Состояние России. Россияне в Дагестане. Копорье. Ссора князей ростовских. Междоусобие в великом княжении. Бедствие Курской области. Независимость Тверского княжения. Опустошение России. Кончина Димитриева. Неустройства в Новегороде, Дела с немцами и шведами. Набеги литвы. Дела с Польшею. Кончина кн. Владимира Волынского. Добродетели Кирилла митрополита. Смерть Ногаева.
После страшной грозы Батыевой отечество наше как бы отдохнуло в течение лет тридцати, будучи обязано внутренним устройством и тишиною умному правлению Ярослава Всеволодовича и Св. Александра. Некоторые частные грабежи моголов, некоторые маловажные распри князей и самая утрата государственной независимости уже казались легким злом в сравнении с общими бедствиями минувших лет, еще свежими в памяти народа. Войны внешние были довольно счастливы: победа Невская и Раковорская свидетельствовали, что россияне еще умеют владеть мечом; а торговля, ободряемая даже грамотами ханскими, доставляла и купцам и земледельцам способ платить дань без затруднения. В таком состоянии находилось великое княжение, когда Димитрий Александрович восшел на престол оного, к несчастию подданных и своему, к стыду века и крови героя Невского.
Новогородцы тогда же признали Димитрия своим князем, следуя, во-первых, древнему правилу, что глава России есть и глава Новагорода, а во-вторых, и для того, чтобы он покровительствовал их важную торговлю в земле Низовской и не мешал им иметь свободное общение с Заволочьем.
[1277—1280 гг.] Димитрий немедленно отправился в Новгород, другие князья — Борис Ростовский, Глеб Белозерский, Шеодор Ярославский и Андрей Городецкий, сын Невского, брат Димитриев — повели войско в Орду, чтобы вместе с ханом Мангу-Тимуром идти на кавказских ясов, или алан, из коих многие не хотели повиноваться татарам и еще с усилием противоборствовали их оружию. Князья наши завоевали ясский город Дедяков (в южном Дагестане), сожгли его, взяв знатную добычу, пленников, и сим подвигом заслужили отменное благоволение хана, изъявившего им оное не только великою хвалою, но и богатыми дарами. Феодор Ярославский и зять его, Михаил, сын Глебов, ходили и в следующий год помогать татарам, или единственно исполняя волю хана, или желая добычи, коею моголы охотно делились с россиянами, пользуясь их мужеством. Татары воевали тогда в Болгарии с одним славным бродягою, свинопасом, известным в греческих летописях под именем Лахана: сей человек приманил к себе многих людей, уверив их, что небо послало его освободить отечество от ига могольского; имел сперва удачу и женился на вдовствующей супруге царя болгарского, им злодейски умерщвленного; но был наконец разбит татарами и лишен жизни в стане Ногаевом.
Между тем великий князь Димитрий наказал данников Новагорода, корелов, взяв их землю на щит, то есть разорив оную и пленив многих жителей за ослушание или явный бунт: в надежде, может быть, на помощь магистра ливонского или короля шведского, они хотели свергнуть иго, возложенное Новымгородом на их предков. Чтобы немцы и шведы не могли свободно приставать к нашим берегам Финского залива, Димитрий заложил каменную крепость в Копорье, где прежде находилась деревянная, в его же время срубленная. Сия крепость сделала раздор между князем и народом: первый хотел присвоить оную лично себе и занять своею дружиною; а граждане не позволяли князю владеть чем-нибудь в области Новогородской, особенно же местом укрепленным — и Димитрий, с досадою уехав в Владимир, начал готовиться к войне. Тщетно посол, архиепископ Климент, преемник Далматов, уговаривал его оставить гнев на людей, обыкших соблюдать древние права свои: великий князь пошел с войском в область Новогородскую, начал неприятельские действия разорением многих селений и стал на Шелоне. Там архиепископ Климент вторичным молением и дарами склонил его к миру: новогородцы согласились поручить Копорье дружине княжеской, но с того времени невзлюбили Димитрия, ожидая случая отмстить ему за сие насилие, который скоро и представился.
[1281 г.] Димитрий, оставив своего чиновника в Новегороде, возвратился в Владимир быть посредником в ссоре князей ростовских. Борис Василькович еще в 1277 году скончался в Орде, где была с ним и супруга его, Мария. 1 леб Белозерский, наследовав Ростов, чрез несколько месяцев умер. Сей меньший Васильков сын от юности своей пользовался отменною милостию ханов и служил им на войнах усердно, чтобы тем лучше служить отечеству: ибо угнетаемые моголами россияне всегда находили заступника и спасителя в великодушном Глебе, вообще благотворительном, щедром, отце сирых и бедных. По его кончине сыновья Борисовы, Димитрий и Константин, господствуя в Ростове, отняли у Глебова сына, Михаила, наследственную Белозерскую область и скоро поссорились между собою, так что Константин должен был прибегнуть к великому князю, а Димитрий Борисович начал собирать полки; но великий князь отвратил ненавистное кровопролитие: сам ездил в Ростов и посредством тамошнего епископа, Игнатия, уговорил братьев жить согласно.
В то самое время собственный его меньший брат, Андрей Александрович, князь Городца Волжского, действуя по совету злодея, Семена Тониглиевича, и других недостойных бояр, вздумал овладеть великим княжением, вопреки государственному уставу или древнему обыкновению, по коему старший в роде заступал место отца. Лестию и дарами задобрив хана, Андрей получил от него грамоту и войско, подступил к Мурому и велел всем удельным князьям явиться к нему в стан с их дружинами. Никто не смел ослушаться: Феодор Ярославский, Михаил Иванович Стародубский (внук Всеволода III) и даже Константин Ростовский, облагодетельствованный Димитрием, соединились с Андреем. Изумленный сею внезапною грозою, великий князь искал спасения в бегстве; а татары, пользуясь случаем, напомнили России время Батыево. Муром, окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Ростова, Твери, до самого Торжка, были разорены ими: они жгли и грабили домы, монастыри, церкви, не оставляя ни икон, ни сосудов, ни книг, украшенных богатым переплетом, гнали людей толпами в плен или убивали. Юные монахини, жены священников были жертвою гнусного насилия. Спасая жизнь и вольность, земледельцы гибли в степях от жестоких морозов. Переславль, удельный город Димитриев, хотел обороняться и был ужасным образом за то наказан: не осталось жителя (по словам летописи), который не оплакал бы смерти отца или сына, брата или друга. Сие несчастие случилось декабря 19 [1281 г ]: в рождество Христово церкви стояли пусты; вместо священного пения раздавался в городе один плач и стон. Андрей, злобный сын отца столь великого и любезного России, праздновал один с татарами и, совершив дело свое, отпустил их с благодарностию к хану.
[1282 г.] Димитрий Александрович бежал к Новугороду и думал заключиться в Копорье. Новогородцы многочисленными полками встретили его на озере Ильмене. «Стой, князь! — говорили они: — мы помним твои обиды. Иди, куда хочешь». Они взяли дочерей и бояр Димитриевых в залог, дав слово освободить их, когда дружина княжеская добровольно выступит из Копорья, где находился тогда и славный Довмонт Псковский, зять великого князя. Доброхотствуя тестю, он с горстию воинов вломился в Ладогу, взял там казну его, даже много чужого, и возвратился в Копорье; но пользы не было: ибо новогородцы немедленно осадили сию крепость и, принудив Довмонта выйти оттуда со всеми людьми княжескими, срыли оную до основания. Внутренне, может быть, гнушаясь злодеянием Андрея Александровича, но жертвуя совестию особенным их выгодам, новогородцы призвали его и возвели на престол Св. Софии.
Между тем, сведав, что полки ханские оставили Россию, Димитрий возвратился в Переславль, где жители изъявляли к нему усердие, и начал собирать войско. Андрей, видя опасность, спешил в Орду. Новогородцы также не могли быть спокойны: имея недостаток в съестных припасах и боясь, чтобы Димитрий не занял хлебного Торжка, вверили защиту сего для них важного места надежному боярину, Семену Михайловичу; велели ему доставить оттуда весь излишний хлеб водою в Новгород и соединились с друзьями Андреевыми, меньшим его братом, Даниилом Московским, и Святославом Тверским. Они хотели изгнать великого князя; встретив же его готового к битве, в пять верстах от Дмитрова, остановились и заключили мир на всей воле своей: то есть Димитрий отказался от Новагорода и дал слово никогда не мстить его жителям. Но Андрей нашел гораздо усерднейших помощников в моголах: сии варвары, всегда алчные к злодействам и добыче, не отказались и вторично услужить уму разорением великого княжения; напали со всех сторон на Суздальские области и стремились к Переславлю, означая свой путь кровию и пожарами. Димитрий не мог противиться: он бежал к сильному Ногаю, который, быв прежде воеводою ханским, тогда уже самовластно господствовал от степей Слободской Украинской и Екатерино-славской губернии до берегов Черного моря и Дуная.
Таким образом князья российские в самом источнике насилий искали способа защитить себя от оных и жертвовали последними остатками народной гордости выгодам собственного, личного властолюбия. Димитрий не обманулся в надежде: убежденный его справедливостью или желая единственно доказать свое могущество, Ногай возвратил ему престол и власть не мечом и не кровопролитием, но одною повелительною грамотою. Андрей не дерзнул быть ослушником, ибо сам новый хан, Тудан-Мангу, боялся Ногая. Братья примирились, хотя и не искренно; меньший отказался от великого княжения и даже не мог защитить своих друзей от мести Димитриевой. Мы упоминали о вельможе Семене Тониглиевиче, главном советнике Андреевом, кому летописцы дают имя коварного мятежника: великий князь послал двух бояр умертвить его в Костроме, где он жил спокойно, надеясь на заключенный между братьями мир. Бояре, тайно схватив сего вельможу, напрасно хотели сведать, не имеет ли Андрей новых опасных замыслов: Семен ответствовал: «Я ничего не знаю. Братья ссорятся, братья мирятся; а мое дело верно служить государю». Запираясь в том, чтобы Андрей по его совету призывал моголов, и слыша угрозы, он равнодушно сказал: «И так великий князь не боится вероломства? клялся быть другом Андреевым и грозит казнию его боярам!» Тогда исполнители Димитриева повеления убили сего человека жестокого, но смелого и решительного: свойства, без коих злодеи не могли бы так часто успевать в своих намерениях.
[ 1283—1284 гг.] Андрей молчал и, не смея ни в чем спорить с Димитрием, уступил ему Новгород, хотя, будучи в Торжке, незадолго до сего времени дал клятву новогородским чиновникам жить или умереть с ними. Он ходил даже вместе с великим князем и с татарами смирять новогородцев, не хотевших повиноваться его брату. Чтобы не раздражить моголов и спасти свою область от разорения, они согласились наконец зависеть от Димитрия, уступив ему Волок.
Увидим, что Андрей, стараясь доказывать великому князю свое раскаяние и миролюбие, действовал как лицемер; но прежде описания его новых злодейств изобразим тогдашние бедствия области Курской, где господствовали Олег и Святослав, потомки древних владетелей черниговских: первый в Рыльске и Ворголе, а второй в Липецке. Баскаком сего княжения был Ахмат хивинец: взяв на откуп дань татарскую, он угнетал народ, не исключая ни бояр, ни князей, и завел близ Рыльска две слободы, куда стекались негодяи всякого рода, чтобы, снискав его покровительство, грабить окрестные селения. Олег с согласия Святослава пожаловался на то хану Телебуге, который, дав ему отряд моголов, велел разорить слободы Ахматовы: князья же, исполняя в точности приказ его, вывели оттуда своих беглых людей, а других оковали цепями. Ахмат находился тогда у Ногая и, слыша, что сделалось в области Курской, описал ему Олега и Святослава разбойниками, тайными егo неприятелями. Сие обвинение имело некоторую тень истины: ибо легкомысленный Святослав, еще прежде Олегова возвращения из Орды, тревожил баскаковы селения ночными нападениями, похожими на разбой. «Чтобы увериться в справедливости моих слов, — говорил Ахмат Ногаю, — пошли сокольников в Олегову землю ловить лебедей и вели ему к тебе приехать: увидишь, что он не послушается». Олег не считал себя виновным, ибо исполнил только волю хана; но, боясь клеветы Ахматовой, не захотел ехать к Ногаю, который, будучи раздражен его ослушанием, послал войско наказать мнимого неприятеля. Мог ли князь двух или трех ничтожных городков думать о сопротивлении? Олег бежал к хану Телебуге, Святослав в леса воронежские, а моголы, разорив курское владение, схватили 13 бояр, также несколько странников и предали их скованных в жертву злобному баскаку. Он злодейски умертвил первых, освободил странников и, подарив им окровавленные одежды казненных бояр, сказал: «Ходите из земли в землю и громогласно объявляйте: так будет всякому, кто дерзнет оскорбить баскака!» Разоренные Ахматовы слободы вновь наполнились жителями, скотом и другими плодами всемест-ного грабежа в Курской области: люди бежали в пустыни, несмотря на жестокость зимы; города и села опустели так, что слуги баскаковы, возя повсюду головы и руки убитых бояр, видели, что некого было стращать сими знаками его ужасной мести. Однако ж Ахмат боялся ушедших князей и сам поехал к Ногаю, оставив вместо себя двух братьев для охранения слобод. Что он предвидел, то и случилось. Бродяги, жители баскаковых деревень, скоро должны были все разбежаться: ибо Святослав возвратился, стерег их на дорогах и несколько человек умертвил, не заботясь о следствиях. Тогда же приехал из Орды и родственник его, Олег, собрать, успокоить народ и с христианскими обрядами воздать честь погребения убитым боярам, коих искаженные трупы еще висели на деревах. Желая отвратить новую беду от земли Курской, сей князь торжественно объявил Святослава преступником, говоря ему: «Мы были правы, а теперь стали виновны. Дело твое есть вторичный разбой, всего более ненавистный татарам и в самом нашем отечестве нетерпимый. Надлежало требовать суда от хана: ты же не хотел ехать к нему, укрываясь в темноте лесов как злодей. Моя совесть чиста. Иди, оправдайся пред царем». Но Святослав не слушал ни упреков, ни советов его, ответствуя гордо: «Я волен в своих делах; наказал врагов моих и прав». Тогда Олег поехал с жалобою к Телебуге и, ревностно исполняя волю его, умертвил Святослава! Достойно замечания, что летописцы сего времени нимало не винят убийцы, осуждая безрассудность убитого: столь рабство изменяет понятия людей о чести и справедливости! Святослав казался зло-деем, ибо, отражая насилие насилием, подвергал россиян гневу сильного тирана; а жестокий Олег, вонзив меч в сердце единокровного князя, не заслужил их укоризны, ибо тем спасал себя и подданных от мести татарской... Но себя не спас: брат Святослава, Александр, убил его вместе с двумя сыновьями и нашел способ умилостивить моголов. Сии завоеватели требовали единственно повиновения и даров, оставляя нашим князьям право резать друг друга и, вступаясь иногда с великою ревностию за утесненного, готовы были тогда же взять сторону противную.
[1285 г.] Мы видели, что Ногай защитил Димитрия: увидим его и защитником Андрея. Сей князь городецкий, жив два года спокойно, призвал к себе какого-то царевича из Орды и начал явно готовиться к важным неприятельским действиям. Великий князь предупредил их: соединился с удельными владетелями, выгнал царевича и пленил бояр Андреевых. Сие действие могло оскорбить хана и казалось дерзостию: ростовцы поступили еще смелее. С неудовольствием смотря на множество татар, привлекаемых к ним корыстолюбием и хотевших быть во всем господами, они положили на вече изгнать сих беспокойных гостей и [в 1289 г.] ' разграбили их имение. Владетель ростовский, Димитрий Борисович, сват великого князя, немедленно послал в Орду брата своего Константина, чтобы оправдать народ или себя, и хан на сей раз не вступился за обиженных татар: чему были причиною или дары княжеские, или тогдашние внутренние неустройства в Орде. Ногай более и более стеснял власть ханскую: наконец [в 1291 г.] умертвил Телебугу и возвел на престол его брата, именем Тохту. К несчастию, Россия не могла еще воспользоваться сими междоусобиями ее тиранов, согласных в желании угнетать оную.
Великий князь, обязанный всем покровительству Ногая, мог быть еще спокойнее прежнего, видя его, располагающего судьбою ханов. Чтобы тем более угодить ему, он послал в Орду сына, юного Александра (который там и скончался).
Но Андрей хитрыми происками успел склонить на свою сторону многих удельных князей, в особенности же Феодора Ярославского, любимца — и как вероятно — зятя Ногаева, представляя им Димитрия опасным и готовым стеснить их права, хотя великий князь совсем не думал о самовластии. За несколько лет до того времени оскорбленный тверским владетелем, Михаилом Ярославичем, юношею гордым, он ходил вместе с нозогородцами воевать его области, но должен был заключить с ним мир у Кашина, не смев решиться на битву и как бы признав независимость Тверского княжения. Андрей и Феодор, вступив в тесную связь, очернили Димитрия в глазах Ногая, весьма равнодушного к справедливости и довольного случаем обогатить своих моголов новым впадением в Россию, где они били людей как птиц и брали добычу, не подвергаясь ни малейшей опасности. [1293 г.] Ногай сказал слово, и многочисленные полки моголов устремились на разрушение. Дюдень, брат хана Тох-ты, предводительствовал ими; а князья, Андрей и Феодор, указывали ему путь в сердце отечества. Димитрий находился в Переславле: не имея отважности встретить Дюденя ни с оружием, ни с убедительными доказательствами своей невинности, он бежал через Волок в отдаленный Псков, к верному зятю Довмонту. Татары шли возвести Андрея на великое княжение и могли бы сделать то без всякого кровопролития: ибо никто не думал сопротивляться воле Ногаевой; но сей предлог был только обманом. Муром, Суздаль, Владимир, Юрьев, Переславль, Углич, Коломна, Москва, Дмитров, Можайск и еще несколько других городов были ими взяты как неприятельские, люди пленены, жены и девицы обруганы. Духовенство, свободное от дани ханской, не спаслося от всеобщено бедствия: обнажая церкви, татары выломали даже медный пол собора владимирского, называемый чудесным в летописях.— В Переславле они не нашли ни одного человека: ибо граждане удалились заблаговременно с женами и с детьми. Даниил Александрович Московский, брат и союзник Андреев, дружелюбно впустил татар в свой город, не мог защитить его от грабежа. Ужас царствовал повсюду. Одни леса дремучие, коими сия часть России тогда изобиловала, служили убежищем для земледельцев и граждан.
Дюдень, вступив в Тверскую область, думал взять столицу тем удобнее, что князь Михаил находился в Орде. К счастию бояре и народ изъявили великодушную смелость: с обрядами священными дав клятву друг другу обороняться до последнего человека, они составили войско, довольно сильное числом; многие люди из других областей, спасаясь от моголов, прибежали в Тверь и вооружились вместе с ее мужественными гражданами. К внезапной их радости явился и князь Михаил, двадцатилетний юноша, любимый всеми. Не зная, что татары заняли Москву, он было едва не попался к ним в руки; но один сельский священник в окрестностях ее дал ему весть о том и показал дорогу безопасную. Духовенство встретило князя с крестами, народ с восхищением; думая, что он привез к ним спасение и победу, самые малодушные ободрились. Мужество в некоторых случаях так же легко сообщается, как и робость. — Недостойный князь Андрей, быв свидетелем всех злодейств татарских, уже вел Дюденя к Твери; но сведав, что жители ее под начальством Михаила готовы дать им отпор сильный, моголы обратились к Новогородской области, ибо искали в России не славы побед, а только одной безопасно добываемой корысти. Разорением Волока заключилось сие губительство. Прислав дары воеводе могольскому, новогородцы объявили там Андрею, что они всегда желали иметь его своим князем и что ему нет нужды идти к ним с татарами. Дюдень отступил и вышел из России. Андрей приехал в Новгород; союзник же его, Феодор Ростиславич, взял себе Переяславль Залесский. Сей князь по смерти братьев, Глеба и Михаила Ростиславичей, господствовал и в Смоленске, но скоро должен был уступить оный племяннику, Александру Глебовичу, воину мужественному, который (в 1285 году) счастливо отразил от столицы своей князя брянского, Романа Михайловича.
Великий князь ждал только отбытия полков Дюденевых и хотел немедленно возвратиться в свою наследственную Переславскую область, зная, что усердный к нему народ возьмет его сторону. Андрей с дружиною новогородскою перехватил брата на пути, близ Торжка. Великий князь, оставив казну свою в руках Андреевых, ушел в Тверь, где юный Михаил принял его со всею должною честию и вызвался быть миротворцем между ими, чтобы избавить отечество от дальнейших бедствий. Епископ тверской и Святослав (князь или вельможа) поехали в Торжок, убеждали, молили Андрея и наконец успели в благом деле своем. Великий князь отказался от старейшинства и престола владимирского, довольный наследственным переславским уделом; а новогородцы получили обратно Волок. Согласно с главным условием мира, Феодору Ростиславичу надлежало оставить Переславль: он не мог противиться воле Андреевой, но, выезжая из сего города, обратил его в пепел. Димитрий сведал о том уже в последние часы своей жизни: занемог, постригся и близ Волока умер на пути: государь, памятный одними несчастиями, претерпенными Россиею в его княжение от Андреева безумного властолюбия! Летописцы прибавляют, что в сии горестные времена были страшные небесные знамения, громы, вихри и смертоносные болезни.
Новогородцы при Димитрии также не пользовались ни внутренним, ни внешним миром. В 1287 году смененный посадник, Симеон Михайлович, несправедливо обвиняемый во 1 злоупотреблениях власти, был осажден в доме своем шумными вооруженными толпами; но архиепископ спас его, проводив в Софийскую церковь, куда мятежники не дерзнули вломиться. На другой день всеми признанный невинным, посадник умер с горести, видев легковерие и жестокость сограждан. Конец восставал на конец, улица на улицу: так называемая Прусская была вся выжжена за боярина Самуила Ратынинича, убитого ее жителями на дворе архиепископском. В 1291 году крамольники опустошили богатые лавки купеческие: народ, вследствие торжественного суда, утопил двух главных виновников сего злодейства. — Немцы часто тревожили новогородцев, разбивали их суда на Ладожском озере и хотели обложить данию корелу: мужественный посадник Симеон, в устье Невы победив немецкого воеводу Трунду, истребил большую часть его шнек и лойв, или судов. Шведы, раздраженные нападением отряда новогородского на Финляндию, приходили разорять земли Ижер-скую и Корельскую. Их было 800 человек: ни один не спасся; жители сих областей сами собою управились с ними. Но в следующий год (1293) шведы заложили крепость на границах Корелии, нынешний Выборг, и новогородцы, приступив к ней с малыми силами, возвратились без успеха. Король шведский, Биргер, желал утвердиться в Корелии для того, чтобы обуздать ее свирепых жителей, непрестанно беспокоивших его северо-восточные владения и грабивших суда купеческие на Финском заливе; хотел также укоренить в ней латинскую веру и присвоить себе господство над торговлею немцев с Новымгородом: чему свидетельством служит грамота, данная Биргером Любеку и другим городам приморским, в коей он, обещая им покровительство, строго запрещает их купцам ввозить оружие и всякое железо в Россию.
Набеги литовцев продолжались, особенно на области Тверскую и Новогородскую. Не только жители Волока, Торжка, Зубцева, Ржева, Твери, но и москвитяне с дмитровцами долженствовали вооружиться (в 1285 году) и, соединенными силами поразив толпы сих хищников, убили их князя, именем Домонта.
Гораздо важнее и несчастнее для России, как пишет историк Длугош, было (в 1280 году) сражение Льва Данииловича Галицкого с поляками. По кончине доброго Болеслава, умершего бездетным, Лев думал быть его наследником и государем всей Польши; не мог преклонить к тому вельмож краковских (избравших Лешка, Болеславова племянника) и, желая силою овладеть некоторыми из ближайших ее городов, сам ездил в Орду к Ногаю требовать от него войска. Однако ж, несмотря на многочисленные толпы моголов, данные ему ханом, воеводы Лешковы одержали над ним блестящую победу, ваяв 2000 пленников, семь знамен и положив на месте 8000 человек. Князья благоразумные, Владимир-Иоанн и Мстислав Даниилович, весьма неохотно участвовали в сем походе, осуждая призвание моголов, которым слепое властолюбие Льва указывало путь к дальнейшим опустошениям стран христианских. Но провидение охраняло Запад. Так сильные вожди ханские, Ногай и Телебуга, в 1285 году предприняв совершенно разрушить венгерскую державу и взяв с собою князей галицких, наполнили стремнины Карпатские трупами своих воинов. Россияне были для них худыми путеводителями: где надлежало идти три дня, там моголы скитались месяц; сделался голод, мор, и Телебуга возвратился пеш с одною женою и кобылою, по словам летописца. Около ста тысяч варваров погибло в горах и пустынях. Несмотря на то, Ногай и Телебуга в 1287 году с новыми силами явились на берегах Вислы: герцог Лешко бежал из Кракова; никто не мыслчл обороняться в Польше: но, к ее спасению, вожди татарские боялись, ненавидели друг друга; не захотели действовать совокупно и, без битвы пленив множество людей, удалились. Телебуга на возвратном пути остановился в Галиции, требуя гостеприимства от ее князей, вместе с ним неволею ходивших за Вислу; а в благодарность за оное моголы грабили, убивали россиян и сообщили им язву, от коей умерло в одних Львовских областях 12 500 человек и которая, если верить сказанию Длугоша, произошла от того, что моголы испортили воды в Галиции ядом, будто бы извлеченным ими из мертвых тел. Сие бедствие уверило Льва Данииловича, что должно не призывать, а всячески отводить моголов от покушений на Запад: ибо Галич и Волыния, служа им перепутьем, страдали в таком случае не менее тех земель, куда стремились сии варвары.
Здесь подробные сказания Волынского летописца о происшествиях его отчизны заключаются известием о болезни и кончине Владимира-Иоанна Васильковича, любителя правды, кроткого, милостивого, трезвого и за особенную ученость по тогдашнему времени названного Философом. Сей добрый князь владимирский четыре года страдал как Иов. Нижняя губа его начала гнить; лекарства не помогали: но снося терпеливо боль, он занимался делами и ездил на коне. Недуг усилился: вся мясная часть бороды отпала; нижние зубы и челюсти выгнили. Предвидя смерть, Владимир собрал все драгоценности, золотые и серебряные поясы отцовские и собственные, монисты бабкины, материны, большие серебряные блюда, золотые кубки; слил их в гривны и роздал бедным вместе с княжескими стадами. Не имея детей, он в духовном завещании объявил наследником своим Мстислава Данииловича, мимо старшего Льва и сына его Юрия (женатого на дочери Ярослава Тверского): ибо не любил их за лукавые происки. Так Лев, сведав о тяжкой болезни Владимира, прислал к нему святителя перемышльского, Мемнона, чтобы выпросить у него Брест, на свечу для гроба Даниилова, как говорил сей епископ. «А что брат наш Лев дал в память родителя моего? — сказал Владимир: — господствуя в трех княжениях, Галицком, Перемышльском, Бельзском, хочет взять и Брест; но не обманет меня». Тщетно и Юрий притворно жаловался ему на отца, будто бы лишенный им удела, и надеялся вымолить у дяди сию же область. Умирая, Владимир отказал супруге, именем Елене, город Кобрин, поручил ее наследнику своему, равно как и юную питомицу их, неизвестную княжну Изяславу, взятую ими в пеленах от матери, — и преставился в Любомле (в 1289 году), а погребен, обвитый бархатом с кружевами, в Владимире, в церкви св. Богоматери, епископом Евсегением. Нежная супруга и сестра Ольга оплакали его вместе с подданными и бывшими там иноземцами, в числе коих летописец именует евреев, сказывая далее, что сей князь был отменно высокого роста и прекрасный лицом, имел желтые кудреватые волосы, голос толстый, и стриг бороду вопреки обыкновению; что он построил город Каменец за Брестом на реке Льстне (где все места по кончине Романа, отца Даниилова, 80 лет пустели), везде исправил, обновил крепости, украсил многие церкви живописью, серебром, финифтью и наделил священными книгами, им самим списанными; что наследник Владимиров, Мстислав, уподоблялся ему в добродетелях: одною угрозою выгнал Юрия Львовича из Бреста, Каменца, Вельска и в наказание обложил их жителей необыкновенною податию. Летописец волынский жил в сие время: он называет его счастливым. Уже татары не беспокоили западной России и были довольны, получая от ее князей дань, собираемую с народа. Владетели литовские, братья Будикид и Буйвид, купили дружбу Мстислава, уступив ему Волковыеск. Ятвяги, отчасти присоединенные к Литве Тройденом, не смели оскорблять россиян, желая получать от них хлеб и представляя им в обмен воск, бобров, черных куниц и даже серебро. Польша терзалась в междоусобиях: Болеслав и Конрад Самовитовичи, враги Генрика Вратиславского, искали благосклонности князей галицких. Лев, помогая им, осаждал Краков: не взял его от измены вельмож Болеславовых, но возвратился с великою добычею, разорив область Генрикову и заключив тесный союз с королем богемским. Одним словом, Галиция и Волыния отдохнули, славя мудрость и знаменитость своих государей. Еще род Святополка-Михаила господствовал в Пинске: последний князь его, нам известный, был Георгий Владимирович, добрый и правдивый (от того же, вероятно, колена произошли князья Степанские, упоминаемые в летописи Волынской). — Теперь обратимся к северной России.
Во время Димитрия Александровича возвысилось могуществом новое княжение Тверское, которое, быв частию Суздальского, или Владимирского, сделалось особенным при Ярославе Ярославиче, учредившем там епископию. Первый святитель тверской, Симеон, имел уже многие, богатые волости, Олешну и другие, данные ему князем; а преемник Симеонов, игумен Андрей, был сын литовского князя Герденя и христианки Евпраксии, тетки Довмонта Псковского. Сего второго епископа тверского ставил уже новый митрополит Максим: ибо Кирилл (в 1280 году) скончался в Переяславле Залесском, быв главою нашей церкви 31 год; тело его отвезли для погребения в Киев. Едва ли кто-нибудь из древних митрополитов российских превосходил Кирилла в добродетелях, истинно пастырских. Он мирил князей с народом, просвещал духовенство, искоренял заблуждения, одушевленный ревностию к вере и к чистоте евангельского учения. Расскажем один любопытный случай, который ясно представляет благоразумие сего митрополита. Услышав, что епископ ростовский, Игнатий, вздумал судить давно умершего доброго князя Глеба Васильковича и как недостойного велел ночью перевести в гробе из соборной церкви в монастырь Спасский, Кирилл, оскорбленный таким злоупотреблением духовной власти, отлучил епископа от службы и, наконец, простив его из уважения к ревностному предстательству князя Димитрия Борисовича Ростовского, сказал ему: «Игнатий! Оплакивай во всю жизнь свое безумие, дерзнув осудить мертвеца прежде суда божия! Когда Глеб был жив и властвовал, ты искал в нем милости, брал от него дары, вкусно ел и пил за столом княжеским, и в благодарность за то обругал тело покойника! Кайся во глубине сердца, да простит бог твое согрешение!» — Кирилл посылал епископа сарского, Феогноста, к патриарху константинопольскому, Иоанну Векку, славному ученостию и красноречием, но изменнику православия: ибо Иоанн хотел подчинить церковь восточную западной. Патриарх действовал так в угодность царю Михаилу Палеологу, а царь для безопасности своего царства и в надежде, что папа примирит его с братом Св. Людовика, опасным Карлом д'Анжу, который, господствуя на Средиземном море, угрожал империи Греческой. Российский епископ видел в Константинополе несчастный раскол, гонение и даже казнь многих ревностных сановников церкви, громогласно осуждавших царя, и возвратился (в 1279 году) к митрополиту с известиями печальными. Духовенство российское, по кончине знаменитого Кирилла, два года не имело главы, ибо не хотело, как вероятно, принять нового митрополита от злочестивого Иоанна Векка. Максим в 1283 году был посвящен старцем Иосифом, вторично призванным на патриаршество по смерти императора Михаила и предавшим анафеме уставы латинской церкви. — В одной летописи сказано, что преемник Кириллов, грек Максим, прибыв в Россию, ездил в Орду и после сзывал для чего-то всех наших епископов в Киев; но сие известие, не подтверждаемое другими досто-вернейшими летописцами, остается сомнительным. Доселе ни митрополиты, ни епископы наши не бывали в Орде, кроме сарского, жившего в ее столице. Достойно замечания, что епископ Феогност ездил оттуда в Константинополь не только по церковным делам, но и в качестве ханского посла к императору Михаилу, тестю Ногаеву. Сей славный Ногай — в тот самый год, как Дюденево войско злодействовало в России, — был побежден ханом Тохтою и найден между убитыми. Кажется, что в сие время уже разные воеводы могольские присвоивали себе имя царей: ибо в наших летописях упоминается еще о каком-то царе Токтомере, который (около 1293 году) приезжал в Тверь, утеснял народ и возвратился с богатою корыстию в свои улусы.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |