Вопросы национального характера японцев уже не одно десятилетие занимают историков, философов, психологов различных стран. Сейчас можно даже говорить о массовом увлечении на Западе различными аспектами духовной жизни японского народа. Западные исследователи пытаются проникнуть в сущность общественного сознания японцев, стараются понять мотивацию поведения японской нации.
Большинству западных авторов свойственна субъективность в оценке национальной психологии японцев. При рассмотрении различных ее сторон они не всегда учитывают социально-экономические факторы, их влияние на духовную жизнь японцев. Одной из наиболее характерных в этом плане работ является вышедшая в 1947 г. книга американского этнографа Р. Бенедикт «Хризантема и меч» [190].
Это было первое послевоенное исследование о японском национальном характере, и пользовалось оно исключительной популярностью. Книга была тотчас переведена на японский и опубликована в Токио. Этому усиленно способствовали американские оккупационные власти, которые полагали, что знакомство японцев с концепцией, положенной в основу книги Р. Бенедикт, облегчит американской администрации управление побежденной Японией.
Р. Бенедикт никогда не бывала в Японии. Работу над книгой она начала в июне 1944 г. по поручению американского военного командования в узко практических целях: политическим и военным деятелям нужен был материал для определения военной стратегии и послевоенной политики в отношении Японии. Р. Бенедикт, в частности, исследовала следующие вопросы, которые дебатировались американскими политиками и военными, планировавшими и принимавшими решения в отношении Японии: «Возможна ли капитуляция без вторжения? Следует ли бомбить императорский дворец? Что можно ожидать от японских военнопленных? Потребуется ли после установления мира введение в Японии постоянно действующего военного закона, чтобы поддерживать порядок? Следует ли американской армии быть готовой к ожесточенному сопротивлению японцев в каждом укрепленном горном ущелье? Не произойдет ли в Японии революции подобно французской или русской до заключения мира? Не является ли альтернативой революции искоренение японцев как нации?» и т. д.
Книга «Хризантема и меч» в значительной степени стимулировала исследования о японском национальном характере, но оценка ее была далеко не однозначной. Так, в 50-е годы с опровержением рлда положений исследовательницы выступили некоторые японские ученые, в частности психолог Хироси Минами, который утверждал, что представления автора о «рядовом японце» оказались во многом неверными или устаревшими. Р. Бенедикт, отмечал Хироси Минами, судила о японцах в основном по довоенным японским фильмам и литературе; она наблюдала только японцев — жителей США. Поэтому мнение ее о психологии японцев оказалось предвзятым [237].
Хотя Хироси Минами, пожалуй, излишне резко нападает на книгу, его критика не лишена оснований. Со своей стороны, мы бы добавили, что в концепциях Р. Бенедикт отчетливо проступает фрейдистский подход к толкованию социальных процессов: автор при характеристике психического склада японцев оперирует такими психоаналитическими моделями, как «культура вины» и «культура стыда». В целом правильно характеризуя японца как воплощение межличностных обязательств (семейных, групповых, общинных) и подмечая его оглядку на тех, с кем он находится в постоянном общении, Р. Бенедикт относит японскую культуру к «культуре стыда» (западную она называет «культурой вины») Утверждать как это делает автор, что «стыд» является практически единственной движущей силой японской нации, — значит закрывать глаза на социальную основу развития человеческого общества — способ производства.
Известно, что стыд и вина относятся к моральным категориям и с точки зрения советской психологии — это переживания индивидуального плана. Без сомнения, «стыд» и «вина» проявляются в виде эмоциональных оценок. Но это всегда эмоции конкретного человека, имеющие место в конкретной ситуации, их проявление у целой этнической общности не доказано фактами и логически не обосновано. И все-таки, несмотря на существенные недостатки, книга Р. Бенедикт оказала воздействие на характер дальнейшего развития японской этнопсихологии.
Много шума наделала в свое время книга Исайи Бен-Дасана «Японцы и евреи» [188]. Появление книги совпало с бурными событиями на Японских островах. В ноябре 1970 г. покончил жизнь самоубийством Юкио Мисима, писатель, призывавший к возрождению японского самосознания, к военно-фашистскому перевороту и подчеркивавший исключительность японской нации. Газетная шумиха вокруг этого самоубийства продолжалась до весны 1971 г. На международной арене и в самой Японии в этот период отмечались серьезные изменения: японо-американская «текстильная война», «долларовый шок», значительные сдвиги в сфере отношений Японии с США и Китаем и т. д. Во всем мире заговорили о японском «экономическом чуде». И как раз тогда, когда в самой Японии вовсю зазвучали голоса, твердившие о моральной деградации японской нации. Все это побудило самих японцев произвести «переоценку ценностей», заставило ученых — экономистов, социологов, психологов во всем мире задуматься над тем, куда идет Япония. В результате — поток исследований японского национального характера, поток, в котором книга Бен-Дасана прозвучала особенно неожиданно и парадоксально.
Так, Бен-Дасан утверждал, что вся целиком японская нация представляет собой единую массу верных последователей так называемого японизма, что японцы фактически не имели своей подлинно японской базы развития, что они никогда определенно не высказывали своего мнения, что они не выступали творцами своей жизни, а лишь приспосабливались к обстоятельствам. Бен-Дасан указывал на примитивность социальных процессов в японской истории и подчеркивал, что каждый якобы может понять психологию японца, не прибегая к научному анализу. Такой произвольный подход к исследованию особенностей психического склада нации, по справедливому замечанию Хироси Минами, свидетельствует в значительной мере о научной некомпетентности автора.
Несомненный вклад в исследование отдельных сторон японского национального характера внес американский ученый японского происхождения Хадзимэ Накамура своей работой «Образ мышления восточных народов» [243]. В его книге исследуются культуры Индии, Китая, но половина книги отдана Японии. X. Накамура указывает на особое умение японцев выбрать в других культурах то, что представляет для них интерес на конкретном этапе их исторического развития. Например, буддизм после его появления в стране в VI в. был воспринят именно как буддизм, который требовался Японии в тот период, т. е. в весьма простых своих формах.
Автор книги прослеживает, каким образом, опираясь на собственные культуру и традиции, Япония заимствует иностранный опыт и создает новое, как взаимодействуют эти элементы, определяя своеобразное сочетание консерватизма и динамизма. Этот механизм регулирования заимствований при сохранении традиции, как мы видим, исторически изменялся, но никогда не исчезал.
Французский исследователь Р. Гийен в своей книге «Япония: третья великая» делает серьезный анализ промышленной и финансовой структур страны [210]. При этом он показывает те стороны национального характера, которые позволили японцам превратить свое государство в «великую мировую державу». Он высоко оценивает японское усердие и рвение и с похвалой отзывается о трудолюбии народа, чьи усилия и поддерживают экономический прогресс, создают динамичность экономики.
Р. Гийен видит в Японии страну с «двухъярусной культурой», где сосуществуют культуры новая и старая. Он показывает, что приверженность японцев к древним традициям — это способ ухода от мирской суеты, и сожалеет о том, что «самый колоритный в мире народ» делают соучастником в «преступлениях торгашества». Р. Гийен считает, что только старая культура может противостоять «губительной модернизации», а потому «двухъярусная культура» будет существовать еще долго.
Американский ученый Р. Халлоран, много лет проживший в японской семье и глубоко вникший в специфику японского быта, провел социологическое исследование, которое легло в основу его книги «Япония воображаемая и действительная» [212]. Как и Р. Гийен, он отмечает, что японской культуре и национальному характеру свойственно ярко выраженное своеобразие: приверженность традиции и активность в восприятии нового, причем последнее, в частности элементы зарубежной культуры, не просто заимствуется, а определенным образом трансформируется и перерабатывается, для чего, по мысли ученого, в японской культуре имеется специальный социально-психологический механизм.
Известный вклад в изучение национальной психологии внесла работа С. Галика «Восток и Запад» [211]. В книге исследуется широкий круг вопросов, связанных с анализом психического склада различных этнических общностей Востока, причем Японии уделено особое внимание. Автор подробно рассматривает процесс складывания японского национального характера, описывает семейную систему Японии, религиозные верования, этические и социальные ценности японской нации. В качестве устойчивых черт японского характера выделяются вежливость, любовь к природе, самообладание, быстрая реакция на новое.
В Японии существует самостоятельная школа этнопсихологов, имеющая определенные достижения в исследовании национальной психологии японцев. Однако большинство японских авторов объединяет стремление противопоставить японцев по тем или иным признакам национального характера другим этническим общностям, практически без учета факторов исторического развития.
Так, Хироси Минами в своих работах [339—341] отмечает как самую важную из самобытных черт в характере японцев их склонность к самоанализу. Он считает, что эта черта возникла и укоренилась потому, что другие страны будто бы постоянно бросали Японии вызов, а японцам нужно было обдумывать свои действия.
В книге Яити Хага «Десять очерков о национальном характере» [392] набор национальных особенностей японцев выглядит следующим образом: преданность властям и патриотизм; почитание предков и соблюдение чести семьи; секуляризм и практицизм; умение наслаждаться природой; оптимизм и чувство юмора; элегантность и изящество; изысканность и чувствительность; чистота и простодушие; учтивость и вежливость; умеренность и великодушие.
Впрочем, Итиро Кавасаки в своей книге «Япония без маски» [230] смело изменяет сделавшийся уже почти каноническим набор. Не случайно книга произвела сенсацию: в ней с неожиданной резкостью акцентируются негативные характеристики японцев. Автор словно бы бросился в противоположную крайность, и его надменное, презрительное отношение к своим соотечественникам вызвало протесты со стороны прогрессивной японской интеллигенции. Однако в 1970 г. как бы в продолжение «линии Кавасаки» вышла работа Осаму Такахасаи «Безобразные японцы» [386] — резкая критика авторитаризма, бюрократизма, формализма и других отрицательных черт японцев.
Некоторые японские исследователи предпринимали попытки изучать национальный характер своего народа в широких рамках истории Японии, а также путем сравнения культур. В этой связи упомянем работы Юдзи Аида «Структура сознания японцев» и «Окружающая среда и культура Японии» [400, 401]. Ученый рассматривает японскую культуру в сопоставлении с культурой других народов мира и достаточно критически настроен в отношении заимствования чужеродной «послевоенной демократии». Он подчеркивает чувствительность японцев, их внимание к нуждам других, подчинение личных интересов общественным, точнее групповым. Другой японский ученый, Та-кэо Дои, в своем исследовании «Структура амаэ» [294] сосредоточивает внимание на индивидуальной психике японцев как основе национальной культуры. Дои определяет амаэ как «зависимость от благожелательности других», что, с его точки зрения, является центральной эмоцией японца. Теория амаэ исходит из опыта клинической психиатрии и экстраполирует переживание того или иного человека на весь психический склад нации. В качестве целостной теории амаэ, пожалуй, не годится, хотя отдельные моменты подмечены довольно точно.
Работы современных японских авторов во многом базируются на идеях, изложенных еще в сочинениях прошлого века, в частности на классических трактатах Сэцурэй Миякэ [343], в которых весьма живо описываются привлекательные стороны японского национального характера: умение восторгаться красотой, отделять добро от зла, избегать соблазнов. Идеи Миякэ — серьезное подспорье для тех, что хочет противопоставить японскую культуру западной. Так, Томно Тэдзука в работе «Размышления о молчаливой Японии», где анализируется функция религии в структуре японского национального характера [389], многократно ссылается на мнение Миякэ.
Перечисленные книги — лишь малая часть существующих исследований: книжный мир буквально наводнен работами японских авторов, рассматривающих с разных точек зрения национальный характер. На их мнения, зо-ображения, выводы мы и будем по мере надобности ссылаться.
Первые русские книги о Японии были до предела насыщены весьма поверхностной экзотикой и в этом смысле мало чем отличались от общеевропейского стандарта. Только экзотика и казалась заслуживающей внимания на «застывшем» Востоке, который в области экономики, политики и т. д. ни на что без помощи Запада якобы и не способен Подобные теории десятилетиями оправдывали колониальную политику западных держав, в том числе заключение неравноправных договоров с Японией.
Русские революционные демократы 60—70-х годов прошлого века увидели будущее Востока в его свободном, прогрессивном развитии. Под их влиянием постепенно прокладывались пути к более правильному, научному пониманию истории Японии и ее национальной культуры, их идеи вдохновляли многих из писавших о Японии в то время, в том числе таких видных деятелей русской науки и культуры, как А. И. Воейков, А. Н. Краснов, Д. Н. Ану-чин и др.
О трудах русских исследователей, так или иначе затрагивающих в числе прочих проблем и национально-психологические особенности японцев, подробно рассказывает известный советский востоковед К. М. Попов в своей книге «Япония» [139].
Хотя дореволюционная Россия по общему количеству книг о Японии значительно отставала от Западной Европы или Америки, однако русские исследователи, испытавшие влияние идей революционных демократов — этого нового направления в общественной мысли дореволюционной России, подчас проникали в существо происходивших в Японии социально-политических процессов глубже своих западных коллег.
В аспекте интересующей нас темы отметим вторую часть изданной в 1871 г. работы М. И. Венюкова «Обозрение японского архипелага в современном его состоянии» [44] — «Японцы дома и в обществе», где описаны сословия, быт, нравы и обычаи, организация семьи, религия и т. д., изложен общий ход развития японской культуры, затронуты вопросы литературы и искусства.
Весьма ценными представляются путевые записи А. И. Воейкова [50], побывавшего в Японии в 1876 г., когда страна уже была открыта для иностранцев. Ученого особенно интересовало, как японцы проявляют себя в борьбе со стихией, как взаимодействуют с природой. Наряду с этим он собрал и значительный фактический материал о культуре, быте и нравах японского народа.
В 90-х годах дважды совершил поездку в Японию крупный русский ученый-географ профессор Харьковского университета А. Н. Краснов. Первый том его капитального труда «Чайные округи субтропических областей Азии, условия произрастания и свойства чайных культур на Востоке, организация чайного дела» [106] полностью посвящен Японии, причем автор, не стесняя себя рамками узкоспециальной темы, подробно описывает население страны, его быт, систему народного образования, религию.
Если многие из первых русских, писавших о Японии, основывались по преимуществу на личных впечатлениях от Японии, то Д. Н. Анучин дает основательное описание страны и ее населения, основанное на исторических источниках. В очерке «Япония и японцы» [27] он пишет о происхождении японской нации, об особенностях ее культурного развития, а также о нравах и обычаях. Он уже подметил такую черту японского национального характера, как стремление к заимствованиям и умение творчески перерабатывать новшества, подчеркивал чувство национальной гордости и достоинство, преданность своему народу, готовность к самопожертвованию, храбрость, терпение, выносливость японцев.
В 1881 г. была опубликована работа русского географа и социолога Л. И. Мечникова «Японская империя (страна, народ, история)» [116], автор был официально приглашен в Японию для чтения лекций в Токийском университете и пробыл там с 1874 по 1876 г. Во второй части книги он рассказывает о населении Японии, ее духовной культуре, национальных особенностях японцев.
В 1903 г. появилась книга русского консула Григория дэ Воллана «В стране восходящего солнца» [52], в которой японцы описаны как нация со своеобразной культурой, способная к заимствованиям, которые как бы дополняют ее собственные духовные ценности; автор подчеркнул при этом умение японцев сохранять самобытность.
Книга «Япония и ее обитатели» [185] — сборник очерков русских исследователей П. Ю. Шмидта, В. Л. Ранцова, Д. М. Бурова и Г. Востокова увидела свет в 1904 г.
В разделе «Природа Японии» П. Ю. Шмидт высказывает в целом верное, но несколько прямолинейное суждение о влиянии способа ведения сельского хозяйства на формирование национального характера японцев. Он подчеркивает, что ручной труд на небольших по площади рисовых полях приучил японца к кропотливому труду, заставил быть аккуратным и до крайности расчетливым. То, что японцу почти не приходилось иметь дело с домашними животными, обусловило, по его мнению, мягкость манер, вежливость и деликатность японского крестьянина. В то же время автор очерка отмечает и отрицательное воздействие тех же факторов на характер японцев: «Вечная мелкая борьба с природой, тяжелый ежедневный труд, непрерывные заботы о дневном пропитании вызывали в душе лишь мелкие, эгоистические стремления, не оставляя досуга, которым пользовались европейцы и которому они в значительной степени обязаны высоким развитием своей культуры. Мелочность, расчетливость, практическая складка, отсутствие высоких идеальных порывов и безразличное отношение к вопросам духа — эти черты, присущие японской нации, всецело являются результатом многовековой борьбы с природою за дневное пропитание, борьбы, так сказать, с голыми руками...» [185, с. 21].
П. Ю. Шмидт проницательно подметил: «Если японской народности свойственны подвижность и ловкость, если она обладает энергией и предприимчивостью, то в этом немалую роль играют те многовековые испытания, которые перенесла эта народность, отвоевывая у моря право на свое существование» [185, с. 25]. И вместе с тем ученый подчеркнул, что постоянное общение с богатой и разнообразной природой привило японцам «чувство изящного, наклонность наслаждаться красотою».
«Исторический очерк Японии» В. Л. Ранцова посвящен этногенезу японцев и его влиянию на становление национального характера. Автор считает, что японская нация образовалась от смешения племен, пришедших не только с островов юга и севера, но и с Азиатского материка, впитала в себя различные антропологические, культурные, языковые и психические особенности этих племен. В. Л. Ранцов подробно описывает влияние буддизма и китайской культуры на культуру Японии.
Интересна классификация информантов, дающих исследователям сведения о нравах и обычаях японцев, которую приводит в своем очерке Г. Востоков. Как правило, ученые полагаются на мнения лиц двух категорий. К первой принадлежат коммерсанты, которые сталкиваются преимущественно с представителями мелкой японской буржуазии. В подавляющем большинстве они отзываются о японцах дурно, считая их хитрыми, нечестными, скрытными, неспособными к упорному труду и склонными к переимчивости. Во вторую входят туристы и путешественники, которые во время кратковременного пребывания в Японии соприкасаются, впрочем весьма поверхностно, главным образом с японской интеллигенцией и обслуживающим персоналом. Они слишком идеализируют японцев, восхваляя их ум, вежливость, веселый нрав, честность и т. д.
Самому Г. Востокову удалось подметить многое, не увиденное другими. Так, он отмечает у японцев сдержанность в проявлении чувств: «Выражать при посторонних сильную радость, печаль или страх считается у них нет приличным. Это придает в глазах некоторых поведению японцев характер фальши и, во всяком случае, значительно затрудняет наблюдение японцев». Он подчеркивает и «артистичность натуры» японцев, и «отсутствие чувства личности», быструю восприимчивость ко всему новому, передовому, их трудолюбие и настойчивость, «При появлении в 1850-х годах американо-европейских эскадр, — пишет он, — они (японцы.— В. П. и И. Л.) должны были признать свое бессилие; чувство национальной гордости, глубоко уязвленное сознанием превосходства европейцев, однако, не смирилось, и со свойственными им настойчивостью и стремительностью японцы задались целью овладеть этим превосходством, которое в их представлениях сводится к техническому прогрессу и к военным усовершенствованиям, и не только овладеть, но и превзойти. И вот они в тридцать лет совершили в своей стране переворот, в сравнении с которым наши шумные европейские революции представляются топтанием на одном месте. Если в этом перевороте японцами руководило чувство национального достоинства, то национальная гордость стала увлекать их дальше. Утвердившись в мысли, что они сравнились с европейцами в культуре, японцы не удовлетворились сознанием такого равенства и стали мечтать об исключительном признании своего народа в истории человечества. Народился своего рода японский мессианизм» [185, с. 360].
При всей теоретической слабости дореволюционной русской лингвистики приведенные суждения отличаются безусловным уважением к японскому народу, проницательностью и глубиной суждений, обилием ценных фактов. Эти работы — серьезное подспорье и для самых современных исследований японского национального характера.
Несмотря на длительное отсутствие межличностных контактов, исследование проблем японского национального характера получило свое дальнейшее развитие в нашей стране сразу после Великой Октябрьской революции.
Анализируя советскую литературу о Японии 20—30-х годов, мы считаем, что нельзя миновать такие яркие и спорные книги, как «Корни японского солнца» (1927 г.) и «Камни и корни» (1935 г.) Б. Пильняка — первого советского писателя, побывавшего в Японии (в 1926 и 1932гг.).
Представляя собой сборники кратких очерков, рассказывающих о быте, культуре, политическом строе японцев, книги эти достаточно субъективны. Но острота писательского видения порой искупает отсутствие глубоких знаний. И Б. Пильняк тонко подметил такую национальную особенность японцев, как «развеществленность», т. е. отсутствие зависимости от вещей, что считает он главным образом и отличает японцев от других этнических общностей; в обеих книгах — множество ярких деталей, парадоксальных суждений об уникальности японцев. Вывод Б. Пильняка вполне в духе Киплинга: «Никогда человек Запада не проникнет в душу японца».
С иной позиции и с иным багажом исследовал проблемы японского национального характера советский ученый Н. И. Конрад. Он был японоведом широкого плана, изучал японские сказания, мифы, песни, литературные памятники и театр; он сумел воссоздать яркую картину японской жизни, коснуться вопросов японской национальной психологии, рассмотреть многие черты японского характера. Так, анализируя страницы древнего японского эпоса «Кодзики», Н. И. Конрад замечает: «„Кодзики" — своя, родная, близкая каждому японцу книга. К ней восходит все то, что составляет исконное, освобожденное от всяких примесей содержание японского национального духа. „Кодзики" — ключ не только к японской мифологии, религии, истории, литературе, но и к самой Японии, к самим японцам. Через „Кодзики" мы познаем и „век богов" и эпоху Тэмму; через нее же мы как нельзя лучше приближаемся к „подлинно японскому" и в современной Японии» [100, с. 150]. Н. И. Конрад по-особому, через классическую поэзию и прозу лучших японских литераторов рассказывает читателю о воинственности самураев и трудолюбии крестьян, властолюбии японской аристократии и удивительной нравственной силе простых японцев. В работах Н. И. Конрада японская культура предстает во всей своей полноте и уникальности.
В последние десятилетия в нашей стране растет стремление к возможно более адекватному пониманию японского национального характера, особенностей японской культуры, и это не случайно. Укрепление связей со страной, переживающей бурный экономический рост, вызывает желание постичь и ее трудолюбивый народ, и ее самобытную культуру. Как оригинальное воплощение подобного стремления следует отметить работу профессионального востоковеда, писателя и дипломата Н. Т. Федоренко «Кавабата-взгляд в прекрасное» [169].
Встреча с выдающимся японским писателем оказалась прекрасным поводом для размышлений о японском характере, об ощущениях, которые испытывает европеец, сталкиваясь с бытом японцев. Так, Н. Т. Федоренко говорит о прелести чистого пространства, скромной красоте японского дома, отмечает вежливость, гостеприимство японцев как важные черты национального характера. «...Я подумал, — вспоминает автор,— долго ли еще будет сохранять свою силу закон японского гостеприимства: не задерживать уходящего, не пргонять приходящего?»
Творчество Кавабаты натолкнуло Н. Т. Федоренко и на размышления об основах японского эстетизма: «В художественном опыте Кавабата, ясно прослеживается влияние эстетических воззрений дзэн, основанных на внутреннем созерцании. Дзэн — значит выявить все свои духовные силы и вступить в пределы „не-я", пережить целостность мира. Состояние дзэн достигается медитацией — сидя в надлежащей позе, сосредоточить духовные силы на одном и обрести познание». Н. Т. Федоренко последовательно развивает — уже на новом материале — мысли, высказанные им в предыдущей его книге «Японские записки» [170], словно выверяет и уточняет прежние впечатления, создавая глубокую и продуманную картину современной, тесно связанной с традициями, японской действительности.
Несколько под иным углом зрения смотрит на Японию В. В. Овчинников, автор оригинальной очерковой книги «Ветка сакуры» [127].
Собственные впечатления журналиста как бы выверены соседством разнообразнейших материалов — исследовательских, художественных, старых и современных, и все это в совокупности создает образ многоликой Японии, которая только постепенно, отдельными сторонами своими открывается заезжему наблюдателю.
Особенно ценной в плане интересующих нас вопросов представляется работа С. А. Арутюнова и Г. Е. Светлова «Старые и новые боги Японии» [31]. Авторы, в доступной для широкого читателя форме излагая историю развития и функционирования основных японских религий, красочно повествуют о различных сторонах японской национальной психологии. Это в значительной степени удается им благодаря личному знакомству со страной, непосредственным наблюдениям, вынесенным из длительных путешествий по Японии. Размышления и суждения С. А. Арутюнова и Г. Е. Светлова помогли авторам настоящей книги полнее представить систему социальной регуляции поведения японцев, которая освещена во II главе.
Заметный вклад в исследование проблематики психологии японцев внесла книга С. И. Королева «Вопросы этнопсихологии в работах зарубежных авторов» [102]. По существу, это первый в советской литературе опыт систематизированного критического анализа существенных вопросов зарубежной этнопсихологии и, в частности, исследований о японском национальном характере.
С. И. Королев проделал кропотливую работу по отбору, наиболее ценных научных материалов, проанализировав, основные зарубежные направления этнопсихологических исследований. Наряду с этим книга содержит интересные положения, важные для раскрытия проблемы японской этнической общности. В частности, нами были учтены приводимые автором доказательства того, что психический склад конкретной нации является следствием совокупности ряда природно-биологических факторов и накопленных за длительный исторический период преемственно передаваемых особенностей.
Следует назвать также и книгу И. А. Латышева «Япония наших дней» [110], в которой представлена развернутая картина социальных процессов современной Японии. Обильный фактический материал — вот тот фон, на котором воссоздаются политические и бытовые сцены японской действительности периода превращения Японии в один из трех капиталистических центров мирового экономического соперничества. В книге прослеживается влияние научно-технической революции на возникновение и распространение в Японии так называемой «массовой культуры» — телевидения, комиксов, рекламы, кинобоевиков — всего, что создает в Японии атмосферу «западно-сти». Однако японцы, считает И. А. Латышев, все же остаются японцами, находя в себе силы противостоять этому половодью бездуховности, и опору для противостояния обретают они в традиционной культуре, воплотившей национальное самосознание и национальные чувства народа. Заметный вклад в трудный процесс постижения национального характера японцев внесла Т. П. Григорьева [66— 69], сосредоточившаяся на попытках показать особенности мышления японцев в сфере художественной традиции. Ее главная книга так и называется — «Японская художественная традиция», однако содержание ее шире заглавия. Как верно отмечено в рецензии Е. Б. Поршневой [141], Т. П. Григорьева «нырнула» в глубину японской истории, к истокам японской традиции, к основам духовной жизни японской нации. И это позволило ей «увидеть», ощутить истоки психического склада японского народа, уловить связь японской художественной традиции с традиционной моделью мира японцев.
Даже наш по необходимости беглый обзор свидетельствует о богатстве сведений и суждений по разным проблемам национального характера японцев, сосредоточенных в работах советских философов, историков, этнографов, литераторов. В этих работах отражена социальная история японцев и показаны доминирующие черты их поведения. Основанные на достоверных фактах, эти работы дают нам резможность оценить многие аспекты всех сторон современной общественно-политической и обыденной жизни японского народа.
В данной книге мы, опираясь на соответствующие социально-психологические исследования, а также личные наблюдения, показываем особенности японского национального характера и его проявления в различных аспектах реальной действительности. Мы обращаем особое внимание на специфику социальной регуляции поведения японцев и своеобразие социальной коммуникации в японской культуре. Все это позволит читателю полнее ощутить Духовный мир японца, а следовательно, и найти с ним больше точек соприкосновения.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |