Покровительство национал-большевизму в контексте лозунга «социализм в одной стране» не замедлило вызвать обвинения в том, что Сталин исподволь пользуется национал-большевизмом. Положение, однако, запутывалось тем, что Сталина поддерживал ярый враг русского национализма Бухарин. О нем сложилось немало легенд, и одна из них заключается в том, что он якобы был настоящим русским человеком, близко к сердцу бравшим страдания русского народа и в особенности крестьянства. Такой миф, в частности, можно встретить у Михаила Корякова9.
Реальные же факты показывают, что, не считая Зиновьева, мало кто так последовательно боролся против русского национализма и всего того, что могло под ним подразумеваться. Бухарин испытывал подлинную ненависть к русскому прошлому и, пожалуй, из всех лидеров большевистской партии наибольшим образом олицетворял антинациональные идеи раннего большевизма. Недаром он был одним из лидеров левого коммунизма в начале революции. Это не было следствием его функционального положения. Это было нечто экзистенциальное, некая национальная самоненависть, национальный нигилизм.
Как политический деятель Бухарин проявил совершенную недальновидность в понимании действий Станина, а его оппозиция Сталину в 1928 г. была вызвана не заботой о русском крестьянстве, а упрямством честного человека, не пожелавшего менять свою политическую линию, взятую им в годы нэпа.
Психологически Бухарин становится понятнее, если внимательно взглянуть на его автобиографию, написанную им в 1926 г., в зените его политического могущества. Он с гордостью сообщает о себе, что в детстве мечтал стать Антихристом после прочтения «Трех разговоров» Соловьева10. Может быть, в 1926 г. он считал себя близким к осуществлению своей детской мечты? Вернемся, однако, к тому, что происходило в Моcкве осенью 1925 г. Туда поступил только что изданный в Харбине сборник статей Устрялова «Под знаком революции», а сам Устрялов в июле - августе совершил первую поездку в СССР после 1923 г.
Она исполнила его энтузиазмом, чего не могли зачеркнуть замеченные им явные пороки власти, его даже воодушевившие, ибо он увидел в них изживание «исторической пропасти между народом и властью»11. Иначе говоря, до революции власть была слишком хороша, если следовать рассуждениям Устрялова. Главным для него было то, что патриотизм стал узаконенным политическим термином в Советской России.
Это был последний триумф Устрялова в России. Против него готовилась война...
Ее объявляет Зиновьев, напав на Устрялова на страницах «Правды»12 в сентябре 1925 г. Но на самом деле Устрялов играл ту же роль в войне, начатой Зиновьевым, какую играла Югославия в холодной войне, начатой Китаем против СССР в 1958 г. То, что неудобно было еще сказать против СССР прямо, приписывалось Югославии. Зиновьев нападал на Сталина и Бухарина, но делал это под видом критики Устрялова.
Он объявил Устрялова идеологом новейшей советской буржуазии. Такое обвинение - небольшое изменение его прежних нападок на сменовеховство. Раньше он утверждал, что сменовеховцы добиваются буржуазной реставрации. Теперь же Зиновьев объявлял, что эта реставрация есть частичный факт советской действительности.
По понятным причинам он особо нападает на устряловскую идею «трансформации центра», хвастливо утверждая, что такой трансформации Устрялов не дождется ни на XIV, ни на XXIV съездах партии! Устрялов - опасный классовый враг именно потому, что на словах «приемлет Ленина». Зиновьев упоминает устряловский национал-большевизм, но почему-то старается доказать, что на самом деле это национал-демократизм. То ли национал-большевизм был как-то терпим в руководстве, то ли сам Зиновьев не хотел популяризировать такой термин из-за его потенциальной привлекательности. Но как бы то ни было, Зиновьев допустил тактическую ошибку, представив национал-большевизм более допустимым, чем национал-демократизм. Зиновьев, целивший, разумеется, прежде всего в Сталина, запутал себя намеками на Бухарина. Устрялов дал для этого повод, расхвалив в одной из статей неосторожный лозунг Бухарина «обогащайтесь!» наряду с заявлением Молотова о том, что партия предоставляет теперь большую, чем прежде, свободу капиталистических отношений в деревне13. Прямых похвал Сталину в этом сборнике еще не содержалось. Они пришли позднее.
Зиновьев подчеркивал, что Устрялов надеется на «созидательную буржуазию» и «крепкого хозяйственного мужичка». Он явно опасался заострять вопрос о национальных аспектах взглядов Устрялова, так как мог полагать, что его обвинения могут лишь усилить симпатии к Сталину. Поэтому он эти аспекты всячески смягчил, несмотря на то, что в прошлом о них неоднократно высказывался.
Статья Зиновьева оказалась искрой у бочки пороха. Смысл ее был столь очевиден, что она была немедленно истолкована как атака и на Бухарина, и на Сталина накануне очередного XIV съезда партии, который должен был состояться в декабре.
Первым, естественно, оказался спровоцирован Бухарин, перепуганный похвалой Устрялова своему злополучному лозунгу «обогащайтесь!». Он откликается огромной статьей, где стремится показать, что взгляды Устрялова не имеют с ним ничего общего, а то, что Устрялов одобряет нэп, - лишь тактический маневр для него, направленный в конечном счете на установление в СССР фашистского цезаризма. От своего «обогащайтесь!» Бухарин тут же отмежевывается14.
В отличие от Зиновьева Бухарин намеренно обратил внимание на национальные аспекты устряловской идеологии, чтобы отвлечь от себя как можно больше сравнение с Устряловым в области экономической политики. Он был уверен, что полностью застрахован от подозрений в устряловском национализме, так что подчеркивание именно этой стороны его взглядов Бухарину не было опасно, но тем самым он сделал то, чего опасался Зиновьев, - привлек к ним новое внимание тех, кто мог им сочувствовать. Формально Бухарин даже поддерживал Зиновьева, ни словом не касаясь зиновьевских намеков, но лишь за тем, чтобы отвести от себя параллель с Устряловым. Устрялов, согласно Бухарину, стал теперь самым опасным врагом, гораздо опаснее меньшевиков и эсеров. И это вопреки заявлению на XIII съезде партии. Дело в том, что Устрялов пытается использовать против СССР его внутренние противоречия. Он отрицает формальную демократию, как и большевики, но не во имя диктатуры пролетариата, а во имя фашистского цезаризма. Он не видит классового характера советского общества, не понимает разницы между Лениным и Муссолини, его аналогия большевистской и французской революций лишена классовой основы. В отличие от Зиновьева Бухарин весьма точно формулирует основной национал-большевистский тезис Устрялова. «По Устрялову, - обвиняет его Бухарин, - весь наш социализм - пуф. А не пуф новое государство с небывалой широтой размаха своей политики, с чугунными людьми, укрепляющими русское влияние от края до края земли».
По своим причинам и Бухарин хочет исключить из обращения слово «национал-большевизм». Он, правда, упоминает его, замечая, что так называют себя некоторые германские фашисты, но предпочитает называть взгляды Устрялова «национал-евразийскими». Бухарин никак не желает верить в то, что большевизм может вступить в какую-то незаконную связь с национализмом. Он продолжает видеть в политике Сталина, важнейшим сторонником которой он в данный момент является, лишь социальный и экономический аспект, стараясь не замечать того (или не замечая), что «социализм в одной стране» был лозунгом, по существу, национальным, и не тактически, а стратегически.
После выступлений Зиновьева и Бухарина против Устрялова имя последнего не могло не быть дискредитировано, но зато в Москве теперь прислушиваются к каждому слову, сказанному им в Харбине. Его влияние еще более увеличивается.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |