Постоянно идут споры, в какой мере можно говорить об «Африке» и «африканцах» (особенно когда сами мы не африканцы), говорить так обобщенно, как если бы на этом огромном континенте существовал один народ и одна культура. Пожалуй, чаще всего к таким обобщениям прибегают в политическом контексте. В социальном же плане мы чаще говорим о многообразии, а не о единстве. И все же существует единство, прочное, охватывающее все африканские общественные структуры, все африканские народы, все африканские культуры, и, может быть, благодаря ему сохраняются узы, связывающие африканцев с черными американцами, узы, которые нельзя объяснить только с точки зрения политики. Как ни странно, это единство подтверждает и материальная культура, которая, казалось бы, должна служить доказательством многообразия.
Разбирая коллекцию из сорока тысяч экспонатов (Во время работы над этой книгой автор был одним из кураторов отдела этнографии Американского музея естественной истории в Нью-Йорке.), собранных со всего континента, начинаешь довольно точно определять по внешнему виду, форме, размеру и запаху предмета, к какому региону он принадлежит, но в то же время безошибочно чувствуешь, что коллекция представляет собой единое целое. Прежде всего, почти все предметы функциональны, даже те из них, которые можно отнести к произведениям «искусства», то есть, по нашим культурным стандартам, к изолированной области социального существования. Африканец крайне экономен, в его жизни нет места бесполезным излишествам, хотя иногда он извлекает пользу из самого излишества.
То единство, которое подтверждает материальная культура, присуще и иным доиндустриальным регионам. Оно свойственно не только Африке, но и другим «примитивным» культурам. Оно отличает их от «цивилизованных» культур, ибо каждый экспонат музея характерен прежде всего тем, что его делал своими руками один человек, который придал ему полезные, иногда жизненно важные функции в быту своих соплеменников. Что касается нашей материальной культуры, то ее каталог состоял бы из предметов, сделанных не одной машиной — тем более не одним человеком, — а несколькими, причем предметы эти крайне безличны, чаще всего не несут никакой общественной функции, а иной раз даже служат антиобщественным целям.
С первого взгляда многообразие в Африке очевидно, но это обманчивое впечатление. Существует ярко выраженный и широкий диапазон физических типов людей, иногда крайне различных, как, например, живущие рядом самый высокий и самый малорослый народы мира — батутси в Руанде и охотники-собиратели мбути в экваториальных лесах Заира. У бушменов из Калахари свои физиологические особенности (эпикантус — вертикальная складка кожи у внутреннего угла глаза — и стеа-топигия), которые, казалось бы, отличают их от всех остальных африканцев. Таковы и очевидные различия в цвете кожи, форме волос и других физических чертах, что ведет иногда к поспешному выводу о многообразии.
Однако последние труды видных генетиков подтверждают наличие прочного единства, связывающего бушменов с пигмеями — как представителей древнейших обитателей Африки — и оба народа со всей массой населения Черной Африки, в том числе и с бантуязычными и небантуязычными народами Восточной, Западной и Центральной Африки. Их связь с коренными берберами Северной Африки еще не ясна, но это не оправдывает существующих, к сожалению, попыток делить континент на Северную Африку и Африку к югу от Сахары, как будто они не имеют ничего общего.
Внешние различия физических типов часто совпадают с различиями в культуре, которые тоже разительны. Так, например, у охотников-собирателей пигмеев и бушменов — техника каменного века, минимальная материальная культура и лишь зачатки общественной организации, а недалеко находятся развитые и могучие африканские королевства и империи с богатой материальной культурой, развитой техникой и крайне сложными общественными системами.
Но так же как за внешними физиологическими различиями скрывается генетическое единство, так и за различиями в культуре, я полагаю, скрыты важные элементы единства. Такое единство порождено частично самой историей континента, ростом и миграцией его населения, которые вели к рассеиванию по континенту различных культурных особенностей, а также характером окружающей физической среды, которая в сочетании с минимальным уровнем техники допускала повсюду существование вполне адекватной самообеспечивающей экономики.
Как правило, окружающая среда здесь богата, а климат умеренный. Здесь никогда не возникало потребности в развитии сложной индустриальной техники, а экономическая самообеспеченность объяснялась способностью людей адаптироваться к среде, ибо в этих условиях люди были вынуждены действовать заодно со всей фауной и флорой, будучи неотъемлемой частью окружающей природы. Это вело к повсеместной и сознательной зависимости африканца от окружающей его среды. Если другим культурам, по тем или иным причинам, приходилось развивать индустриальную технику и добиваться все большего господства и контроля над средой, то африканцы повсюду на континенте считали себя частью окружающей природы, приспосабливаясь и приспосабливая свою культуру — сознательно и бессознательно — к ее требованиям. Это ведет к внешнему многообразию культур, причем существует столько же типов культуры, сколько и типов окружающей среды. Эта взаимосвязь весьма важна и при изучении физических типов людей.
Мы будем учитывать эту взаимосвязь при изучении народов Африки не потому, что это решающий фактор, но потому, что она помогает нам понять тот очень важный факт, что различия относятся к явлениям совсем иного порядка, чем сходные черты, и что они существуют бок о бок. Мы можем, пожалуй, сказать, что различия материальны, тогда как сходство, скрытое единство — духовно, ибо человек в Африке живет в единении с природой, и в этом смысле он находится в единении и с самим собой.
К сожалению, мы можем только догадываться — в разумных пределах, — в какую именно далекую эпоху человек появился в Африке. Мы даже не можем с уверенностью сказать, где он появился, и любая сделанная завтра находка способна опрокинуть все существующие теории. Однако неоспорим тот факт, что человек появился в Африке очень давно (раньше всех, известных нам первобытных людей), и следы этой далекой эпохи обнаруживаются повсюду — с юга до севера. Есть основания полагать, что в генетическом отношении пигмеи и бушмены ближе других к первым африканцам, да и культура их претерпела наименьшие изменения. Вероятно, на протяжении многих тысяч лет подобные им люди бродили мелкими группами по континенту, занимаясь собирательством и охотясь, не вступая в конфликты, поскольку население было немногочисленно, а природа щедра.
В те далекие времена человек наверняка научился выращивать какие-то дикие растения, во всяком случае он занимался «вегекультурой», заключающейся в том, что еще не одомашненное растение сохраняется, может воспроизводить себя и служить постоянным источником продовольствия для охотников во время их кочевых циклов. Некоторые охотники даже в наше время пересаживают кое-какие дикие растения, хотя, будучи кочевниками, они не могут долго задерживаться на одном месте, чтобы ухаживать за ними. Они просто выбирают стратегически удобное место, где растения, если они выживут, могут сослужить им пользу во время будущих ежегодных кочевых циклов.
Возможно, первобытный человек сумел одомашнить собаку, необходимую для охоты. Благодаря тому что человек пользовался водными источниками вместе с дикими животными, возникало нечто вроде симбиоза между некоторыми животными и охотничьими группами, что привело к зарождению скотоводства как одной из новых форм образа жизни. Затем начало быстро развиваться настоящее земледелие — частично это было развитие древних форм вегекультуры с постепенным одомашниванием местных культур, а частично оно было занесено с Ближнего Востока. Если не считать нынешней тенденции к индустриализации, эти три занятия — охота-собирательство (и рыбная ловля), скотоводство и земледелие — и поныне составляют три главных вида экономической деятельности.
Все это вместе с доиндустриалыной техникой и, на первый взгляд, причудливыми (в глазах тех, кто даже не постарался понять их сущность) социальными системами привело к тому, что африканцев — как и другие доиндустриальные народы — стали иногда именовать отсталыми и «примитивными». Этноцентрический характер таких суждений не нуждается в комментариях, но каждому из нас следует задуматься и найти путь к сравнению нашего и африканского образа жизни и мышления. Тому, кто не бывал в Африке и воспитан на современной западной культуре, трудно избавиться от впечатления, что африканец многого лишен в своей жизни. Вполне понятно, что мы прежде всего подумаем о материальной бедности, так как мы мыслим категориями материального благополучия. Мы также подумаем о распространении болезней и короткой продолжительности жизни, поскольку наш идеал — крепкое здоровье и длительная жизнь Мы замечаем всякие неудобства и лишения в жизни африканца, так как мы ценим роскошь и все, что «облегчает» жизнь. Но если даже согласиться, что африканец испытывает лишения (если это и впрямь лишения), все-таки лучше ли нам живется?
Несомненно, наша материальная культура богаче — у нас есть большие и постоянные жилища; намного больше личного разнообразного имущества; живя в условиях товарной экономики, мы накапливаем непортящееся богатство значительно легче, чем африканский земледелец, который не связан с товарной экономикой и может сделать лишь ограниченный запас портящегося черна. Но вспомните наши повседневные волнения, тот порочный круг, когда сегодняшние предметы роскоши через год становятся предметами первой необходимости, коварную потребность в постоянном «повышении» жизненного уровня, что создает новые проблемы и новые потребности. Можно ли сказать, что нам живется все лучше? Если положить на одну чашу весов все душевные тревоги и чувство неуверенности в будущем, а на другую — излишний материальный комфорт, то я ответил бы нет. Всякий, кто ездил на пикник, знает, как легко можно отказаться от материальных удобств и какое облегчение чувствует человек от внезапного перехода к простой жизни. Не случайно же мы превратили пикники и кэмпинги в обязательный элемент нашей жизни '.
Что касается здоровья — а всякий согласится, что в этом отношении мы достигли неизмеримо большего прогресса, чем африканцы, — то можно задать вопрос: стоит ли жить дольше, если наша жизнь не становится духовно богаче и счастливее? Есть ли смысл пользоваться современной медициной, чтобы только сохранить себе растительное существование или попасть в дом для престарелых, куда тебя посадят дети, не желающие больше о тебе заботиться? Или умереть стариком в нищете, чего не может никогда случиться в традиционном африканском обществе, где всегда всего достаточно, ибо никогда не бывает ничего в излишестве? Более того, медицинская наука в значительной степени ответственна за катастрофическое перенаселение, при котором нарушается равновесие между человеком и остальной природой и человек противопоставляет себя природе, что угрожает его собственному существованию2. Африканец, принадлежащий к традиционному обществу, ценит больше саму жизнь, а не стремление прожить подольше в материальном изобилии и комфорте. Он находит смысл существования в природе, к которой он относит и других людей, а не в достижениях техники.
Приняв все это во внимание, взглянем теперь на отдельные культуры и народы и выясним, чем они отличаются друг от друга и в чем они схожи. Может быть, тогда нам будет легче составить суждение не только об их образе жизни, но и о нашем собственном. В этой книге мы попытаемся показать, как функционировали крупные традиционные формы общества в Африке во взаимосвязи с различной окружающей средой: саванной, речной долиной, лесами, пустыней. Это не абсолютная, точная классификация среды: некоторые зоны переходят одна в другую, существуют промежуточные зоны, и культуры, процветающие сейчас в одной среде, могли зародиться в другой. Рассказу о каждой природной зоне предшествует краткий обзор истории и предыстории данной зоны, что позволяет рассматривать современные общественные структуры в правильной перспективе.
Для африканского общества всегда было характерно динамическое взаимодействие между человеком и окружающим его миром. То же самое происходит и сейчас в Африке, которая за несколько десятилетий достигла того, на что Европе понадобилось две тысячи лет, — перехода of племенного к национальному уровню организации. Это величайший сдвиг; и переход совершается не всегда гладко, так как он подрывает самые глубокие корни традиционной жизни. Затронуты все аспекты общественной жизни, и все они изменяются. Появляются новые представления о семье и нации, ломаются религиозные и экономические барьеры, а по мере расширения горизонтов рождается новое чувство единства, которое, пожалуй; Африке нужнее всего. Лидеры новых государств молоды, и эта молодежь вливает энергию и жизненные силы в строящееся ею общество, старается слить воедино все, что было хорошего в прошлом, и все, что есть хорошего в современности. Новый «западный» облик Африки не означает полного отказа от прошлого. Это особенно заметно сейчас, когда к власти приходит новое поколение лидеров, которые родились и учились в атмосфере свободы, а не в узких рамках колониальной системы. Они с большим уважением относятся к прошлому, чем их отцы, зараженные колониальной психологией, и можно надеяться, что величие и доброжелательство прошлого не будут утрачены.
В этой книге мы больше всего говорим о традиционном прошлом, ибо оно и есть источник современного величия Африки, источник отличительных черт новых государств. Вопрос заключается в том, удастся ли новым африканским государствам с их сложными проблемами занять надлежащее место в современном мире и в то же время сохранить те особые традиции, которые возвышают не только их достоинство, но и поднимают достоинство всего человеческого сообщества. Поняв прошлое, мы лучше поймем настоящее — и Африки, и других частей света. Некоторые традиции, уже утерянные в Африке, живы в Америке среди афро-американцев и придают им особую индивидуальность. Мы не можем игнорировать историю человека в Африке — она поможет нам лучше понять свое собственное общество и человечество в целом.
Это верно не только потому, что у значительной части населения Америки есть африканское наследие. Изучая мелкие доиндустриальные общества, мы можем лучше уяснить, как действует или почему плохо действует наше огромное урбанизированное общество. На примере маленького общества мы легче улавливаем целое и
Нагляднее представляем себе всю сеть взаимоотношений, составляющих общественную организацию. Мы видим на примере группы, как действуют различные институты, а затем как возникают отношения между отдельными группами. Но мы видим это и на примере индивидуума, изучая поведение человека, освобожденного от всех причуд цивилизации.
Глядя на Африку, каждый на нас может увидеть — хотя бы частично — свое собственное отражение, и это вызовет у нас определенную зависть, ибо в африканских традиционных обществах люди ведут себя друг с другом как люди, а не как винтики безличной общественной машины. Они достигают социальной безопасности не с помощью махинаций с деньгами, а благодаря созданной ими целой системе эффективных, взаимно полезных человеческих отношений. В таком обществе экономическое благосостояние в какой-то мере теряет свое значение, а в результате человек становится еще богаче.
Мы можем также, сравнивая африканское традиционное общество с нашим, подумать и о качественном отличии индивидуума, плывущего по течению в современном урбанизированном обществе, от индивидуума, жизнь которого регламентирована племенным обществом. Хотя индивидуальность и творческие способности проявляются в мелких обществах в самых различных формах — искусстве, изготовлении орудий, охотничьем мастерстве, умении пользоваться дарами природы, — основные формы общественной, политической и религиозной жизни не так многообразны, как у нас, — они определены и предписаны традицией. Это, однако, не означает, что триба-лизм (или лучше использовать термин «трибальность», который подразумевает под собой не межплеменную вражду, а четко определенное ощущение индивидуальности) предполагает строгий контроль или отрицание индивидуальной свободы. Отнюдь не так. И, вероятно, главный урок, который следует извлечь из изучения традиционной Африки, заключается в том, что, отказавшись от некоторых свобод, приняв определенные ограничения стиля жизни (всегда имея возможность выбрать иной стиль), можно достичь большей степени свободы и подлинного искреннего человеческого общения. Западные идеалы свободы, доведенные до крайности, ведут к анархии.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |