Национальный характер, как указывалось выше, представляет собой объективную реальность и выступает в виде системы специфических черт. Ф. Энгельс отмечал у англичан, например, практицизм, эмпиризм, формализм К. Маркс выделил характерный староанглийский юмор [4, с. 342]. К национальному характеру применимо положение И. П. Павлова, относящее характер к общепсихологическим явлениям (в этом плане мы разделяем точку зрения А. И. Горячевой [64, с. 105]. «Если вы представите,— говорил И. П. Павлов,— отдельные черты совершенно врозь, то, конечно, вы характера... не определите, а нужно взять систему черт и в этой системе разобрать, какие черты выдвигаются на первый план, какие еле-еле проявляются, затираются и т. д.» [130, с. 564].
Опираясь на это методологическое положение, мы составили представление о системе черт японского национального характера, используя литературные источники, мнения людей, длительное время общавшихся с японцами, и, наконец, свои личные наблюдения. В нашем исследовании, как это принято в социальной психологии, черты национального характера сгруппированы по принципу «этническая общность — группа — личность».
В японском национальном характере, по нашему мнению, рельефно выделяются: а) общеэтничеекие черты трудолюбие, сильно развитое эстетическое чувство, любовь к природе, приверженность традициям, склонность к заимствованиям, этноцентризм, практицизм; б) черты группового поведения — дисциплинированность, преданность авторитету, чувство долга; в) обыденно-житейские черты — вежливость, аккуратность, самообладание, бережливость, любознательность.
Трудолюбие и связанное с ним усердие во всех сферах трудовой деятельности — важнейшая черта японского национального характера. Разумеется, мы не собираемся утверждать, что, например, немцы, американцы, англичане менее трудолюбивы. Однако трудолюбие немца совершенно иное. Немец трудится размеренно; экономно, у него все рассчитано и предусмотрено. Японцы отдаются труду самозабвенно, с наслаждением. Присущее японцам чувство прекрасного они выражают и в процессе труда.
В японском языке есть специфическое выражение фурю. Оно состоит из иероглифов фу — ветер и рю — поток, понятие «ветра и потока» передает чувство прекрасного. По утверждениям японского писателя Тэцудзо Тани-кава, эстетическое чувство — это основа японского национального характера, именно та кардинальная черта, вокруг которой группируются все остальные [165, с. 72].
Всем известно, пишет Т. Таникава, что в каждой японской семье, как бы ни была она бедна, всегда находится горшок с растениями и панно-картина, висящее в специальной нише. Даже на самом маленьком клочке земли обязательно разбит садик. В таких садиках — несколько деревьев, каменный фонарь, земля покрыта мхом; их можно встретить во многих уголках японских больших городов [165, с. 73]. Если бы к тому имелась возможность, то каждая японская семья охотно сделалась бы обладательницей подобного садика и тщательно за ним ухаживала.
Известно стремление японцев рано (в пятьдесят или пятьдесят с небольшим лет) удаляться от дел и предаваться эстетическому наслаждению природой — деревьями, цветами, птицами, ветром и луной, в соответствии с фурю. Все, что в представлении иностранцев соединяется е Японией, подчеркивает Т. Таникава,— обучение женщин художественной аранжировке цветов, искусству чайной церемонии и сочинению стихов, обучение мужчин военным искусствам — имеет отношение к фурю [65, с. 74—76].
Японское фехтование носит название кэндо, японское искусство стрельбы из лука называется кюдо. Первое означает «путь меча», второе — «путь лука». Под путем здесь, как известно, понимается не дорога, а единый Закон, единый Путь всех вещей. «Путь меча» и «путь лука», получив глубоко философский смысл в сознании японцев, были возведены в разряд искусства, отвечающего требованиям красоты. В связи с этим основной целью стрелка из лука, например, должно быть не попадание в мишень, а овладение самим искусством стрельбы. Когда стрелок в совершенстве овладеет каждым своим движением, когда он освободится от навязчивого желания во что бы то ни стало попасть в цель, стрела устремится к цели сама собою. Это в полной мере относится к каратэ, дзюдо, айкидо *. Эстетические нормы вообще в большой степени определяют жизненную философию японцев, художественный вкус пронизывает весь уклад их жизни.
На протяжении многих веков в Японии культивировалось чувство прекрасного, превращаясь постепенно в своего рода религиозный культ поклонения красоте, который распространялся среди всех слоев населения.
Издавна в обучение писать иероглифы на равных правах входили требования и правильности и красоты, что вырабатывало с детства устойчивый эстетический навык. Иероглифическая система сложна, она требует безупречной точности линии, ее красота и выразительность давались лишь путем эмоционального творческого усилия. Естественно, переписывание иероглифов рассматривалось как занятие на уровне эстетики.
В японском языке имеются эстетические понятия ханами — любование цветами, цукими — любование луной и юкими — любование снегом, выражающие существенную часть повседневной жизни. Традиция поклонения прекрасному передается от поколения к поколению. Она сказывается во всем, проявляется в чувствах, словах и поступках. Сами японцы считают, что присущее им особое чувство красоты — это их национальное достояние, которым иностранцы могут только восхищаться.
Повышенная восприимчивость к красоте сделала японцев чрезвычайно эмоциональными. Им свойственно смотреть на все С точки зрения личного переживания даже тогда, когда поставленная цель может быть достигнута лишь путем трезвого, объективного подхода. Конечно, любовь к прекрасному свойственна всем народам, но у японцев это — неотъемлемая часть национальной традиции.
Вообще традиция, точнее, традиционализм проник в поведение, помыслы и чаяния японской нации, стал важнейшей чертой ее характера. Сложившиеся в японском обществе традиции особенно ярко выражают идею преемственности в общественной жизни, закрепляя национальные, культурные и бытовые элементы. Японцы бережно относятся к культурному наследию прошлого, они сохраняют классический театр, чайную церемонию, икебану В динамичном обществе XX века японцы ищут опору в постоянстве и находят его в традиционных формах искусства.
Японцы во всем видят смысл, уходящий корнями в далекую древность. На Новый год (празднества, кстати сказать, длятся целую неделю) у каждого дома ставятся ветки сосны (символ долголетия, могущества), сливы и бамбука (символ постоянства и добродетели), развешиваются пучки соломы и узкие бумажные полоски. Соломенные пучки затем сжигают, «чтобы отогнать злых духов», как это делали в старину. Особенно сильно влияние на япон* цев традиционных ценностей семейной системы, которая всегда носила консервативный характер. Действия пнди--вида ограничивались определенными рамками — ориентацией на семейный коллектив, полное подчинение главе семьи.
Отношение японцев к континентальной культуре не исчерпывалось ни отталкиванием, ни слепым преклонением; достаточно часто оно приобретало характер соревнования, диалога, который со временем стал внутренним принципом японской культуры. Заимствованные элементы иноземной культуры творчески переплавлялись, приобретали новый характер и постепенно становились органической частью японской традиции. Японию можно охарактеризовать как устойчивую и в то же время «открытую» систему культуры в противоположность странам типа Индонезии («открытая», но неуравновешенная культурная система, хотя традиции ислама и способствуют возникновению противоположной тенденции) и типа Индии, Китая (устойчивый, «закрытый» тип, чрезвычайно неохотно уступающий иноземным влияниям). Психологически японская «открытость» ведет к совмещению любви к традиции с любовью к чужому и новому. Поэтому японский традиционализм — явление особого рода.
В современной Японии с большим вниманием относятся к традициям, к далекому прошлому, к памятникам старины. Японцы усиленно стремятся сохранить неизменными унаследованные от предыдущих поколений нормы поведения, формы культуры. Для них характерно бережное отношение к сложившемуся укладу жизни как к культурному наследию, внимание не только к содержанию поведения, но и к внешним проявлениям, к стилю, благодаря чему форма поведения остается особенно устойчивой. Нынешняя обстановка в Японии свидетельствует о живучести традиций в политическом мышлении и социальном поведении японцев. Японский традиционализм оказывает многоаспектное влияние на общественно-политическую жизнь страны.
Япония благодаря своему островному положению и высокой плотности населения могла постепенно ассимилировать и перерабатывать все вновь доходившие до нее культурные влияния в соответствии со своими национальными целями. После «открытия» Японии во второй половине XIX в. японцы редко прибегали к разного рода искусственным защитным барьерам против внешнего культурного натиска. Впитывая чужую культуру постепенно, Япония сумела сохранить свою исконную культуру, оперируя по своему усмотрению элементами привходящих культур, т. е. по-настоящему их ассимилируя, а не отталкивая, как это были вынуждены делать многие восточные культуры в стремлении просто сохраниться и выжить.
Японцы перенимали у других то, что представляло для них интерес на конкретном этапе их исторического развития. Каждый элемент чужой культуры осваивался таким образом, чтобы можно было его приспособить к японским условиям. В результате заимствования всегда носили прагмагический характер, да и, по существу, заимствованиями и не были — скорее речь может идти о своего рода трансформации, применительно к социальным или иным потребностям Японии. Во всем этом процессе отчетливо просматривается устойчивый этноцентризм, явившийся питательной средой одной из доминирующих черт японского национального характера — гордости за свою нацию.
Японский этноцентризм имеет глубокие исторические корни. Он обусловлен особенностями этногенеза, географическим положением и спецификой производства в стране, всем ходом социального развития. Оторванность от континентальных цивилизаций, постоянная готовность к нашествиям породили у японцев стремление к замкнутости, усилили националистические тенденции. В результате в психологии японцев особое значение приобрела сложная социально-психологическая система, в которой понятие «мы», т. е. японцы, четко противостоит понятию «они» — все, кто не японцы. Японцы любят все конкретное, образное. То, что лишено образности, их не заинтересует.
Японцы объясняют это своей нелюбовью к абстракциям. В Японии и под философией понимают не то, что в Европе или в Америке. Европейцам, чтобы вникнуть в суть вещей, надо осуществить «отлет» от предмета, абстрагироваться, посмотреть на него со стороны. Лишь после такого мысленного оперирования с предметом европейцы получают затем конкретное представление о нем и осуществляют практическую деятельность с ним. Японцы же делают иначе: им свойственно проникновение в «глубь» предмета без особого абстрагирования. Такой метод «вхождения» заимствован ими у китайцев, чье мышление отличается удивительной конкретностью.
При восприятии какого-либо нового предмета китайцы стараются припомнить, подыскать что-нибудь похожее, ранее встречавшееся. Когда им нужно понять ато новое, они пытаются найти общие «зерна» его со старым, уже знакомым, и таким путем объясняют смысл и назначение нового. Вот несколько примеров из трактата Сунь-цзы о военном искусстве: «Удар войска подобен тому, как если бы ударили камнем по яйцу»; «Мощь — это как бы натягивание лука, рассчитанность удара — это как бы пуск стрелы»; «...мощь того, кто умеет заставить других идти в бой, есть мощь человека, скатывающего круглый камень с горы в тысячу саженей» [99, с. 31]. Такой тип .конкретного мышления в Японии прослеживается как в науке и искусстве, так и в повседневной жизни.
У японцев, как и у китайцев, конкретность мышления связана в значительной степени с особенностями языка и письменности. Складывание такой черты характера, как практицизм, в свою очередь, во многом обусловлено привычкой выражать свои мысли конкретным образом.
Решая те или иные задачи, японцы действуют на основе своего предыдущего опыта, а не путем абстрактных построений. Сталкиваясь со сложными ситуациями, они подходят к их решению с утилитарных позиций. Многие исследователи японского национального характера подчеркивают, что японцы сразу принимают то, что имеет для них практическую ценность. Этому соответствует и своеобразная японская логика мышления: она основывается скорее на обстоятельствах, чем на заданных принципах.
Группа — это объединение людей по различным признакам, например по возрасту, профессии, полу и т. д. Социальная психология под группой понимает такое образование, в котором люди осознают свою принадлежность к этому образованию, хотя мера и степень осознания этой принадлежности может быть различной [25]. Группа здесь выступает как «микросреда», в которой четко проявляются вполне определенные групповые черты. Подобное явление характерно для любой этнической сообщности, разница заключается лишь в степени групповой сплоченности. В Японии она очень высока. В системе черт группового поведения японцев выделяются прежде всего дисциплинированность, преданность авторитету и чувство долга.
В межличностных отношениях японцев дисциплинированность проявляется как стремление к упорядоченности. Эта их особенность предполагает строгое следование определенному порядку, совершение поступков, приемлемых для других: прилежное исполнение своего долга, бескорыстное уважение вышестоящих и старших.
В Японии существуют организации, называемые кёдотай (букв, объединение, община). Особенности этих организаций в значительной степени объясняются исторической традицией, потребностью коллективной организации работ и жизни и тесно связаны с групповым конформизмом. Японцы воспринимают ррганизации как органические единицы. Для каждой организации характерна тенденция быть всеохватывающим объединением в определенном месте (в деревне, на предприятии и т. п.) и включать всех потенциальных членов. В организации господствует патерналистское покровительство со стороны лидера, что ориентирует ее на особые ценности, создает атмосферу солидарности и как бы семейных отношений. Систему этих отношений называют отношениями оябун — кобун. Оябун означает личность со статусом оя (родитель), кобун — личность со статусом ко (ребенок). Оябун — глава объединения — выступает как защитник интересов группы, его роль сходна с ролью отца и главы семьи. От его способностей, статуса, яичной привлекательности зависит функциональная прочность отношений оябун — кобун. Кобун — все остальные члены объединения — находятся между собой в таких же отношениях, как младшие и старшие братья в семье, они должны беспрекословно следовать за оябун в интересах стабильности объединения и, следовательно, жизненного благополучия каждого его члена. По своей организационной основе они напоминают средневековые семейно-деховые ремесленные корпорации.
В течение многих веков в сознании японцев культивировалась необходимость следования примеру вышестоящего. Основой такого взгляда на взаимоотношения людей послужили идеи Конфуция, проникновение которых в Японию началось еще в IV в. Конфуцианство закрепляло традиционно-патриархальные устои и социальное неравенство, регламентировало общественные отношения, устанавливая строгую иерархию в семье и обществе. С самого детства японцу прививается привычка подчипять свое «я» интересам группы. В нем воспитывается сознание зависимости от семьи; первые поклоны, которым учат японского ребенка старшие, дают ему представление о субординации, о его месте в группе.
Строгая регламентация в структуре японского общества, система семейного воспитания и организация образования в стране всегда были ориентированы на высокую значимость авторитета. На первый план издавна выдвигалось «беспрекословное следование за авторитетом», а такие ценности, как удовлетворение личных интересов и доcтижение личного успеха, играли второстепенную роль. Поклонение авторитету и сейчас поддерживается различными средствами, рассматривается как социальная норма. С эпохи феодализма в Японии популярно изречение, состоящее из пяти иероглифов: хи—ри—хо—кэн—тэн (несправедливость — справедливость — закон — власть — небо). Это выражение означает следующее: несправедливость подвластна справедливости, справедливость — закону, закон — власти, а власть подчиняется только Законам Неба.
В течение длительного времени в японском обществе культивировалась мысль о том, что хотя земная власть никогда не превзойдет Законы Неба, ибо они сильнее, чем земные законы, но восставать против нее неразумно. Эта идея глубоко укоренилась в сознании японцев. Она берет свое начало от конфуциева рэй (кит. — ли), регламентировавшего взаимоотношения людей в общественной, служебной и личной жизни. Требования рэй послужили основой послушания, повиновения и преклонения перед авторитетом. Смысл конфуцианской морали усвоен японцами в виде следующего изречения: «Отношения между старшим и младшим подобны отношениям между ветром и травой: трава должна склоняться, если подует ветер».
Еще в токугавский период японский ученый Дзёкэн Нисикава в своей книге «Судьба крестьянина» (1721) писал: «В силу того, что низшие классы не имели возможности играть какую-либо роль в управлении страной, они обязаны были только подчиняться» (цит. по [341, с. 2]). В 1879 г. министр внутренних дел Хиробуми Ито заявил, что «дать многим судить о политике, значит навлечь на страну несчастье» (цит. по [341, с. 2]). Дух покорности переплетался со страхом перед властью: полицейскими, правительственными и армейскими чиновниками. В представлении японцев власть — это «нечто длинное и плотное»; воспитывая устремление к тому, чтобы «быть завернутым во что-то длинное и плотное», власти добивались смирения и покорности.
Непреодолимый страх перед полицией, перед правительственными чиновниками сохраняется у японцев и по сей день, особенно среди людей старшего поколения Это неоднократно подтверждали данные опросов, периодически проводимых канцелярией премьер-министра Японии. В книге Масами Симудзу «Как вступать в контакт с другими» фигурирует следующее наставление: «Смиренное преклонение — лучший способ войти в контакт с правительственными чиновниками» (цит. по [341, с. 4]). Подобные рекомендации содержатся и в книгах последних лет.
Покорность и смирение перед власть имущими превратились в характерную черту многих японцев, легли в основу неписаного кодекса их поведения. (Конечно, у крестьян в далеких провинциях они выражены более отчетливо, чем у рабочих на крупных предприятиях современного типа.) Кодекс этот всегда подкреплялся чувством долга, соблюдением личных обязательств, и все правила поведения сопровождались педантичными детализированными церемониями. Сейчас эти церемонии приспособлены к новым условиям и занимают на шкале человеческих ценностей большое место как «ответственность за совершаемые поступки из чувства долга». Конечно, перечисленные качества нельзя считать исключительно японскими, но в Японии они особенно сильно влияют на человеческую личность, способствуя нередко подавлению собственного Я.
Дух покорности не только создавал у японцев привычку к механическому повиновению, но и сдерживал развитие их личности. Выходившие в токугавский период книги по сингаку — «повседневной этике» — проповедовали в народе идею о самозабвенном беспрекословном служении вышестоящему. Поэтому всякое свое спонтанное желание японец должен был отвергать как эгоистичное, а высшей добродетелью, по сингаку, считалась готовность к самопожертвованию.
Дух покорности, прививавшийся в течение веков, выработал у японцев определенный тип «психологических наклонностей»: жизнь и поведение индивида регулируются строго установленными нормами, смысл которых не оспаривается никем и ни при каких обстоятельствах. Японцы настолько прониклись идеей подчинения высшим, что в присутствии авторитета даже испытывают нечто, похожее на удовольствие.
Вежливость, аккуратность, терпеливость, бережливость, любознательность и другие близкие к ним черты обыденно-житейского плана группируются вокруг стержневой черты — самообладания, имеющего самые разнообразные оттенки.
В Японии популярно выражение: «Самурай холоден, как его меч, хотя и не забывает огня, в котором этот меч был выкован». И действительно, самообладание и сдержанность — качества, которые с древних времен считались у японцев первыми признаками храбрости. Эти черты национального характера во многом обусловлены влиянием буддизма, проповедовавшего терпение, воздержание и сдержанность *. В средние века, когда самурай обязан был сохранять присутствие духа в ответственных случаях, эти качества считались, безусловно, необходимыми.
Идея умеренности и самоограничения пронизывает всю японскую культуру, и японец с детских лет постигает суть высказываний Лао-цзы «Тот, кто знает, где остановиться, не подвергает себя опасности»; «Тот, кто знает свой жребий, тот не будет унижен», на всю жизнь впитав идею о том, что нельзя желать большего, чем тебе отпущено судьбой. Японские писатели, такие, как Камо-но Тёмэй («Надежды на хижину») и Кэнко («Записки от скуки»), пропагандировали эту идею в художественной форме, способствуя созданию специфически японского стиля поведения.
Интересны в этой связи жизненные правила, которых рекомендуется придерживаться японцам: 1) примиряйся с ситуацией, какой бы она ни была; 2) находи возможность соблюдать установленные правила; 3) ограничивай себя в развлечениях; 4) причиной несчастья считай самого себя. Следование этим правилам, в свою очередь, сказалось на особом подходе японцев к оценке объективной действительности: в характере японцев и их мировоззрении ярко обозначился фатализм.
Эта черта имеет глубокие корни в сознании японцев. В чрезвычайных обстоятельствах, во время стихийных бедствий японцы предпочитают придерживаться позиции пассивного выжидания, когда «все пройдет само собой». Книги, пьесы, песни, в которых трактуются понятия «судьба», «рок», «предрешенность» и т. п., ценятся и пользуются большой популярностью у современных японцев. Фатализм, иррациональное ощущение предрешенности прослеживается в различных аспектах жизни: за многими жизненными событиями японцы видят какие-то скрытые силы. Однако параллельно у современных японцев получил развитие и рациональный подход к действительности, часто связанный с личными интересами. Критерием рационального поведения является успех в жизни, который, считают японцы, зависит в первую очередь от бережливости и в большой степени от вежливости.
Вежливость, несомненно, одна из кардинальных обыденно-житейских норм в национальном характере японцев, альфа и омега японского образа жизни. Любое слово, жест, поступок, даже побуждение отмечены печатью вежливости.
На улицах, в садах и общественных учреждениях можно встретить таблички, призывающие к вежливости. «Человек не должен подчиняться ничему другому, кроме добра и вежливости» — гласит одно из самых распространенных изречений. В Японии никого не удивят приветливые продавцы в магазинах, внимательные шоферы такси, учтивые официанты. «Здесь обслуживание всегда сопровождается улыбкой и никогда — чаевыми!» — замечает Мишель Комморс в своих очерках «Сервис с улыбкой» (цит. по [170, с. 372]).
Вежливость буквально пронизывает взаимоотношения гостиничной прислуги и гостей, водителя такси и пассажиров, хозяина какого-нибудь магазинчика или продавца и покупателей. Так, заходя в обычно пустующие магазинчики средней руки, где продавцы имеют возможность коротать время где-либо в уютном уголке, покупатель, как правило, извещает о своем приходе словами. «Гомэн куда-сай!» («Извините, пожалуйста!»). Он может долго рассматривать товар, интересоваться подробностями, расспрашивать и всегда получит вежливый ответ. Но перед тем как взять что-либо в руки, японец извинится и спросит разрешения хозяина. Вежливая речь является непременным атрибутом общения в Японии.
Многих, впервые посетивших Японию, поражают устройство жилища, атрибуты одежды и убранства помещений. На всем печать строгости и порядка. И везде поразительная чистота. Наглядную картину этой стороны национального характера японцев нарисовал в своей книге Н. Т. Федоренко: «Мы входим в „гэнкап" — небольшую прихожую. Каменный пол из отполированных булыжников серых и буроватых тонов. За ним — деревянный настил, приподнятый, как театральные подмостки. Здесь мы оставляем верхнюю одежду и, по старинному правилу, снимаем свои ботинки, которые сразу же ставим на увлажненные кругляки таким образом, чтобы можно было легко, как бы с ходу надеть их при прощании. На пол в японском доме не полагается ступать теми же ботинками, в которых вы шли по грязной дороге. Ведь уличную пыль главным образом приносят на обуви... Надеваем легкие туфли и проходим в комнату. Но когда с дощатого пола, зеркально отполированного, нам нужно войти в комнату с циновочным полом, мы снимаем и эти легкие туфли. Ходить по циновке принято лишь в специальных матерчатых носках — „таби" — либо в обычных носках» [170, с. 22].
Естественно, такую идеальную чистоту может позволить себе человек с достатком, в жилищах бедняков — все проще. Однако стремление к такому идеалу общенационально.
Аккуратность и чистоплотность в сочетании с бережливостью служат как бы фундаментом для овладения известными производственно-практическими навыками, позволяющими японцам с поразительной точностью и совершенством создавать продукцию, которая является предметом зависти многих зарубежных фирм. Безусловно, здесь надо отдать должное и японской любознательности.
Особенности национального характера японцев, как и любой другой этнической общности, по своей природе социальны. «Своеобразие условий жизни каждого народа, — справедливо отмечает Н. Джандильдин, — специфика окружающих его на протяжении всего периода существования явлений вырабатывает у него определенный оттенок в способе восприятия мира, в образе мышления, т. е. то, что дает ему возможность подмечать и обнаруживать черты, скрытые для других народов» [74, с. 90]. Способ производства, условия жизни японцев создали у них особый стиль проявления способностей к познанию.
Те, кто встречаются с японцами впервые, сразу подмечают их пытливость, стремление вникнуть в суть вещей, докопаться до скрытого смысла. «Что вы скажете о японцах?» — спросили мы как-то одного нашего инженера, сопровождавшего по Москве группу японских энергетиков. «Они как-то по-особенному любознательны»,— не задумываясь ответил тот. Как же это «по-особенному»? Полагаем, что не сделаем здесь открытия, если скажем, что японцы любознательны по натуре, по духу жизни, похоже, они любознательны от рождения, хотя мы уже не раз подчеркивали, что национальный характер народа формируется в условиях его жизнедеятельности. Как бы там ни было, любознательность неотделима от национального японского характера.
Надо заметить, что любознательности японца присуща четкая практическая направленность, можно сказать, прагматическая нацеленность. Когда инженер-японец берет в руки незнакомое изделие, он старается «схватить» это изделие в единстве формы и содержания. Любознательность японца детерминирована конкретностью его мышления, в значительной мере воспитанного буддизмом.
Японский буддизм далек от каких бы то ни было аналитических, абстрактных построений. Буддизму свойственна простота, конкретность, лаконичность. Адепты буддизма настойчиво учатся тому, как общаться друг с другом, «минуя слова». Одна из популярных буддийских притч так иллюстрирует постулат о нераздельном единстве субъекта и объекта: «Маленькая рыбка сказала морской королеве: „Я постоянно слышу о море, но что такое море, где оно — я не знаю". Морская королева ответила: „Ты живешь, движешься, обитаешь в море. Море и вне тебя и в тебе самой. Ты рождена морем, и море поглотит тебя после смерти. Море есть бытие твое"» (цит. по [78, с. 55—56). Японцев учат познавать суть вещей без абстрагирования, потому и любознательность японцев конкретна. Возможно, это имеет прямую связь с особенностями их творческой устремленности.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |