярских. Началась жестокая сеча. Россияне, не имея конницы, стояли грудью; победили и гнали неприятеля до самых стен, несмотря на сильную пальбу из города; взяли пленников и медленно отступили в виду всех наших полков, которые, спокойно идучи к назначенным для них местам, любовались издали сим первым славным делом. Приказ государев в точности исполнился: никто без его слова не кидался в битву, и воинская подчиненность ознаменовалась блестящим образом.
Полки окружили Казань. Расставили шатры и три церкви полотняные: Архистратига Михаила, Великомученицы Екатерины и Св. Сергия. Ввечеру государь, собрав воевод, изустно дал им все нужные повеления. Ночь была спокойна. На другой день сделалась необыкновенно сильная буря: сорвала царский и многие шатры; потопила суда, нагруженные запасами, и привела войско в ужас. Думали, что всему конец; что осады не будет; что мы, не имея хлеба, должны удалиться с стыдом. Не так думал Иоанн: послал в Свияжск, в Москву за съестными припасами, за теплою одеждою для воинов, за серебром и готовился зимовать под Казанью.
25 августа легкая дружина князей Шемякина и Троекурова двинулась с Арского поля к реке Казанке выше города, чтобы отрезать его от луговой черемисы, соединиться с правою рукою и стать ближе к стене. Татары сделали вылазку. Мужественный витязь князь Шемякин был ранен; но князь Дмитрий Хилков, глава всех передовых отрядов, помог ему с детьми боярскими втоптать неприятеля в крепость. — Ночью сторожевой полк и левая рука без боя и сопротивления расставили туры и пушки. Стрельцы окопались рвом; а козаки под самою городскою стеною засели в каменной, так называемой Даировой бане. — В сии два дня Иоанн не сходил с коня, ездил вокруг города и наблюдал места удобнейшие для приступа.
26 августа большой полк выступил перед вечером из стана: князь Михаиле Воротынский шел с пехотою и катил туры; князь Иван Мстиславский вел конницу, чтобы помогать ему в случае нападения. Государь дал им отборных детей боярских из собственной дружины. Казанцы ударили на них с воплем; а с башен и стен посыпались ядра и пули. В дыму, в огне непоколебимые россияне отражали конницу, пехоту сильным действием своих бойниц, ружейною стрельбою, копьями и мечами; хладнокровно шли вперед, втеснили татар в город и наполнили его мосты неприятельскими телами. Пищальники, козаки стали на валу, стреляли до самой ночи и дали время князю Воротынскому утвердить, насыпать землею туры в пятидесяти саженях ото рва, между Арским полем и Булаком. Тогда он велел отступить им к турам и закопаться под оными. Но темнота не прекратила битвы: казанцы до самого утра выходили и резались с нашими. Не было отдыха; ни воины, ни полководцы не смыкали глаз. Иоанн молился в церкви и ежечасно посылал своих знатнейших сановников ободрять биющихся. Наконец неприятель утомился; восходящее солнце осветило решительную победу россиян, и государь велел петь в стане благодарные молебны. Казанцы лишились в сем деле многих храбрых людей, смелого князя Ислама Нарыкова, Сюнчелея богатыря и других. В числе убитых москвитян находился добрый витязь Леонтий Шушерин.
27 августа боярин Михаиле Яковлевич Морозов, прикатив к турам стенобитный снаряд, открыл сильную пальбу со всех наших бойниц; а пищальники стреляли в город из окопов. — Казанцы скрывались за стенами; но, желая добыть языка, напали на людей, рассеянных в поле, близ того места, где стоял князь Мстиславский с частию большого полка. Сей воевода успел защитить своих, обратил неприятеля в бегство, пленил знатного улана, именем Карамыша, и представил государю, оказав личное мужество и в двух местах быв уязвлен стрелою. Пленник сказывал, что казанцы, готовые умереть, не хотят слышать о мирных переговорах.
В следующий день россияне ждали новой вылазки: неприятель явился с другой стороны; вышел густыми толпами из леса на Арское поле, схватил стражу передового полка и кинулся на его стан. Воевода, князь Хилков, с великим усилием оборонялся, но имел нужду в немедленной помощи. Князья Иван Промский, Мстиславский, Юрий Оболенский один за другим спешили удержать стремление неприятеля. Сам Иоанн, отрядив к ним часть царской дружины, сел на коня. Многие из наших чиновников падали мертвые или раненые. Но число россиян умножалось ежеминутно: они прогнали татар в лес и сведали от пленников, что сии толпы приходили с князем Япанчею из укрепления, сделанного казанцами на пути в город Арск; что им велено не давать нам покоя и делать всевозможный вред частыми наездами.
29 августа воеводы правой руки, князья Щенятев и Курбский, подвинулись к городу и начали укреплять туры вдоль реки Казанки под защитою стрельцов; а дружина князей Шемякина и Троекурова возвратилась на Арское поле, где снова показался неприятель из леса и где Мстиславский, Хилков, Оболенский стояли в рядах, ожидая татар, между тем как иные воеводы, князь Дмитрий Па-лецкий, Алексей Адашев и головы царской дружины ставили туры с поля Арского до Казанки. С обеих сторон стреляли из пушек, ружей и луков: вылазки не было. Неприятель не отходил от леса, видя россиян готовых к битве; и ввечеру донесли Иоанну, что весь город окружен нашими укреплениями, в сухих местах турами, а в грязных тыном; что нет пути ни в Казань, ни из Казани. С сего времени боярин Морозов, везде расставив снаряд огнестрельный, неутомимо громил стены изо ста пятидесяти тяжелых орудий.
Но войско наше в течение недели утомилось до крайности: всегда стояло в ружье, не имело времени отдыхать и за недостатком в съестных припасах питалось только сухим хлебом. Кормовщики наши не смели удаляться от стана: князь Япанча стерег и хватал их во всех направлениях. Казанцы сносились с ним посредством знаков: выставляя хоругвь на высокой башне, махали ею и давали разуметь, что ему должно ударить на осаждающих. Сей опасный наездник держал россиян в непрестанном страхе. Иоанн собрал Думу; положил разделить войско на две части: одной быть в укреплениях и хранить особу царя; другой, под начальством мужественного, опытного князя Александра Горбатого-Шуйского, сильно действовать против Япанчи, чтобы заслонить осаду, очистить лес, успокоить стан наш. Имея 30000 конных и 15000 пеших воинов, князь Александр расположился за горами, чтобы утаить свои движения от неприятеля, и послал отряды к Арскому лесу. Япанча увидел их, и толпы его высыпали на поле. Россияне, как бы устрашенные, дали тыл. Татары гнали их, втиснули в обоз, начали водить круги перед нашими укреплениями и пускали стрелы дождем; а другие толпы, конные и пешие, шли медленно в боевом порядке, прямо на стан главного войска московского. Тогда князь Юрий Шемякин с готовым полком своим из засады устремился на татар: они изумились; но, будучи уже далеко от леса, должны были принять битву. Скоро явился и сам князь Александр с конными многочисленными дружинами; а пехота наша с правой и левой стороны заходила в тыл неприятелю. Татары искали спасения в бегстве: их давили, секли, кололи на пространстве десяти или более верст, до реки Килари, где князь Александр остановил своего утомленного коня и трубным звуком созвал рассеянных победителей. На возвратном пути, в лесу, они убили еще множество неприятелей, которые прятались в чаще и в густоте ветвей; взяли и несколько сот пленников; одним словом, истребили Япанчу. Государь обнял вождей, покрытых бранною пылью, орошенных потом и кровию; хвалил их ум, доблесть с живейшим восторгом; изъявил благодарность и рядовым воинам. Он велел привязать всех пленников к кольям перед нашими укреплениями, чтобы они умолили казанцев сдаться. В то же время сановники государевы подъехали к стенам и говорили татарам: «Иоанн обещает им жизнь и свободу, а вам прощение и милость, если покоритесь ему». Казанцы, тихо выслушав их слова, пустили множество стрел в своих несчастных пленных сограждан и кричали: «лучше вам умереть от нашей чистой, нежели от злой христианской руки!» Сие остервенение удивило россиян и государя.
Желая употребить все средства, чтобы взять Казань с меньшим кровопролитием, он велел служащему в его войске искусному немецкому размыслу (то есть инженеру) делать подкоп от реки Булака между Аталаковыми и Тюменскими воротами. Мурза Камай известил государя, что осажденные берут воду из ключа близ реки Казанки и. ходят туда подземельным путем от ворот Муралеевых. Воеводы наши хотели открыть сей тайник, но не могли, и государь велел подкопать его от каменной Дауровой бани, занятой нашими козаками. Для сего размысл отрядил учеников своих, которые под надзором князя Василья Серебряного и любимца Иоаннова, Алексея Адашева, рылись в земле десять дней; услышали над собою голоса людей, ходящих тайником за водою; вкатили в подкоп 11 бочек пороха и дали знать государю. 5 сентября, рано, Иоанн выехал к укреплениям. Вдруг в его глазах с громом, с треском взорвало землю, тайник, часть городской стены, множество людей; бревна, камни, взлетев на высоту, падали, давили жителей, которые обмерли от ужаса, не понимая, что сделалось. В сию минуту россияне, схватив знамена, устремились к обрушенной стене; ворвались было и в самый город, но не могли в нем удержаться. Казанцы опомнились, вытеснили наших — и государь не велел возобновлять усилий для приступа. Мы взяли немалое число пленных; убили еще гораздо более и ждали следствий.
Несмотря на решительность казанцев, после сего бедственного для них случая обнаружилось уныние в городе; некоторые из жителей думали, что все погибло и что они уже не имеют средств защиты. Но смелейшие ободрили их: рыли и нашли ключ, малый, смрадный, коим надлежало довольствоваться всему городу; терпели жажду, пухли от худой воды, молчали и сражались.
Иоанн оказывал удивительную деятельность; не знали, когда он имел отдохновение: всегда, рано и поздно, молился в церкви или ездил вокруг укреплений; останавливался, говорил с воинами, утверждал их в терпении. Если казанцы тревожили нас всегдашнею стрельбою, то и мы не давали им покоя: днем и ночью гремели пушки российские, заряженные ядрами и камнями. Арские ворота были до основания сбиты: осажденные заградились в сем месте тарасами.
6 сентября Иоанн поручил князю Александру Горбатому-Шуйскому взять острог, сделанный казанцами за Арским полем, в пятнадцати верстах от города, на крутой высоте, между двумя болотами: там соединились остатки разбитого Япанчина войска. Князь Симеон Микулинский шел впереди; с ними были бояре Данило Романович и За-хария Яковлев, князья Булгаков и Палецкий, головы царской дружины, дети боярские, стрельцы, атаманы с козаками, мордва темниковская и горные черемисы, которые служили путеводителями. Срубленный городнями, насыпанной землею, укрепленный засеками, острог казался неприступным. Воины сошли с коней и вслед за смелыми вождями, сквозь болото, грязную дебрь, чащу леса, под градом пускаемых на них стрел, без остановки взлезли на высоту с двух сторон, отбили ворота, взяли укрепление и 200 пленников. Тела неприятелей лежали кучами. Воеводы нашли там знатную добычу, ночевали и пошли далее, к Арскому городу, местами приятными, удивительно плодоносными, где казанские вельможи имели свои домы сельские, красивые и богатые. Россияне плавали в изобилии; брали, что хотели: хлеб, мед, скот; жгли селения, убивали жителей, пленяли только жен и детей. Граждане арские ушли в дальнейшие леса; но в домах и в лавках оставалось еще немало драгоценностей, особенно всяких мехов, куниц, белок. Освободив многих христиан-соотечественников, бывших там в неволе, князь Александр чрез десять дней возвратился с победою, с избытком и с дешевизною съестных припасов, так что с сего времени платили в стане 10 денег за корову, а 20 за вола. Царь и войско были в радости.
Еще опасности и труды не уменьшились. Лес Арский уже не метал стрел в россиян: зато луговые черемисы отгоняли наши табуны и тревожили стан от Галицкой дороги. Стоящие тут воеводы правой руки ходили за ними и побили их наголову; но, опасаясь новых нападений, всегдашнею бдительною осторожностию утомляли свой полк, который сверх того, занимая низкие равнины вдоль Казанки, более всех терпел от пальбы с крепости, от ненастья, от сильных дождей, весьма обыкновенных в сие время года, но суеверием приписываемых чародейству. Очевидец, князь Андрей Курбский, равно мужественный и благоразумный, платя дань веку, пишет за истину, что казанские волшебники ежедневно, при восходе солнца, являлись на стенах крепости, вопили страшным голосом, кривлялись, махали одеждами на стан российский, производили ветр и облака, из коих дождь лился реками; сухие места сделались болотом, шатры всплывали и люди мокли с утра до вечера. По совету бояр государь велел привезти из Москвы царский животворящий крест, святить им воду, кропить ею вокруг стана — и сила волшебства, как уверяют, исчезла: настали красные дни, и войско ободрилось.
Желая сильнее действовать на внутренность города, россияне построили тайно, верстах в двух за станом, баш- ню, вышиною в шесть сажен; ночью придвинули ее к стенам, к самым Царским воротам: поставили на ней десять больших орудий, пятьдесят средних и дружину искусных стрелков; ждали утра и возвестили оное залпом с раската. Стрелки стояли выше стены и метили в людей на улицах, в домах: казанцы укрывались в ямах; копали себе землянки под тарасами; подобно змеям, выползали оттуда и сражались неослабно; уже не могли употреблять больших орудий, сбитых нашею пальбою, но без умолку стреляли из ружей, из пищалей затинных, и мы теряли ежедневно немало добрых воинов. — Тщетно Иоанн возобновлял мирные предложения, приказывая к осажденным, что если они не хотят сдаться, то пусть идут куда им угодно с своим царем беззаконным, со всем имением, с женами и детьми; что мы требуем только города, основанного на земле Болгарской, в древнем достоянии России. Казанцы не слушали ни краем уха, по выражению летописца.
Между тем храбрый князь Михайло Воротынский подвигал туры ближе и ближе к Арской башне; наконец один ров, шириною в три сажени, а глубиною в семь, отделял их от стены: стрельцы, козаки, головы с людьми боярскими стояли за оными, бились до изнурения сил и сменялись. Иногда же, несмотря на близость расстояния, бой пресекался от усталости: те и другие воины отдыхали. Казанцы воспользовались однажды сим временем: видя, что многие из наших сели обедать и что у пушек осталось мало людей, они, числом до десяти тысяч, тихо вылезли из своих нор и под начальством вельмож, главных царских советников, именуемых карачами, устремились к турам, смяли россиян и схватили их пушки. Тут князь Воротынский сам, а за ним и все знатнейшие чиновники кинулись в сечу. «Не выдадим отцов!» — кричали россияне и бились мужественно. Воеводы Петр Морозов, князь Юрий Кашин пали в толпе, опасно уязвленные: их отнесли в стан. Князь Михайло Воротынский, раненный в лицо, не оставлял битвы: крепкий доспех его был иссечен саблями. Многие головы стрелецкие лежали мертвые у пушек, и казанцы еще не уступали нам взятых ими трофеев. Но явились муромцы, дети боярские, стародавние племенем и доблестию: ударили, сломили неприятеля, втиснули в ров. Победа решилась. Казанцы давили друг друга, теснясь в воротах и вползая в свои норы. Сие дело было одним из кровопролитнейших. В то же время неприятель нападал и на туры передового полка, однако ж не весьма усильно. Государь видел собственными глазами оба дела: изъявив особенную милость князю Михаилу Воротынскому и витязям муромским, он навестил раненых воевод, благодаря их за усердную службу.
Уже около пяти недель россияне стояли под Казанью, убив в вылазках и в городе не менее десяти тысяч неприятелей, кроме жен и детей. Наступающая осень ужасала их более, нежели труды и битвы осады; все хотели скорого конца. Чтобы облегчить приступ и нанести осажденным чувствительнейший вред, Иоанн велел близ Ар-ских ворот подкопать тарасы и землянки, где укрывались жители от нашей стрельбы: 30 сентября они взлетели на воздух. Сие страшное действие пороха, хотя уже и не новое для казанцев, произвело оцепенение и тишину в городе на несколько минут; а россияне, не теряя времени, подкатили туры к воротам Арским, Аталыковым, Тюменским. Думая, что настал час решительный, казанцы высыпали из города и схватились с теми полками, коим велено было прикрывать туры. Битва закипела. Иоанн спешил ободрить своих - и как скоро они увидели его, то, единогласно воскликнув: «Царь с нами!» - бросились к стенам; гнали, теснили неприятеля на мостах, в воротах. Сеча была ужасна. Гром пушек, треск оружия, крик воинов раздавался в облаках густого дыма, который носился над всем городом. Несмотря на мужественное, отчаянное сопротивление, многие россияне были уже на стене, в башне от Арского поля, резались в улицах с татарами. Князь Михаиле Воротынский уведомил о том государя и требовал, чтобы он велел всем полкам идти на приступ. Успех действительно казался вероятным; но Иоанн хотел верного: большая часть войска находилась еще в стане и не могла вдруг ополчиться: излишняя торопь произвела бы беспорядок и, может быть, неудачу, которая имела бы весьма худые для нас следствия. Государь не уважил ревности войска: приказал ему отступить. Оно повиновалось неохотно: чиновники с трудом вывели его из крепости и зажгли мосты. Но чтобы кровопролитие сего жаркого дня не осталось бесплодным, то князь Воротынский занял Арскую башню нашими стрелками; они укрепились турами и рядом твердых щитов; сказали воеводам: «здесь будем ждать вас» — и сдержали слово: казанцы не могли отнять у них сей башни.— Во всю ночь пылали мосты, и часть стены обгорела; действие нашего снаряда огнестрельного также во многих местах разрушило оную. Казанцы поставили там высокие срубы, осыпав их землею.
Наконец, 1 октября, Иоанн объявил войску, чтобы оно готовилось пить общую чашу крови — то есть к приступу (ибо подкопы были уже готовы) и велел воинам очистить душу накануне дня рокового. В тот самый час, когда один из них смиренно исповедывали грехи свои пред богом и достойные с умилением вкушали тело Христово, другие, под громом бойниц, метали в ров землю и лес, чтобы проложить путь к стенам. Еще государь хотел испытать силу увещания: мурза Камай и седые старейшины Горной стороны, держа в руке знамение мира, приближались к крепости, усыпанной людьми, и сказали им, что Иоанн в последний раз предлагает милосердие городу, уже стесненному, до половины разрушенному; требует единственно выдачи главных изменников и прощает народ. Казанцы ответствовали в один голос: «Не хотим прощения! В башне русь, на стене русь; не боимся; поставим иную башню, иную стену; все умрем или отсидимся!» Тогда государь начал устроивать войско к великому делу.
Чтобы заслонить тыл от луговой черемисы, от татар, бродящих по лесам, от ногайских улусов и чтобы отрезать казанцам все пути для бегства, он приказал князю Мстиславскому с частию большого полка, а Шиг-Алею с касимовцами и жителями Горной стороны занять дорогу Арскую и Чувашскую, князю Юрию Оболенскому и Григорию Мещерскому с дворянами царской дружины — Ногайскую, князю Ивану Ромодановскому — Галицкую; другой отряд дворян, примыкая к нему, должен был стоять вверх по Казанке, на Старом Городище. Отпустив сих воевод, Иоанн распорядил приступ: велел быть впереди атаманам с козаками, головам с стрельцами и дворовым людям, разделенным на сотни, под начальством отборных детей боярских; за ними идти полкам воеводским: князю Михаилу Воротынскому с окольничим Алексеем Басмановым ударить на крепость в пролом от Булака и Поганого озера; князьям Хилкову в Кабацкие ворота, Троекурову в Збойливые, Андрею Курбскому в Ельбугины, Семену Шереметеву в Муралеевы, Дмитрию Плещееву в Тюменские. Каждому из них помогал особенный воевода: первому сам государь; другим же князья Иван Пронский, Турунтай, Шемякин, Щенятев, Василий Серебряный-Обо-ленский и Дмитрий Микулинский. Приказав им изготовиться к двум часам следующего утра и ждать взорвания подкопов, Иоанн ввечеру уединился с духовным отцом своим, провел несколько времени в его душеспасительной беседе и надел доспех. Тогда князь Воротынский прислал ему сказать, что инженер кончил дело и 48 бочек зелия уже в подкопе; что казанцы заметили нашу работу и что не надобно терять ни минуты. Государь велел выступать полкам, слушал заутреню в церкви, отпустив дружину царскую, молился из глубины сердца... В сию важную ночь, предтечу решительного дня, ни россияне, ни казанцы не думали об успокоении. Из города видели необыкновенные движения в нашем стане. С обеих сторон ревностно готовились к ужасному бою.
Заря осветила небо, ясное, чистое. Казанцы стояли на стенах: россияне пред ними, под защитою укреплений, под сению знамен, в тишине, неподвижно; звучали только бубны и трубы, неприятельские и наши; ни стрелы не летали, ни пушки не гремели. Наблюдали друг друга; все было в ожидании. Стан опустел: в его безмолвии слышалось пение иереев, которые служили обедню. Государь оставался в церкви с немногими из ближних людей. Уже восходило солнце. Диакон читал Евангелие и едва произнес слова: да будет едино стадо и един пастырь! грянул сильный гром, земля дрогнула, церковь затряслася... Государь вышел на паперть: увидел страшное действие подкопа и густую тьму над всею Казанью: глыбы земли, обломки башен, стены домов, люди неслися вверх в облаках дыма и пали на город. Священное служение прерва-лося в церкви. Иоанн спокойно возвратился и хотел дослушать литургию. Когда диакон перед дверями царскими громогласно молился, да утвердит всевышний державу Иоанна, да повергнет всякого врага и супостата к ногам его, раздался новый удар: взорвало другой подкоп, еще сильнее первого,— и тогда, воскликнув: с нами бог! полки российские быстро двинулись к крепости, а казанцы, твердые, непоколебимые в час гибели и разрушения, вопили: Алла! Алла! призывали Магомета и ждали наших, не стреляя ни из луков, ни из пищалей; меряли глазами расстояние и вдруг дали ужасный залп: пули, каменья, стрелы омрачили воздух... Но россияне, ободряемые примером начальников, достигли стены. Казанцы давили их бревнами, обливали кипящим варом; уже не береглися, не прятались за щиты: стояли открыто на стенах и помостах, презирая сильный огонь наших бойниц и стрелков. Тут малейшее замедление могло быть гибельно для россияр. Число их уменьшилось; многие пали мертвые или раненые, или от страха. Но смелые, геройским забвением смерти, ободрили и спасли боязливых: одни кинулись в пролом; иные взбирались на стены по лестницам, по бревнам; несли друг друга на головах, на плечах; бились с неприятелем в отверстиях... И в ту минуту, как Иоанн, отслушав всю литургию, причастясь святых тайн, взяв благословение от своего отца духовного, на бранном коне выехал в поле, знамена христианские уже развевались на крепости! Войско запасное одним кликом приветствовало государя и победу.
Но еще сия победа не была решена совершенно. Отчаянные татары, сломленные, низверженные с верху стен и башен, стояли твердым оплотом в улицах, секлись саблями, схватывались за руки с россиянами, резались ножами в ужасной свалке. Дрались на заборах, на кровлях домов; везде попирали ногами головы и тела. Князь Михайло Воротынский первый известил Иоанна, что мы уже в городе, но что битва еще кипит и нужна помощь. Государь отрядил к нему часть своего полку; велел идти и другим воеводам. Наши одолевали во всех местах и теснили татар к укрепленному двору царскому. Сам Едигер с знатнейшими вельможами медленно отступал от проломов, остановился среди города, у Тезицкого или Купеческого рва, бился упорно и вдруг заметил, что толпы наши редеют: ибо россияне, овладев половиною города, славного богатствами азиатской торговли, прельстились его сокровищами; оставляя сечу, начали разбивать домы, лавки — самые чиновники, коим приказал государь идти с обнаженными мечами за воинами, чтобы никого из них не допускать до грабежа, кинулись на корысть. Тут ожили и малодушные трусы, лежавшие на поле как бы мертвые или раненые; а из обозов прибежали слуги, кашевары, даже купцы: все алкали добычи, хватали серебро, меха, ткани; относили в стан и снова возвращались в город, не думая помогать своим в битве. Казанцы воспользовались утомлением наших воинов, верных чести и доблести: ударили сильно и потеснили их, к ужасу грабителей, которые все немедленно обратились в бегство, метались через стену и вопили: секут! секут! Государь увидел сие общее смятение; изменился в лице и думал, что казанцы выгнали все наше войско из города. «С ним были, — пишет Курбский, — великие синклиты, мужи века отцов наших, поседевшие в добродетелях и в ратном искусстве»; очи дали совет государю, и государь явил великодушие: взял святую хоругвь и стал пред Царскими воротами, чтобы удержать бегущих. Половина отборной двадцатитысячной дружины его сошла с коней и ринулась в город; а с нею и вельможные старцы, рядом с их юными сыновьями. Сие свежее, бодрое войско, в светлых доспехах, в блестящих шлемах, как буря нагрянуло на татар: они не могли долго противиться, крепко сомкнулись и в порядке отступали до высоких каменных мечетей, где все их духовные, абызы, сеиты, молны (муллы) и первосвященник Кульшериф встретили россиян не с дарами, не с молением, но с оружием: в остервенении злобы устремились на верную смерть и все до единого пали под нашими мечами. Едигер с остальными казанцами засел в укрепленном дворе царском и сражался около часа. Россияне отбили ворота... Тут юные жены и дочери казанцев в богатых цветных одеждах стояли вместе на одной стороне под защитою своих прелестей; а в другой стороне отцы, братья и мужья, окружив царя, еще бились усильно: наконец вышли, числом 10000, в задние ворота, к нижней части города. Князь Андрей Курбский с двумястами воинов пресек им дорогу; удерживал их в тесных улицах, на крутизнах; затруднял каждый шаг; давал время нашим разить тыл неприятеля и стан в Збойливых воротах, где присоединилось к нему еще несколько сот россиян. Гонимые, теснимые казанцы по трупам своих лезли к стене, взвели Едигера на башню и кричали, что хотят вступить в переговоры. Ближайший к ним воевода, князь Дмитрий Палецкий, остановил сечу. «Слушайте, — сказали казанцы: — доколе у нас было царство, мы умирали за царя и отечество. Теперь Казань ваша: отдаем вам и царя, живого, неуязвленного: ведите его к Иоанну; а мы идем на широкое поле испить с вами последнюю чашу». Вместе с Едигером они выдали Палецкому главного престарелого вельможу, или карача, именем Заниеша и двух мамичей, или совоспитанников царских; начали снова стрелять, прыгали со стены вниз и хотели идти к стану нашей правой руки; но, встреченные сильною пальбою из укреплений, обратились влево: кинули тяжелое оружие, разулись и перешли мелкую там реку Казанку в виду нашего войска, бывшего в крепости, на стенах и дворе царском, за горами и стремнинами. Одни юные князья Курбские, Андрей и Роман, с малочисленною дружиною успели сесть на коней, обскакали неприятеля, ударили на густую толпу его, врезались в ее середину, топтали, кололи. Но татар было еще 5000, и самых храбрейших: они стояли, ибо не страшились смерти; стиснули наших героев, повергнули их уязвленных, дымящихся кровью, замертво на землю,— шли беспрепятственно далее гладким лугом до вязкого болота, где конница уже не могла гнаться за ними, и спешили к густому темному лесу: остаток малый, но своим великодушным остервенением еще опасный для россиян! Государь послал князя Симеона Микулинского, Михаила Васильевича Глинского и Шереметева с конною дружиною за Казанку в объезд, чтобы отрезать бегущих татар от леса: воеводы настигли и побили их. Никто не сдался живой; спаслись немногие, и то раненые.
Город был взят и пылал в разных местах; сеча престала, но кровь лилась: раздраженные воины резали всех, кого находили в мечетях, в домах, в ямах; брали в плен жен и детей или чиновников. Двор царский, улицы, стены, глубокие рвы были завалены мертвыми; от крепости до Казанки, далее на лугах и в лесу еще лежали тела и носились по реке. Пальба умолкла; в дыму города раздавались только удары мечей, стон убиваемых, клик победителей. Тогда главный военачальник, князь Михайло Воротынский, прислал сказать государю: «Радуйся, благочестивый самодержец! Твоим мужеством и счастием победа совершилась: Казань наша, царь ее в твоих руках, народ истреблен или в плену; несметные богатства собраны: что прикажешь?» Славить всевышнего, ответствовал Иоанн, воздел руки на небо, велел петь молебен под святою хоругвию и, собственною рукой на сем месте водрузив животворящий крест, назначил быть там первой церкви христианской. Князь Палецкий представил ему Едигера: без всякого гнева и с видом кротости Иоанн сказал: «Несчастный! разве ты не знал могущества России и лукавства казанцев?» Едигер, ободренный тихостию государя, преклонил колена, изъявлял раскаяние, требовал милости. Иоанн простил его и с любовию обнял брата, князя Владимира Андреевича, Шиг-Алея, вельмож; ответствовал на их усердные поздравления ласково и смиренно; всю славу отдавал богу, им и воинству; послал бояр и ближних людей во все дружины с хвалою и с милостивым словом; велел очистить в городе одну улицу от ворот Муралеевых ко двору царскому и въехал в Казань: пред ним воеводы, дворяне и духовник его с крестом; за ним князь Владимир Андреевич и Шиг-Алей. У ворот стояло множество освобожденных россиян, бывших пленниками в Казани: увидев государя, они пали на землю и с радостными слезами взывали: «Избавитель! Ты вывел нас из ада! Для нас, бедных, сирых, не щадил головы своей!» Государь приказал отвести их в стан и питать от стола царского; ехал сквозь ряды складенных тел и плакал; видя трупы казанцев, говорил: «это не христиане, но подобные нам люди»; видя мертвых россиян, молился за них всевышнему, как за жертву общего спасения. При вступлении во дворец бояре, чиновники, воины снова поздравляли Иоанна. Они с умилением говорили друг другу: «Где царствовало зло-верие, упиваясь кровию христиан, там видим крест животворящий и государя нашего во славе»! Все единогласно, единодушно, в умилении сердец принесли благодарность небу. Иоанн велел тушить огонь в городе и всю добычу, все богатства казанские, всех пленников, кроме одного Едигера, отдал воинству; взял только утварь царскую, венец, жезл, знамя державное и пушки, сказав: «моя корысть есть спокойствие и честь России!» Он возвратился в стан; хотел видеть войско и вышел к полкам с лицом светлым. Они еще дымились кровию неверных и своею; многие витязи, по словам летописца, сияли ранами драгоценнейшими алмазов. Иоанн стал пред войском и громко произнес речь, исполненную любви и милости. «Воины мужественные! — говорил он.— Бояре, воеводы, чиновники! В сей знаменитый день страдая за имя божие, за веру, отечество и царя, вы приобрели славу неслыханную в наше время. Никто не оказывал такой храбрости; никто не одерживал такой победы! Вы новые македоняне, достойные потомки витязей, которые с великим князем Димитрием сокрушили Мамая! Чем могу воздать вам?.. Любезнейшие сыны России там, на поле чести лежащие! вы уже сияете в венцах небесных вместе с первыми мучениками христианства. Се дело божие: наше есть славить вас во веки веков, вписать имена ваши на хартии священной для поминовения в соборной Апостольской церкви. А вы, своею кровию обагренные, но еще живые для нашей любви и признательности! все храбрые, коих вижу пред собою! вни-майге и верьте моему обету любить и жаловать вас до конца дней моих... Теперь успокойтесь, победители!» Войско ответствовало радостными кликами. Иоанн посетил, утешил раненых; немедленно отправил шурина своего, Данила Романовича, в Москву с счастливою вестию к супруге, к митрополиту, к князю Юрию; сел обедать с боярами и дал пир воинам. Сей великолепный праздник отечества украшался воспоминанием минувших зол, чувством настоящей славы и надеждою будущего благоденствия.
В тот же день Иоанн послал жалованные грамоты во все окрестные места, объявляя жителям мир и безопасность. «Идите к нам,— писал он,— без ужаса и боязни. Прошедшее забываю, ибо злодейство уже наказано. Платите мне, что вы платили царям казанским». Устрашенные бедствием их столицы, они рассеялись по лесам: успокоенные милостивым словом Иоанновым, возвратились в домы. Сперва жители арские, а после вся луговая черемиса прислали старейшин в стан к государю и дали клятву верности.
3 октября погребали мертвых и совершенно очистили город. На другой день Иоанн с духовенством, синклитом и воинством торжественно вступил в Казань; избрал место, заложил кафедральную церковь Благовещения, обошел город с крестами и посвятил его богу истинному. Иереи кропили улицы, стены святою водою, моля вседержителя, да благословит сию новую твердыню православия, да цветет в ней здравие и доблесть, да будет вовеки неприступною для врагов, вовеки неотъемлемою собственностию и честию России!.. Осмотрев всю Казань; назначив, где быть храмам, и приказав немедленно возобновить разрушенные укрепления, стены, башни, государь с вельможами поехал во дворец, на коем развевалось знамя христианское.
Так пало к ногам Иоанновым одно из знаменитых царств, основанных Чингисовыми моголами в пределах нынешней России. Возникнув на развалинах Болгарии и поглотив ее бедные остатки, Казань имела и хищный, воинственный дух моголов, и торговый, заимствованный ею от древних жителей сей страны, где издавна съезжались купцы армейские, хивинские, персидские (и где он доныне сохранился: доныне казанские татары, потомки Золотой Орды и болгаров, имеют купеческие связи с Востоком). Около 115 лет казанцы нам и мы им неутомимо враждовали, от первого их царя Махмета, у коего прадед Иоаннов был пленником, до Едигера, взятого в плен Иоанном, которого дед уже именовался государем болгарским, уже считал Казань нашею областию, но при конце жизни своей видел ее страшный бунт и не мог отмстить за кровь россиян, там пролиянную. Новые мирные договоры служили поводом к новым изменам, и всякая была ужасом для восточной России, где, на всей д хинной черте от Нижнего Новагорода до Перми, люди вечно береглися как на отводной страже. Самая месть стоила нам дорого, и самые счастливые поводы иногда заключахись истреблением войска и коней от болезней, от трудностей пути в местах диких, населенных народами свирепыми. Одним словом, вопрос: надлежало ли покорить Казань? соединялся с другими, надлежало ли безопасностию и спокойствием утвердить бытие России? Чувство государственного блага, усиленное ревностию веры, производило в победителях общий, живейший восторг, и летописцы говорят о сем завоевании с жаром стихотворцев, призывая современников и потомство к великому зрелищу Казани, обновляемой во имя Христа Спасителя, осеняемой хоругвями, украшаемой церквами православия, оживленной (после ужасов кровопролития, после безмолвия смерти) присутствием многочисленного радостного войска, среди свежих трофеев, но уже в глубокой мирной тишине ликующего на стогнах, площадях, в садах, и юного царя, сидящего на славно-завоеванном престоле, в блестящем кругу вельмож и полководцев, у коих была только одна мысль, одно чувство: мы заслужили благодарность отечества! — Летописцы сказывают, что небо благоприятствовало торжеству победы; что время стояло ясное, и россияне, осаждав Казань в мрачную, дождливую осень, вступили в нее как бы весною.
6 октября духовник государев с иереями свияжскими освятил храм Благовещения. В следующие дни Иоанн занимался учреждением правительства в городе и в областях; объявил князя Александра Горбатого-Шуйского казанским наместником, а князя Василия Серебряного его товарищем; дал им письменное наставление, 1500 детей боярских, 3000 стрельцов со многими козаками, и 11 октября изготовился к отъезду, хотя благоразумные вельможи советовали ему остаться там до весны со всем войском, чтобы довершить покорение земли, где обитало пять народов: мордва, чуваши, вотяки (в Арской области), черемисы и башкирцы (вверх по Каме). Еще многие из их улусов не признавали нашей власти; к ним ушли некоторые из злейших казанцев, и легко было предузнать опасные того следствия. В стане и в Свияжске находилось довольно запасов для прокормления войска. Но Иоанн, нетерпеливо желая видеть супругу и явить себя Москве во славе, отвергнул совет мудрейших, чтобы исполнить волю сердца, одобряемую братьями царицы и другими сановниками, которые также хотели скорее отдохнуть на лаврах. Отпев молебен в церкви Благовещения и поручив хранение новой страны своей Иисусу, деве Марии, российским угодникам божиим, царь выехал из Казани, ночевал на берегу Волги, против Гостиного острова, и 12 октября с князем Владимиром Андреевичем, с боярами и с пехотными дружинами отплыл в ладиях к Свияжску. Князь Михайло Воротынский повел конницу берегом к Василю городу, путем уже безопасным, хотя и трудным.
Пробыв только один день в Свияжске и назначив князя Петра Шуйского правителем сей области, Иоанн 14 октября под Вязовыми горами сел на суда. В Нижнем, на берегу Волги, встретили его все граждане со крестами и, преклонив колена, обливались слезами благодарности за вечное избавление их от ужасных набегов казанских; славили победителя, громогласно, с душевным восхищением, так, что сей благодарный плач, заглушая пение священников, принудил их умолкнуть. Тут же послы от царицы, князя Юрия, митрополита здравствовали государю на Богом данной ему отчине, царстве казанском. Собрав в Нижнем все воинство; снова изъявив признательность своим усердным сподвижникам: сказав, что растается с ними до первого случая обнажить со славою меч за отечество, он уволил их в домы; сам поехал сухим путем через Балахну в Владимир и в Судогде встретил боярина Василия Юрьевича Траханиота, который скакал к нему от Анастасии с вестию о рождении сына, царевича Димитрия. Государь в радости спрыгнул с коня, обнял, целовал Траханиота; благодарил небо, плакал и, не зная, как наградить счастливого вестника, отдал ему с плеча одежду царскую и коня из-под себя. Иоанн имел уже двух дочерей, Анну и Марию, из коих первая скончалась одиннадцати месяцев: рождение наследника было тайным желанием его сердца. Он послал шурина, Никиту Романовича, к Анастасии с нежными приветствиями; останавливался в Владимире, в Суздале единственно для того, чтобы молиться в храмах, изъявлять чувствительность к любви жителей, отовсюду стекавшихся видеть лицо его, светлое радостию; заехал в славную Троицкую обитель Св. Сергия, знаменовался у гроба его, вкусил хлеба с иноками и 28 октября ночевал в селе Тайнинском, где ждали его брат, князь Юрий, и некоторые бояре с поздравлением; а на другой день, рано, приближаясь к любезной ему столице, увидел на берегу Яузы бесчисленное множество народа, так что на пространстве шести верст, от реки до посада, оставался только самый тесный путь для государя и дружины его. Сею улицею, между тысячами московских граждан, ехал Иоанн, кланяясь на обе стороны; а народ, целуя ноги, руки его, восклицал непрестанно: «многая лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христиан!» Там, где жители московские приняли некогда владимирский образ Богоматери, несущий спасение граду в нашествие Тамерлана — где ныне монастырь Сретенский, — там митрополит, епископы, духовенство с сею иконою, старцы бояре, князь Михайло Иванович Булгаков, Иван Григорьевич Морозов, слуги отца и деда его, со всеми чино-начальниками стояли под церковными хоругвями. Иоанн сошел с коня, приложился к образу и, благословенный святителями, сказал: «Собор духовенства православного! Отче митрополит и владыки! я молил вас быть ревностными ходатаями пред всевышним за царя и царство, да отпустятся мне грехи юности, да устрою землю, да буду щитом ее в нашествия варваров; советовался с вами о казанских изменах, о средствах прекратить оные, погасить огнь в наших селях, унять текущую кровь россиян, снять цепи с христианских пленников, вывести их из темницы, возвратить отечеству и церкви. Дед мой, отец, и мы посылали воевод, но без успеха. Наконец, исполняя совет ваш, я сам выступил в поле. Тогда явился другой неприятель, хан крымский, в пределах России, чтобы в наше отсутствие истребить христианство. Вспомнив слово евангельское: бдите и молитеся, да не внидете в напасть! вы, достойные святители церкви, молились — и Бог услышал вас и помог нам — и хан, гонимый единственно гневом Небесным, бежал малодушно!.. Ободренные явным действием вашей молитвы, мы подвиглись на Казань, благополучно достигли цели и милостию Божиею, мужеством князя Владимира Андреевича, наших бояр, воевод и всего воинства, сей град многолюдный пал пред нами: судом Господним в единый час изгибли неверные без вести, царь их взят в плен, исчезла прелесть Магометова, на ее месте водружен снятый крест; области Арская и Луговая платят дань России; воеводы московские управляют землею; а мы, во здравии и веселии, пришли сюда к образу Богоматери, к мощам великих угодников, к вашей Святыне, в свою любезную отчину — и за сие. Небесное благодеяние, вами испрошенное, тебе, отцу своему, и всему Освященному Собору, мы с князем Владимиром Андреевичем и со всем воинством в умилении сердца кланяемся». Тут государь, князь Владимир и вся дружина воинская поклонилась до земли. Иоанн продолжал: «Мол ад вас и ныне, да ревностным ходатайством у престола Божия и мудрыми своими наставлениями способствуйте мне утвердить закон, правду, благие нравы внутри государства; да цветет отечество под сению мира в добродетели; да цветет в нем христианство; да познают Бога истинного неверные, новые подданные России, и вместе с нами да славят Святую Троицу во веки веков. Аминь!»
Митрополит ответствовал: «Царь благочестивый! мы, твои богомольцы, удивленные избытком Небесной к нам милости, что речей пред Господом? разве токмо воскликнем: дивен Бог творяй чудеса!.. Какая победа! какая слава для тебя и для всех твоих светлых сподвижников! Что мы были? и что ныне? Вероломные, лютые казанцы ужасали Россию, жадно пили кровь христиан, увлекали их в неволю, оскверняли, разоряли святые церкви. Терзаемый бедствием отечества, ты, царь великодушный, возложив неуклонную надежду на Бога Вседержителя, произнес обет спасти нас, ополчился с верою; шел на труды и на смерть; страдал до крови; предал свою душу и тело за Церковь, за отечество — и благодать Небесная воссияла на тебе, якоже на древних царях, угодных Господу: на Константине Великом, Св. Владимире, Димитрии Донском, Александре Невском. Ты сравнялся с ними — и кто превзошел тебя? Сей царствующий град Казанский, где гнездился змий как в глубокой норе своей, уязвляя, поядая нас, — сей град, столь знаменитый и столь ужасный, лежит бездушный у ног твоих; ты растоптал главу змия, освободил тысячи христиан пленных, знамениями истинной веры освятил скверну Магометову — навеки, навеки успокоил Россию! Се дело Божие, но чрез тебя совершенное! Ибо ты помнил слово Евангельское: рабе благий! в мале был ecu верен: над многими тя поставлю! Веселися, о царь любезный Богу и отечеству! Даровав победу, всевышний даровал тебе и вожделенного первородного сына! Живи и здравствуй с добродетельною царицею Анастасиею, с юным царевичем Димитрием, с своими братьями, боярами и со всем православным воинством в богоспасаемом царствующем граде Москве и на всех своих царствах, в сей год и в предыдущие многие, многие лета. А мы тебе, государю благочестивому, за твои труды и подвиги великие со всеми святителями, со всеми православными христианами кланяемся». Митрополит, духовенство, сановники и народ пали ниц пред Иоанном; слезы текли из глаз; благословения раздавались долго и непрерывно.
Тут государь снял с себя воинскую одежду, возложил на плечи порфиру, на выю и на перси крест животворящий, на главу венец Монохамов, и пошел за святыми иконами в Кремль; слушал молебен в храме Успения; с любо-вию и благодарностию поклонился мощам российских угодников божиих, гробам своих предков; обходил все храмы знаменитые и спешил наконец во дворец. Царица еще не могла встретить его: лежала на постеле; но, увидев супруга, забыла слабость и болезнь: в восторге упала к ногам державного героя, который, обнимая Анастасию и сына, вкусил тогда всю полноту счастия, данного в удел человечеству.
Москва и Россия были в неописанном волнении радости. Везде в отверстых храмах благодарили небо и царя; отовсюду спешили усердные подданные видеть лицо Иоанна; говорили единственно о великом деле его, о преодоленных трудностях похода, усилиях, хитростях осады; о злобном ожесточении казанцев, о блистательном мужестве россиян, и возвышались сердцем, повторяя: «Мы завоевали царство! что скажут в свете?»
Несколько дней посвятив счастию семейственному, Иоанн, ноября 8, дал торжественный обед в Большой Грановитой палате митрополиту, епископам, архимандритам, игуменам, князьям Юрию Василиезичу и Владимиру Андреевичу, всем боярам, всем воеводам, которые мужествовали под Казанью. «Никогда, — говорят летописцы, — не видали мы такого великолепия, празднества, веселья во дворце московском, ни такой щедрости». Иоанн дарил всех, от митрополита до простого воина, ознаменованного или славною раною, или замеченного в списке храбрых; князя Владимира Андреевича жаловал шубами, златыми фряжскими кубками и ковшами; бояр, воевод, дворян, детей боярских и всех воинов по достоянию — одеждами с своего плеча, бархатами, соболями, кубками, конями доспехами или деньгами; три дня пировал с своими знаменитейшими подданными и три дня сыпал дары, коих по счету, сделанному в казначействе, вышло на сорок восемь тысяч рублей (около миллиона нынешних), кроме богатых отчин и поместьев, розданных тогда воинским и придворным чиновникам.
Чтобы ознаменовать взятие Казани достойным памятником для будущих столетий, государь заложил великолепный храм Покрова Богоматери у ворот Флоровских, или Спасских, о девяти куполах: он есть доныне лучшее произведение так называемой готической архитектуры в нашей древней столице.
Сей монарх, озаренный славою, до восторга любимый отечеством, завоеватель враждебного царства, умиритель своего, великодушный во всех чувствах, во всех намерениях, мудрый правитель, законодатель, имел только 22 года от рождения: явление редкое в истории государств! Казалось, что бог хотел в Иоанне удивить Россию и человечество примером какого-то совершенства, великости и счастия на троне... Но здесь восходит первое облако над лучезарною главою юного венценосца.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |