Вероломство ростовцев. Война с князем рязанским. Ослепление двух князей. Славолюбие Мстислава и кончина его. Раздор великого князя с черниговским. Вероломство Святослава. Упреки Всеволоду. Великодушие Мономахова потомства. Осада Торжка. Политика новогородцев. Браки. Война с болгарами. Народ литовский. Война с половцами. Огнестрельное оружие. Бедствие Игоря. Мужество Владимира. Герой Всеволод. Торки и берендеи. Междоусобие в Рязани. Добродетели Ярослава Галицкого. Слабости и бедствие князя Владимира. Властолюбие Романа. Вероломство короля венгерского. Благородство сына Берладникова. Князь Владимир в Германии. Изгнание венгров из Галича. Браки. Временная независимость Киева. Добродетели Владимира Глебовича. Беспокойства в Смоленске и Новегороде. Ссора с варягами. Воинские подвиги. Бедствия чуди. Немцы в Ливонии. Серебро сибирское. Кончина и характер Святослава. Княжна Евфимпя за греческим царевичем. Пиры в Киеве. Миролюбие духовенства. Гнев Романа. Битва в Польше. Мятежный дух Ольговичей. Неблагодарность Романова. Политика Всеволодова. Строгость и веледушие Давида. Война с половцами. Всеволод подчиняет себе Новгород. Слава и тиранство Романа. Опустошение Киева, Пострижение Рюрика. Посольство папы к Роману. Ответ Романов. Характер сего князя. Рюрик снова на престоле. Происшествия в Галиче. Константин в Новегороде. Князья северские господствуют в Галиче. Бегство Романова семейства. Коварство Всеволода Чермного. Бедствие рязанских князей. Хитрость Всеволода. Жестокость великого князя. Смелость Мстислава. Мир с Ольговичами. Мятежи в Галиче. Неповиновение Константина. Кончина и характер Всеволода Великого. Мудрость великой княгини. Постриги. Князь российский в Грузии. Разные бедствия. Взятие Царяграда. Немцы в Ливонии. Основание Риги. Орден меченосцев. Духовная власть в Новегороде.
Владимирцы, еще не осушив слез о кончине государя любимого, собралися пред Златыми вратами и присягнули его брату, Всеволоду Георгиевичу, исполняя тем волю Долгорукого, который назначал область Суздальскую в удел меньшим сыновьям. Но бояре и ростовцы не хотели Всеволода. Еще при жизни Михаила они тайно звали к себе Мстислава, его племянника, из Новагорода, и сей князь, оставив там сына своего, уже находился в Ростове; собрал многочисленную дружину, бояр, гридней, так называемых пасынков, или отроков боярских, и шел с ними ко Владимиру. Жители сего города пылали ревностию сразиться; но Всеволод, умеренный, благоразумный, предлагал мир. «За тебя ростовцы и бояре,— говорил он Мстиславу: — за меня бог и владимирцы. Будь князем первых; а суздаль-цы да повинуются из нас, кому хотят». Но вельможи ростовские, надменные гордостию, сказали Мстиславу: «Мирися один, если тебе угодно; мы оружием управимся с чернию владимирскою». Присоединив к себе в Юрьеве дружину переяславскую, Всеволод объявил воинам о непримиримой злобе их врага общего. Все единодушно ответствовали: «Государь! Ты желал добра Мстиславу, а Мстислав ищет головы твоей и, не дав еще исполниться девяти дням по кончине Михайловой, жаждет кровопролития. Иди же на него с богом! Если будем побеждены, то пусть возьмут ростовцы жен и детей наших!» Всеволод, оставив за собою реку Кзу, среди Юрьевского поля [27 июня 1176 г.] ударил на неприятеля, рассеял его и с торжеством возвратился в столицу. Дружина княжеская и владимирцы вели связанных вельмож ростовских, виновников междоусобия; за ними гнали множество коней и скота, взятого а селах боярских. Суздаль, Ростов покорились Всеволоду.
Мстислав напрасно желал быть вторичнр князем новогородским. «Нет! — сказали ему жители: — Ты ударил пятою Новгород: иди же от нас вместе с сыном!» Они искали дружбы победителя и требовали себе князя от Всеволода, который отправил к ним племянника своего, Ярослава. Мстислав, уехав к зятю, Глебу Рязанскому, склонил его к несчастной войне, бедственной для них обоих. Сия война началась в конце лета пожарами: Глеб обратил в пепел Москву и все окрестные слободы. Зимою пришли союзники ко Всеволоду: племянник его, Владимир Глебович, князь южного Переяславля, и сыновья Святослава Черниговского. Новогородцы обещали ему также дружину вспомогательную, называя его своим отцом и властителем; однако ж не сдержали слова. Будучи в Коломне, великий князь сведал, что Глеб Рязанский, наняв половцев, с другой стороны вступил в область Суздальскую, взял Боголюбов, ограбил там церковь, богато украшенную Андреем, жжет селения боярские, плавает в крови беззащитных, отдает жен и детей в плен варварам. Таким образом, междоусобие князей открыло путь сим иноплеменным хищникам и в северные земли России... [1177 г.]. Всеволод сошелся с неприятелями; но те и другие стояли праздно целый месяц в ожидании мороза: река Колокша находилась между ими и не перепускала их; лед ее был слишком тонок. Раздраженный злодействами Глеба, великий князь отказался от мирных его предложений и, наконец — видя, что река замерзла — отправил на другую сторону ебоз свой с частию войска. Мстислав первый напал на сей отряд и первый обратился в бегство: Глеб также, смятый полком Всеволода. Дружина великого князя гналась за малодушными и, пленив самого Глеба, сына его Романа, Мстислава, множество бояр, истребила половцев. В числе пленников находился старый воевода Андрея Боголюбского, Борис Жидиславич, который держал сторону Мстислава. Все они были предметом народной ненависти, и граждане владимирские, посвятив два дня на общую радость, хотели ознаменовать третий злобною местию: обступили дворец княжеский и говорили Всеволоду: «Государь! Мы рады положить за тебя свои головы; но казни злодеев, или ослепи, или выдай нам в руки». Изъявляя человеколюбие, Всеволод желал спасти несчастных и велел заключить их в темницу, чтобы успокоить народ. Глеб имел заступников. Будучи ему зятем, храбрый Мстислав, брат Романа Смоленского, вместе с горестною своею тещей убеждал Святослава Черниговского, как Всеволодова союзника, освободить пленников усердным ходатайством. Порфирий, черниговский епископ, ездил для того в Владимир. Глебу предложили свободу, с условием отказаться навсегда от княжения и ехать в южную Россию. Он гордо ответствовал: «Лучше умру в неволе» — и действительно умер чрез несколько дней. Когда же рязанцы, устрашенные бедствием их князя, в угодность Всеволоду взяли под стражу Ярополка Ростиславича в Воронеже и привезли в город Владимир, тогда мятеж возобновился. Бояре, купцы пришли с оружием на двор княжеский, разметали темницу и, к горести великого князя, ослепили его племянников, Ростиславичей. Он только уступил народному остервенению, по словам летописца владимирского, не имев никакого участия в сем злодействе (которое древние россияне заимствовали от просвещенных греков); другие же летописцы обвиняют в том Всеволода, может быть несправедливо; но великий князь, не наказав злодеев, заслужил подозрение, бесславное для его памяти. Чтобы оправдать себя великодушием в глазах всей России, он выпустил из темницы Глебова сына, Романа. Несчастные слепцы были также освобождены, и на пути в южную Россию, к общему удивлению, прозрели в Смоленске, с усердием моляся в Смядынской церкви св. Глеба, по известию летописцев.
[1178—1180 гг.] Чудо разгласилось и благоприятствовало властолюбию сих князей: новогородцы призвали их как мужей богоугодных; оставили Мстислава начальствовать в столице, Ярополку дали Торжок, а бывшего князя своего, Ярослава, также Всеволодова племянника, послали управлять Волоком Ламским. Мстислав чрез несколько месяцев умер: Ярополк заступил его место, но скоро был изгнан народом, в угодность великому князю, который захватил многих купцов новогородских, с неудовольствием видя злодея своего главою сей области. Всеволод еще не был обезоружен: приступил к Торжку и требовал дани. Граждане обещались заплатить оную; но воины сказали великому князю: «Мы пришли сюда не за тем, чтобы целовать их и слушать пустые клятвы»; сели на коней и взяли город; зажгли его, пленили жителей. Всеволод с отборною дружиною спешил к Волоку Ламскому, уже оставленному гражданами; нашел там одного племянника своего, Ярослава; истребил огнем пустые домы, самый хлеб в окрестностях, и сею безрассудною жестокостию так озлобил новогородцев, что они решились не иметь с ним никакого дружелюбного сношения, призвав к себе Романа Смоленского. Потомки Св. Владимира все еще верили их (Ненадежным обетам и прельщались знаменитостию древнейшего в государстве княжения.
Роман властовал там не долее многих своих предместников; по крайней мере выехал добровольно и с честию. Тогда новогородцы, желая иметь князя, известного воинскою доблестию, единодушно избрали брата Романова, Мстислава, столь знаменитого мужеством, что ему в целой России не было имени кроме Храброго. Он колебался, ответствуя их послам, что не может расстаться ни с верными братьями, ни с южною своею отчизною; но братья и иружина сказали Мстиславу: «Новгород есть также твое «отечество» — и сей бодрый князь поехал искать славы на ином феатре: ибо душа его, как пишут современники, занималась одними великими делами. Весь Новгород, чиновники, бояре, духовенство с крестами вышли к нему » юавстречу. Возведенный [1 ноября 1179 г.] на престол в Софийской церкви, Мстислав дал слово ревностно блюсти месть, пользу Новагорода, и сдержал оное. Узнав, что эстонцы (в 1176 году) дерзнули осаждать Псков и не престают беспокоить границ, он в несколько дней собрал 20 000 воинов и, веселяся предводительством рати столь многочисленной, нетерпеливо хотел битвы; но эстонцы, думая только о спасении жизни, скрывались. Опустошив их землю до самого моря, взяв в добычу множество скота, пленников, Мстислав на возвратном пути усмирил во Пскове мятежных чиновников, не хотевших повиноваться его племяннику, Борису Романовичу, и готовился к иным предприятиям. Еще в 1066 году прадед Всеслава Полоцкого ограбил Софийскую церковь в Новегороде и захватил один из его уездов: Мстислав, как ревностный витязь новогородской чести, вздумав отмстить за то Всеславу, своему зятю, уже шел к Полоцку. Едва Роман Смоленский мог обезоружить брата, представляя ему, что сей князь, супруг их сестры, не должен ответствовать за прадеда, давно истлевшего во гробе; что воспоминание обид древних не достойно ни христианина, ни князя благоразумного. Мстислав уважил братний совет и возвратился из Великих Лук, обещая себе, гражданам и дружине новым походом навсегда смирить Ливонию. Но среди блестящих надежд пылкого славолюбия и в силе мужества сраженный внезапною болезнию, он увидел суету гордости человеческой и, жив героем, хотел умереть христианином: велел нести себя в церковь, причастился святых тайн после литургии и закрыл глаза навеки [14 июня 1180 г.] в объятиях неутешной супруги и дружины, поручив детей, в особенности юного Владимира, своим братьям. Таким образом, новогородцы в два года погребли у себя двух князей: чего уже давно не бывало: ибо, непрестанно меняя властителей, они не давали им умирать на троне. Бояре и граждане изъявили трогательную чувствительность, оплакивая Мстислава Храброго, всеми любимого, величая его красоту мужественную, победы, великодушные намерения для славы их отечества, младенческое добродушие, соединенное с пылкою гордостию сердца благородного. Сей князь, по свидетельству современников, был украшением века и России. Другие воевали для корысти: он только для славы и, презирая опасности, еще более презирал золото, отдавая всю добычу церкви или воинам, коих всегда ободрял в битвах словами: за нас бог и правда; умрем ныне или завтра: умрем же с честию. — «Не было такой земли в России (говорит летописец), которая не хотела бы ему повиноваться и где бы об нем не плакали». Народная любовь к сему князю была столь велика, что граждане смоленские в 1175 году единогласно объявили его, в отсутствие Романа, своим государем, изгнав Ярополка Романовича; но Мстислав согласился властвовать над ними единственно для того, чтобы усмирить их и возвратить престол старшему брату. Новогородцы погребли Мстислава в гробнице Владимира Ярославича, строителя Софийской церкви. Надлежало избрать преемника: в досаду Всеволоду Георгиевичу они призвали [17 августа 1180 г.] к себе княжить Владимира, сына Святославова, из Чернигова.
Сей юноша незадолго до того времени гостил у Всеволода и женился на его племяннице, дочери Михайловой. Святослав имел случай оказывать услуги великому князю, когда он жил в южной России, не имея удела и не дерзая требовать оного от брата, Андрея Боголюбского, своего бывшего гонителя. Между тем как Михаил и Всеволод с помощию Святослава искали престола владимирского, супруги их оставались в Чернигове. Сия дружба, основанная на одолжениях, благодарности и свойстве, не устояла против обоюдного властолюбия. Святослав, охотно пославший сына господствовать в Новегороде, мог предвидеть, что Всеволод тем оскорбится, считая сию область законным достоянием Мономахова рода. Новые неудовольствия ускорили явное начало вражды. Меньшие сыновья умершего Глеба Рязанского жаловались Всеволоду на старшего брата, Романа, Святославова зятя: говорили, что он, следуя внушению тестя, отнимает их уделы и презирает великого князя. Всеволод, уже не доброхотствуя князю черниговскому, вступился за них; встреченный ими в Коломне, пленил там Святославова сына, Глеба; разбил передовой отряд Романов на берегах Оки, взял город Борисов, осадил Рязань и заключил мир. Роман и братья его признали Всеволода общим их покровителем, довольные уделами, которые он назначил для каждого из них по верховной воле своей.
Князь черниговский, раздраженный пленением сына, хотел не только отмстить за то, но и присвоить себе, счастливым успехом оружия, лестное первенство между князьями российскими. Еще Всеволод не имел прав Андреевых, утвержденных долговременною славою; не имел и силы Боголюбского: ибо Смоленск, область кривская и Новгород не помогали ему. Святослав надеялся смирить его, но желал прежде вытеснить Рюрика и Давида из области Киевской, чтобы господствовать в ней единовластно. Смерть Мстислава Храброго и Олега Северского, их зятя, казалась ему случаем благоприятным: уверенный в дружелюбии Олеговых братьев, Игоря и Всеволода; выдав племянницу за князя переяславского, Владимира Глебовича, и называясь покровителем сего юноши, он дерзнул на гнусное коварство, рассуждая, что все способы вредить Мономаховым потомкам согласны с уставом праведной мести и что ближайшие из них должны быть ее первым предметом. Не имея в самом деле никаких причин жаловаться на Ростиславичей — которые жили с ним мирно и вместе отразили набег хана половецкого, Кончака — Святослав вздумал схватить Давида на звериной ловле в окрестностях Днепра; сказал о том единственно жене и главному из любимцев, именем Кочкарю; тайно собрал воинов и нечаянно ударил на стан Давидов. Сей князь, изумленный злодейством, бросился в лодку с супругою и едва мог спастися, осыпаемый с берега стрелами. Он ушел в Белгород к Рюрику; а Святослав, неудачно обнаружив свой умысел, призвал всех родственников на совет в Чернигов. «Вижу теперь горестную необходимость войны, — сказал ему Игорь Северский: — но ты мог бы прежде сохранить мир. Впрочем, мы готовы повиноваться тебе, как нашему отцу, желая усердно твоего блага». Между тем Рюрик, слыша, что Святослава нет в Киеве, занял сию столицу, требовал помощи от князей волынских и велел Давиду ехать в Смоленск к Роману, чтобы вместе с ним взять нужные меры для безопасности сего княжения. Но Давид уже не застал брата живого: Роман скончался, известный более мирными, кроткими свойствами, нежели воинским духом. Летописцы сказывают, что он имел наружность величественную и редкое милосердие; терпел от граждан смоленских многие досады и мстил им только благодеяниями; не обманывал князей, нежно любил братьев, славился набожностию: соорудил великолепную церковь св. Иоанна, украсил оную золотом и финифтью. Давид наследовал престол Смоленский.
[1181 г.] В надежде управиться и с Ростиславичами и с великим князем Святослав, наняв множество половцев, оставил часть войска с братом своим Ярославом в Чернигове, чтобы действовать против Рюрика и Давида; а сам с главною силою вступил в область Суздальскую, соединился с новогородцами на устье Тверцы, опустошил берега Волги и шел к Переяславлю. За 40 верст от сего города стоял Всеволод с полками суздальскими, рязанскими, муромскими в стане, укрепленном природою: между крутоберегою Вле-ною, ущельями и горами. Неприятели видели друг друга и пускали через реку стрелы. Воины Святославовы желали битвы, суздальские также: последние были удерживаемы великим князем, а первые неприступностию места. Прошло более двух недель. Чтобы сделать тревогу в стане черниговцев, Всеволод послал князей рязанских ударить на них сбоку. Внезапность нападения имела успех только мгновенный: брат Игоря Северского принудил рязанцев бежать и взял у них немалое число пленников. Напрасно ожидав нового нападения, Святослав отправил к великому князю своего духовника с такими словами: «Брат и сын мой! Имев искреннее удовольствие служить тебе советом и делом, мог ли я ожидать столь жестокой неблагодарности? В возмездие за сии услуги ты не устыдился злодействовать мне и схватил моего сына. Для чего же медлишь? Я близ тебя: решим дело судом божиим. Выступи в поле, и сразимся на той или другой стороне реки». Всеволод не ответствовал, задержал послов и велел отвезти их в Владимир, желая, чтобы князь черниговский в досаде своей отважился на битву, для себя невыгодную, и перешел за реку. Святослав не трогался с места. Весна наступила: боясь распутья, он решился оставить часть обоза и стан в добычу неприятелю, впрочем, не хотевшему за ним гнаться; сжег Дмитров, место Всеволодова рождения, и прибыл весновать в Новгород, где жители встретили его как победителя, называя именем Великого. Ярополк, прежде изгнанный ими в удовольствие Всеволоду, находился с черниговским князем: они вторично приняли его к себе и дали ему в удел Торжок, чтобы охранять их восточные области.
Святослав, изведав воинскую осторожность Всеволода, уже не хотел возобновить неприятельских действий в великом княжении Суздальском: он велел брату, Ярославу, выступить из Чернигова и соединился с ним в областях кривских, где Васильковичи, Всеслав Полоцкий и Брячислав Витебский вместе с другими князьями волею или неволею объявили себя друзьями Святослава; каждый привел к нему свою дружину, а Всеслав литву и ливонцев. Ростиславичи и Киев были предметом сего ополчения. Один князь друцкий, Глеб, сын умершего Рогволода, не изменил Давиду Смоленскому, который думал защитить его, но, видя превосходную силу врагов, удалился от битвы. Святослав обратил в пепел внешние укрепления Друцка и, не теряя времени, шел к Киеву, сопровождаемый толпами половцев. Сие-то гибельное обыкновение, в войнах междоусобных дружиться с иноплеменными хищниками и призывать их для ужасных злодейств в недра государства, всего более обесславило князей черниговских в нашей древней истории и было одною из причин народной любви к Мономаховым потомкам, которые дотоле гнушались оным (если исключим Георгия Долгорукого) и, следуя наследственным правилам, (отличались великодушием. Так поступил и Рюрик. Не имея способов защитить Киев, он выехал в Белгород, умел внезапно разбить половцев, предводимых Игорем Северским, и воспользовался робостию Святослава для заключения мира: признал его старейшим; отказался от Киева, удержав за собою все другие города днепровские, и клялся искренно быть верным другом черниговских князей с условием, чтобы они, подобно ему, служили щитом для южной России и не давали варварам пленять христиан.
Вероятно, что Рюрик старался примирить Святослава с великим князем: Новгород, был основанием их вражды, подал им и способ прекратить оную. Ярополк, ненавидя Всеволода, не мог жить спокойно в Торжке и беспрестанно тревожил границы суздальские. Всеволод осадил его. Предвидя свою участь, граждане оборонялись мужественно долее месяца; не имея хлеба, питались кониною: наконец голод заставил их сдаться. Ярополк, раненный стрелою во время осады, был заключен в цепи, а город сожжен вторично; жителей отвели пленниками в Владимир. Войско новогородское находилось тогда с Святославом в земле кривской: оно спешило назад защитить собственную. Но чиновники и граждане, переменив мысли, уже хотели искать милости Всеволодовой. Рассуждая, что дружба государя соседствен-ного, юного, могущественного, твердого душою, выгоднее дружбы черниговского князя, слабодушного, легкомысленного и притом удаленного от пределов новогородских, они выслали Святославова сына и требовали, чтобы Всеволод, оставив вражду, дал им правителя. Он немедленно возвратил свободу пленным жителям Торжка, и свояк его, Ярослав Владимирович, внук Мстислава Великого, приехал из Суздаля княжить в Новгород. Достигнув, таким образом, цели своей — то есть присоединив область Новогородскую ко владениям Мономахова дома — Всеволод с честию отпустил Глеба Святославича к отцу, не мешал последнему господствовать в Киеве и, возобновив старую с ним дружбу, выдал своячину, княжну ясскую, за его меньшего сына; а Глеб Святославич женился на дочери Рюриковой.
[1182—1184 гг.] Внутреннее междоусобие прекратилось: начались войны внешние. Подобно Андрею смотря с завистию на цветущую художествами и торговлею Болгарию, Всеволод желал овладеть ею и звал других князей к содействию. Война с неверными казалась тогда во всяком случае справедливою: Святослав прислал сына своего, Владимира, к великому князю, радуясь, что он замыслил дело столь благоприятное для чести российского оружия. Князья рязанские, муромский и сын Давида Смоленского также участвовали в сем походе. Рать союзников плыла Волгою до Казанской губернии, оставила ладии близ устья Цывили, под стражею белозерских воинов, и шла далее сухим путем. Передовой отряд, увидев вдали конницу, готовился к битве; но мнимые неприятели оказались половцами, которые также воевали Болгарию и хотели служить Всеволоду. Вместе с ними россияне осадили так называемый Великий город в земле серебряных болгаров, как сказано в летописи. Юный племянник Всеволодов, Изяслав Глебович, брат князя переяславского, не хотел ждать общего приступа и между тем, как бояре советовались в шатре у великого князя, один с своею дружиною ударил на болгарскую пехоту, стоявшую в укреплении пред городом; пробился до ворот, но, уязвленный стрелою в сердце, пал на землю. Воины принесли его в стан едва живого. Сей случай спас город: ибо великий князь, видя страдание любимого, мужественного племянника, не мог ревностно заниматься осадою и в десятый день, заключив мир с жителями, отступил к ладиям, где белозерцы до его прибытия одержали победу над соединенными жителями трех городов болгарских, хотевших истребить суда россиян. Там Изяслав скончался, и Всеволод с горестию возвратился в столицу, отправив конницу в Владимир чрез землю мордвы (нынешнюю Симбирскую и Нижегородскую губернии).
В сие время Россия западная узнала новых врагов, опасных и жестоких. Народ литовский, в течение ста пятидесяти лет подвластный ее князьям, дикий, бедный, платил им дань шкурами, даже лыками и вениками. Непрестанные наши междоусобия, разделение земли кривской и слабость каждого удела в особенности дали способ литовцам не только освободиться от зависимости, но и тревожить набегами области российские. Трубя в длинные свои трубы, они садились на борзых лесных коней и, как лютые звери, стремились на добычу: жгли селения, пленяли жителей и, настигаемые отрядами воинскими, не хотели биться стеною: рассыпаясь во все стороны, пускали стрелы издали, метали дротики, исчезали и снова являлись. Так сии грабители, несмотря на зимний холод, ужасно опустошили Псковскую область. Новогородцы, не успев защитить ее, винили в том своего князя, Ярослава Владимировича, и на его место — кажется, с согласия Всеволодова — призвали к себе из Смоленска Давидова сына, Мстислава.
В России южной князья соединили силы, чтобы смирить половцев: Святослав Киевский, Рюрик с двумя племянниками, Владимир Переяславский (внук Долгорукого), Глеб Юрьевич Туровский (правнук Святополка-Михаила) с братом Ярославом Пинским, Всеволод и Мстислав, сыновья Ярослава Луцкого, Мстислав Всеволодкович Городненский и дружина галицкого. Они пять дней искали варваров за Днепром. Князь Владимир, начальник передового отряда, вступил в битву с половцами. «Мне должно наказать их за разорение моей Переяславской области», — сказал он старейшему из князей, Святославу Киевскому, и смело устремился на многочисленные толпы неприятелей, которые заранее объявили его и всех наших воевод своими пленниками; но, устрашенные одним грозным видом полку Владимирова, бежали в степи. Россияне на берегах Угла или Орели взяли 7000 пленных (в том числе 417 князьков), множество коней азиатских и всякого оружия. Славный свирепостию хан половецкий, Кончак, был также разбит ими близ Хороля, несмотря на его самострельные, необыкновенной величины луки (едва натягиваемые пятьюдесятью воинами) и на искусство бывшего с ним бессерменина, или харазского турка, стрелявшего живым огнем, как сказано в летописи; вероятно, греческим, а может быть, и порохом. Киевляне догнали сего хитреца в бегстве и представили Святославу со всеми его снарядами, но, кажется, не воспользовались оными.
[1185 г.] Чрез несколько месяцев торжество россиян обратилось в горесть. Князья северские, Игорь Новогородский, брат его Всеволод Трубчевский и племянник их, не имев участия в победах Святослава, завидовали им и хотели еще важнейших; взяли у Ярослава Всеволодовича Черниговского так называемых ковуев — единоплеменных, как вероятно, с черными клобуками — и пошли к Дону. Случившееся тогда затмение солнца казалось их боярам предзнаменованием несчастным. «Друзья и братья! — сказал Игорь: — Тайны божественные никому не сведомы, а нам не миновать своего рока». Он переправился за Донец. Всеволод, брат Игорев, шел из Курска иным путем: соединясь на берегах Оскола, войско обратилось к югу, к рекам Дону и Салу, феатру блестящих побед Мономаховых. Кочующие там варвары известили своих единоплеменников о сей новой грозе, представляя им, что россияне, дерзнув зайти столь далеко, без сомнения хотят совершенно истребить весь род их. Половцы ужаснулись и бесчисленными толпами двинулись от самых дальних берегов Дона навстречу смелым князьям. Люди благоразумные говорили Игорю: «Князь! Неприятели многочисленны; удалимся: теперь не наше время». Игорь ответствовал: «Мы будем осмеяны, когда, не обнажив меча, возвратимся; а стыд ужаснее смерти». В первой битве россияне остались победителями, взяли стан неприятелей, их семейства; ликовали в завоеванных вежах и говорили друг другу: «Что скажут теперь наши братья и Святослав Киевский? Они сражались с половцами еще смотря на Переяславль и не смели идти в их землю; а мы уже в ней, скоро будем за Доном и далее в странах приморских, где никогда не бывали отцы наши; истребим варваров и приобретем славу вечную». Сия гордость витязей мужественных, но малоопытных и неосторожных, имела для них самые гибельные следствия. Разбитые половцы соединились с новыми толпами, отрезали россиян от воды и в ожидании еще большей помощи не хотели сразиться копьями, три дня действуя одними стрелами. Число варваров беспрестанно умножалось. Наконец войско наших князей открыло себе путь к воде: там половцы со всех сторон окружили его. Оно билось храбро, отчаянно. Изнуренные кони худо служили всадникам: предводители спешились вместе с воинами. Один раненый Игорь ездил на коне, ободряя их и сняв с себя шлем, чтобы они видели его лицо и тем великодушнее умирали. Всеволод, брат Игорев, оказал редкое мужество и наконец остался без оружия, изломив свое копие и меч. Почти никто не смог спастися: все легли на месте или с князьями были отведены в неволю. В России узнали о сем бедствии, случившемся на берегах Каялы (ныне Кагальника), от некоторых купцов, там бывших. «Скажите в Киеве (говорили им половцы), что мы теперь может обменяться пленниками». Князья, вельможи, народ оплакивали несчастных; многие лишились братьев, отцов, ближних сродников. Святослав Киевский ездил тогда в Карачев: на возвратном пути услышав печальную весть, залился слезами и сказал: «Я жаловался на легкомыслие Игоря: теперь еще более жалуюсь на его злосчастие». Он собрал князей под Каневом, но распустил их, когда половцы, боясь сего ополчения, удалились от границ России. Не хотев идти по следам владетелей северских, чтобы не иметь той же участи, Святослав был причиною новых бедствий: ибо варвары, успокоенные его робостию, снова явились, взяли несколько городов на берегах Сулы, осадили Переяславль. Мужественный Владимир Глебович встретил их под стенами и бился как герой; кровь текла из ран его; дружина ослабевала. Видя опасность князя любимого, все граждане вооружились и едва спасли Владимира, уязвленного тремя копьями. Половцы, взяв город Рим, или нынешний Ромен, опустошив множество сел близ Путивля и напомнив россиянам бедственные времена Всеволода I или Святополка-Михаила, ушли, обременные пленниками, в свои вежи. Но, к утешению северян, Игорь Святославич возвратился. Он жил в неволе под надзиранием благосклонного к нему хана Кончака; имел при себе слуг, священника и мог забавляться ястребиною охотою. Один из половцев, именем Лавер, вызвался бежать с ним в Россию. Князь Игорь ответствовал: «Я мог уйти во время битвы, но не хотел обесславить себя бегством; не хочу и теперь». Однако ж, убежденный советом верного своего конюшего, Игорь воспользовался темнотою ночи и сном варваров, упоенных крепким кумысом; сел на коня и в 11 дней приехал благополучно в город Донец. Сын его Владимир, оставленный им в плену, женился там на дочери хана Кончака и возвратился к отцу через два года вместе с дядею Всеволодом (коего называют летописцы героем, или, по их словам, удалейшим из всех Ольговичей, величественным наружно-стию, любезным душою). Сия гибель дружины северской, плен князей и спасение Игоря описаны со многими обстоятельствами в особенной древней, исторической повести, украшенной цветами воображения и языком стихотворства.
В течение следующих осьми лет половцы то мирились, то воевали с россиянами, имея успех и неудачи. Сии маловажные сшибки не представляют ничего достопамятного для истории. Один сын Рюриков, юный Ростислав, отличался в оных мужеством и был грозою варваров, предводительствуя торками и берендеями, иногда верными стражами областей Киевских, иногда изменниками: так их знаменитый чиновник, или князек, именем Кунтувдей, оскорбленный Святославом, ушел к половцам и долго грабил с ними села днепровские. Чтобы обезоружить сего храброго наездника, Рюрик дал ему городок Дверен на берегах Роси. Народ благословлял согласие Рюрика с Святославом, которые единодушно действовали для его внешней безопасности. Первый, женатый на сестре князей пинских или туровских, правнуке Святополка-Михаила, старался быть защитником и сего края: он ходил с войском на Литву, как бы предвидя, что она будет для нашего отечества еще опаснее половцев.
[1186—1187 гг.] Междоусобие князей рязанских нарушило внутренний мир и спокойствие в России восточной. Глебовичи Роман, Игорь, Владимир умышляли на жизнь меньших братьев, Всеволода и Святослава, сперва тайно, а наконец осадили их в Пронске. Великий князь был занят тогда новым походом рати своей на болгаров; когда же воеводы его возвратились оттуда с добычею и с пленниками, он решился прекратить вражду злобных братьев. Напрасно послы его благоразумно представляли им, что добрые россияне и единокровные должны извлекать меч только на врагов иноплеменных. Роман, Игорь, Владимир ответствовали гордо, что они не имеют нужды в советах и хотят быть независимы. Обольщенный ими, Святослав изменил меньшему брату, Всеволоду, бывшему у великого князя, и сдал им Пронск, где находилось 300 человек дружины владимирской. Роман взял их в плен вместе с женою, детьми, боярами Всеволода Глебовича. Сии безрассудные мятежники скоро увидели опасность и старались умилостивить великого князя. Они склонили черниговского епископа Порфирия (коего епархия заключала в себе и Рязанскую область) быть их ходатаем; послы Святослава Киевского и брата его также находились в Владимире для сего дела. Но Порфирий худо исполнил священную обязанность миротворца; действовал как переветник, раздражил Всеволода Георгиевича коварством своим и тем умножил зло: ибо великий князь огнем и мечом опустошил землю Рязанскую, держась правила, как говорят летописцы, что «война славная лучше мира постыдного».
Сей год [1187] достопамятен кончиною Ярослава Владимирковича Гэлицкого и важными ее следствиями. Подобно отцу господствуя от гор Карпатских по устья Серета и Прута, он имел истинные государственные добродетели, редкие в тогдашние времена, не искал завоеваний, но, довольствуясь своею немалою областию, пекся о благоденствии народа, о цветущем состоянии городов, земледелия; для того любил тишину, вооружался единственно на юбидящих и посылал рать с боярами, думая, что дела |гражданские еще важнее воинских для государя; нанимал полки иноплеменников и, спасая тем подданных от кровопролития, не жалел казны, В 1173 году он нанял у поляков войско за 3000 гривен серебра: успехи торговли и мирной промышленности доставляли ему способ быть щедрым в таких случаях. Союзник греческого императора Мануила, покровитель изгнанного Андроника, Ярослав считался одним из знаменитейших государей своего времени, хвалимый в летописях вообще за мудрость и сильное, убедительное красноречие в советах, по коему россияне прозвали его Осьмомыслом. Сей миролюбивый князь не находил мира только в недрах семейства и не мог жить в согласии ни с супругою, ни с сыном: первая решилась навсегда с ним расстаться и (в 1181 году) скончалась монахинею в Владимире Суздальском у Всеволода, ее брата; а сын Ярославов в третий раз изгнанный отцом, напрасно искав пристанища у князей волынских, смоленского, даже у великого князя, жил два года в Путивле у своего зятя, Игоря Северского, и хотя наконец, посредством Игорева старания, примирился с отцом, но, имея склонности развратные, непрестанно огорчал его. Тем более Ярослав любил меньшего, побочного сына, именем Олега, прижитого им с несчастною Анастасиею. Готовясь к смерти, он три дня прощался со всеми: бояре, духовные, граждане, самые нищие теснились во дворце к одру умирающего. Изъявив чувства набожные и христианские, смирение пред богом и людьми; назначив богатые вклады в церкви, в монастыри и велев раздать часть казны бедным, Ярослав объявил своим наследником Олега: Владимира же наградил только Перемышлем, взяв с него и с бояр клятву исполнить сие завещание. Но бояре, едва предав земле тело государя, изгнали Олега (ушедшего к Рюрику в Овруч) и возвели Владимира на престол.
Они раскаялись: ибо новый государь, имея отвращение от дел, пил день и ночь, презирал уставы церкви и нравственности, женился вторым браком на попадье; сверх того, удовлетворяя гнусному любострастию, бесчестил девиц и супруг боярских. Негодование сделалось общим; в домах, на улицах и площадях народ жаловался громогласно. В со-седственной области Владимирской господствовал тогда князь, известный мужеством, умом, деятельностию, Роман Мстиславич, который еще в летах нежной юности, под стенами Новагорода, смирив гордость Андрея Боголюбского, заслужил тем внимание россиян. Многими блестящими свойствами достойный своего предка, Мономаха, он, к несчастию, жертвовал властолюбию правилами добродетели и, будучи сватом Владимиру, веселился его распутством и народным озлоблением, ибо думал воспользоваться следствиями оного. Имея тайную связь с галицкими вельможами, Роман хотел открыть себе путь к тамошнему престолу и советовал им свергнуть князя, столь порочного. Сии внушения не остались без действия. Волнение и шум в столице пробудили усыпленного негою Владимира. Двор княжеский наполнился людьми; но заговорщики, не уверенные в согласии добрых, терпеливых граждан, опасались возложить руку на государя и, зная его малодушие, послали сказать ему, чтобы он избрал супругу достойнейшую, выдал им попадью для казни, правительствовал как должно или готовился к следствиям весьма несчастным. Их желание исполнилось: то есть устрашенный Владимир бежал в Венгрию с женою, двумя сыновьями и наследственными сокровищами. Бояре призвали Романа княжить в Галиче.
Плоды льстивых внушений и коварства оказались непрочными для сего властолюбивого князя. Бела, король венгерский, не уступая ему в коварстве, осыпал Владимира ласками, дружескими уверениями и немедленно выступил к Галичу со всеми силами, чтобы смирить мятежных подданных, как говорил он, и возвратить престол изгнаннику. Давно короли венгерские, быв и друзьями и неприятелями мужественных, умных князей галицких, от Василька до Ярослава, завидовали их стране плодоносной, богатой также минералами и в особенности солью, которая издревле шла в южную Россию и в соседственные земли. Бела обрадовался случаю присоединить такую важную область к Венгрии. Еще Роман не утвердился на новом престоле; многие граждане и вельможи ему не доброхотствовали, ибо опасались его крутого нрава и гордого самовластия. Сведав, что венгры сходят с гор Карпатских, он успел только захватить казну и выехал из Галича с боярами, ему преданными. Король без сопротивления вошел в столицу. Уже Владимир, изъявляя благодарность добрым союзникам, думал, что они могут идти обратно; но вероломный Бела вдруг объявил своего сына, Андрея, королем галицким, с согласия легкомысленных бояр, обольщенных его уверениями, что Андрей будет царствовать по их уставам и воле. Сего не довольно: Бела, отняв у Владимира и сокровища и свободу, возвратился с ним в Венгрию как с пленником.
Коварство Белы торжествовало: Романове было наказано. Сей князь, отправляясь господствовать в Галиче, уступил всю область Волынскую брату, Всеволоду Мсти-славичу Бельзскому, который уже не хотел впустить его в город Владимир: затворил ворота и сказал: «Я здесь князь, а не ты!» Изумленный Роман — лишась таким образом и приобретенной и наследственной области — искал защиты у Рюрика и ляхов. Первый был ему тестем, а государь польский, Казимир Справедливый, дядею по матери. Брат Казимиров, Мечислав Старый, без успеха приступал к Владимиру, желая возвратить сей город любимому ими племяннику. Без успеха также ходил Роман с дружиною тестя в землю Галицкую: жители и венгры отразили его. Наконец Рюрик угрозами принудил Всеволода Мстиславича отдать Владимирское княжение старшему брату.
[1189 г.] Князья наши не думали вступиться за несчастного Владимира Галицкого — посаженного королем Белою в каменную башню,— но с прискорбием видели иноплеменников господами прекраснейшей из областей российских. Между тем хитрый Бела, имея дружелюбные сношения с Святославом Киевским, старался уверить его в своем бескорыстии и даже обещал со временем отдать ему Галич; а Святослав, вопреки условиям тесного союза, заключенного им с Рюриком, тайно послал одного из сыновей к королю для переговоров. Рюрик сведал и досадовал. Приняв совет митрополита, они согласились было изгнать венгров из Галича; но Святослав, уступая Рюрику сие княжение, требовал Овруча, Белагорода и всех других областей днепровских. Рюрик не хотел того, и Галич остался за венграми, впрочем, ненадолго.
Сын князя Иоанна Берладника, умершего в Фессалонике, двоюродный племянник Ярослава Галицкого, именем Ростислав, подобно отцу скитался из земли в землю и нашел пристанище в Смоленске. Он имел друзей в отечестве, где народ, неохотно повинуясь иноземным властителям, и некоторые бояре желали видеть его на престоле. По согласию с ними Ростислав, уехав от Давида Смоленского, с малым числом воинов явился пред стенами Галича, в надежде, что все граждане к нему присоединятся. Но Андрей оградил себя полками венгерскими, взял с жителей, волею и неволею, присягу в верности и вообще такие меры, что сын Берладников вместо друзей встретил там одних врагов многочисленных. Видя неудачу, измену или робость галичан, Ростислав не думал спасаться бегством; сказал дружине: «Лучше умереть в своем отечестве, нежели скитаться по чужим землям; предаю суду божию тех, которые меня обманули» — и бросился в средину неприятелей. Тяжело раненный, он упал с коня и был привезен в столицу, где народ, тронутый его жалостною судьбою, хотел возвратить ему свободу. Чтобы утишить мятеж, венгры, как сказано в летописи, приложили смертное зелие к язве Ростислава, и сей несчастный князь, достойный лучшей доли, скончался, имев только время удостовериться в народной к нему любви; а граждане, изъявив оную, раздражили своего короля. Правление Андрееве, дотоле благоразумное, снисходительное, обратилось в насилие. Венгры мстили галичанам как изменникам, нагло и неистово: отнимали жен у супругов, ставили коней в домы боярские, в самые церкви; позволяли себе всякого рода злодейства. Народ вопил, с нетерпением ожидая случая избавиться от ига: он представился.
Владимир Галицкий, заключенный с женою и с детьми у короля венгерского, нашел способ уйти: изрезал шатер, поставленный для него в башне, свил из холста веревки, спустился по оным вниз и бежал к немецкому императору, Фридерику Барбаруссе. Так сын Ярослава Великого искал некогда покровительства императора Генрика IV; но привез сокровища в Германию, а Владимир мог только обещать и действительно вызвался ежегодно платить Фридерику 2000 гривен серебра, буде его содействием отнимет Галич у венгров. Император — неизвестно, каким образом — знал великого князя суздальского и весьма ласково принял Владимира, слыша, что он сын Всеволодовой сестры. Хотя, занятый тогда важным намерением ратоборствовать в Палестине с героем Востока, Саладином, Фридерик не мог послать войска к берегам Днестра, однако ж дал Владимиру письмо к Казимиру Справедливому, которое имело счастливое для изгнанника действие: ибо сей монарх польский, завидуя венграм в приобретении земли Галицкой и ведая, сколь их господство противно ее жителям, не отказался от предлагаемой ему чести быть покровителем несчастного князя, вероломно обманутого Белою; надеялся на галичан и не обманулся. Быв недовольны правлением Владимировым, они еще гораздо более ненавидели венгров; и когда услышали, что сей князь с воеводою краковским, знаменитым Николаем, идет к их границам: то все единодушно восстали, изгнали Андрея и встретили Владимира с радостию; а Беле остался стыд и титул короля галицкого, с 1190 года употребляемый в его грамотах. Еще не миновались опасности для Владимира: худо веря бескорыстию поляков, боясь венгров, Романа Волынского и собственного народа, он прибегнул к дяде, великому князю, не хотев дотоле искать в нем милости; смиренно винился, обещал исправиться и писал к нему: «Будь моим отцом и государем: я божий и твой со всем Галичем; желаю тебе повиноваться, но только тебе одному». Сие покровительство, согласное с долгом родства, было лестно и для гордости Всеволода, который, взяв оное на себя, известил о том всех князей российских и Казимира: после чего Владимир мог безопасно господствовать до самой смерти.
Чтимый внутри и вне России, Всеволод хотел искреннего взаимного дружелюбия князей и старался утвердить оное новым свойством, выдав дочь свою за племянника Святославова, — другую, именем Верхуславу, за Рюриковича, мужественного Ростислава, а сына своего Константина, еще десятилетнего, женив на внуке умершего Романа Смоленского. Юность лет не препятствовала брачным союзам, коих требовала польза государственная. Верхуслава также едва вступила в возраст откроковицы, когда родители послали ее к жениху в Белгород. Сия свадьба была одною из великолепнейших, о коих упоминается в наших древних летописях. За невестою приезжали в Владимир шурин Рюриков, Глеб Туровский, и знатнейшие бояре с супругами, щедро одаренные Всеволодом. Отменно любя Верхуславу, отец и мать дали ей множество золота и серебра; сами проводили милую, осьмилетнюю дочь до третьего стана и со слезами поручили сыну Всеволодовой сестры, который должен был, вместе с первыми боярами суздальскими, везти невесту. В Белегороде епископ Максим совершал обряд венчания, и более двадцати князей пировали на свадьбе. Рюрик, следуя древнему обычаю, в знак любви отдал снохе город Брагин. Сей князь, тесть Игорева сына, жил в мире со всеми Ольговичами и в случае споров о границах или уделах прибегал к посредству Всеволодову. Так, Святослав (в 1190 году) желал присвоить себе часть смоленских владений; но Рюрик и Давид вместе с великим князем обезоружили его, представляя, что он взял Киев с условием не требовать ничего более и забыть споры, бывшие при великом князе Ростиславе; что ему остается или исполнить договор, или начать войну. Святослав дал им слово впредь не нарушать мира и сдержал оное, довольный честию первенства между князьями южной России. Уступив Чернигов брату, Ярославу Всеволодовичу, а Рюрику знатную часть Киевской области, не имея ни Переяславля, ни Волынии, он не мог равняться силою с древними великими князьями, но подобно им именовался великим и восстановил независимость Киева. Всеволод Георгиевич уважал в Святославе опытного старца (власы седые были тогда правой на почтение людей); предвидя его близкую кончину, удерживал до времени свое властолюбие и терпел некоторую зависимость могущественной области Суздальской от Киева по делам церковным. Вместе с народом или знаменитыми гражданами избирая епископов для Ростова, Суздаля, Владимира, но посылая их ставиться к митрополиту Никифору, преемнику Константинову, он всегда отправлял послов и к Святославу, требуя на то его княжеского соизволения: ибо власть духовная была тесно связана с гражданскою, и митрополит действовал согласно с желанием государя. Никифор хотел нарушить сей устав в России, самовластно посвятив в епископы Суздалю одного грека; но Всеволод не принял его, и митрополит поставил иного, назначенного великим князем и одобренного Святославом. — Между тем, желая приближиться к древней столице, Всеволод возобновил город Остер, разрушенный Изяславом Мстиславичем: тиун суздальский приехал туда властвовать именем князя. Южный Переяславль также зависел от Всеволода, который отдал его, по смерти Владимира Глебовича, другому племяннику, Ярославу Мстисла-вичу. Вся Украина, по словам летописца, оплакала сего мужественного Владимира, ужасного для половцев, доброго, бескорыстного, любившего дружину и любимого ею.
Когда почти вся Россия наслаждалась тишиною, Смоленская и Новогородская область представляют нам ужасы мятежа и картину воинской деятельности. Давид Ростисла-вич, господствуя в Смоленске, не был любим народом. Не имея твердых государственных законов, основанных на опыте веков, князья и подданные в нашем древнем отечестве часто действовали по внушению страстей; сила казалась справедливостию: иногда государь, могущественный усердием и мечами дружины, угнетал народ; иногда народ презирал волю государя слабого. Неясность взаимных прав служила поводом к мятежам, и смоляне, однажды изгнав князя, хотели и вторично утвердить народную власть таким же делом. Но Давид был смел, решителен; не уступил гражданам и не жалел их крови; казнил многих и восста-|НОВИА порядок,
Сын Давидов, Мстислав, года два княжил спокойно в Новегороде; вместе с отцом ходил воевать Полоцкую область и заключил мир с ее жителями, которые встретили их на границе с дарами. При сем же князе новогородцы, опустошив часть Финляндии, привели оттуда многих пленников. Но дух раздора не замедлил обнаружиться в республике: народ возненавидел некоторых знатных граждан, осудил на смерть, бросил с моста в Волхов. Юный Мстислав не предупредил зла и казался слабым. В вину ему поставили, может быть, и гибель чиновников, ездивших тогда для собрания дани в Заволочье, в страну Печорскую и Югорскую, где Новгород господствовал и давал законы народам полудиким, богатым драгоценными звериными кожами: сии чиновники и товарищи их были убиты жителями, хотевшими освободиться от ига россиян. Вследствие того и другого происшествия новогородцы изгнали Мстислава, прибегнули опять ко Всеволоду и желали вторично иметь князем свояка его, Ярослава Владимировича. Теснейшая связь с могущественным государем суздальским обещала им столь важные выгоды для внутренней торговли, что они согласились забыть прежнюю досаду на Ярослава и целые девять лет терпели его как в счастливых, так и в неблагоприятных обстоятельствах. Первый год Ярославова княжения, или 1188, ознаменовался чрезвычайною хлебною дороговизною (четверть ржи стоила более двух нынешних серебряных рублей) и важною ссорою с варягами, готландцами и другими народами скандинавскими. Новогородцы задержали их купцов, разослали по темницам; не пустили своих за море; отправили назад послов варяжских и не хотели с ними договариваться о мире. Шведские лгтописцы сказывают, что в сей год россияне, соединясь с жителями Эстонии и корелами, приходили на судах в окрестности Стокгольма, убили архиепископа упсальского, взяли 14 июля древний торговый город шведский Сигтуну, опустошили его так, что он уже навеки утратил свое прежнее цветущее состояние, и вместе со многими драгоценностями похитили серебряные церковные врата, которыми украсилась соборная церковь новогородская. Недовольные тогда варягами, новогородцы могли возбудить эстонцев к опустошению приморской Швеции; могли дать им и некоторых воинов: но участие россиян в сем предприятии, без сомнения, было не важно, когда современные летописцы наши о том не упоминают, описывая обстоятельно малейшие военные действия их времени; например, как псковитяне (в 1190 году) разбили сих самых эстонцев, которые на семи шнеках, или судах, приходили грабить в окрестностях тамошнего озера; как новогородцы с корелами (в 1191 году) воевали бедную землю финнов, жгли там селения, истребляли скот. Тогда же Ярослав Владимирович, имев на границе свидание с князьями кривскими, или полоцкими, согласился вместе с ними идти зимою на литву или чудь; богато одаренный союзниками, возвратился в Новгород и, по условию вступив в Ливонскую землю, взял Дерпт, множество пленников и всякого роду добычи. В следующий год, летом, сей князь сам остался во Пскове, а двор его, или дружина, с отрядом псковитян завоевали Медвежью Голову, или Оденпе, распространив огнем и мечом ужас в окрестностях. Тогдашнее состояние чудского народа было самое несчастное: россияне, ссылаясь на древние права свои, требовали от него дани, а шведы перемены закона. Папа Александр III торжественно обещал северным католикам вечное блаженство, ежели язычники эстонские признают в нем апостольского наместника: с латинскою Библиею и с мечом шведы выходили на восточные берега моря Балтийского и наказывали идолопоклонников за их упорство в заблуждениях язычества. Россияне — новогородцы, кривичи — изъявили менее ревности к обращению неверных и не хотели насилием просвещать людей; но считали жителей Эстонии и Ливонии своими подданными, наказывая их как мятежников, когда они желали независимости. В сие время, по сказанию древнейшего летописца ливонского, славился могуществом князь полоцкий Владимир: он господствовал до самого устья Двины, и власть его над южною чудскою землею была вообще столь известна, что благочестивый старец Меингард, усердный немецкий католик, приехав около 1186 года с купцами немецкими в Ливонию, просил у него дозволения мирно обращать тамошних язычников в христианство: на что Владимир охотно согласился и даже отпустил Меингарда с дарами из Полоцка, не предвидя вредных следствий, которым скоро надлежало открыться для россиян от властолюбия пап и духовенства римского. Меингард имел успех в важном деле своем: основал первую христианскую церковь в Икскуле вместе с маленькою крепостию (недалеко от нынешней Риги); учил язычников Закону и военному искусству для их безопасности; крестил волею и неволею; одним словом, утвердил там веру латинскую.
Новогородцы, желая отмстить народу югорскому за убиение их собирателей дани, в 1193 году послали туда воеводу с дружиною довольно многочисленною. Жители, хотя свирепые обычаем и дикие нравами, имели уже города. Воевода, взяв один из оных, пять недель стоял под другим, терпя нужду в съестных припасах. Осажденные уверяли его в своей покорности, называли себя новогородскими слугами и несколько раз обещали вынести обыкновенную дань: соболей, серебро (что, как надобно думать, получали они меною от дальнейших народов сибирских). Неосторожный воевода, приглашенный ими, въехал в город с двенадцатью чиновниками и был изрублен в куски; такую же участь имели и другие 80 россиян, вошедшие за ними. На третий день, декабря 6, жители сделали вылазку и почти совсем истребили осаждающих, изнуренных голодом. Спаслося менее ста человек, которые, долгое время скитаясь по снежным пустыням, не могли дать о себе никакой вести новогородцам, беспокойным о судьбе их, и возвратились уже чрез 8 месяцев. Вместо того, чтобы идти в храм и благодарить небо, спасшее их от погибели, сии несчастные вздумали судиться пред народом, обвиняли друг друга в измене, в тайном сношении со врагами во время осады города югорского. Дело, весьма неясное, кончилось убиением трех граждан и взысканием пени с иных, мнимых преступников.
[1194—1195] Всеволод Суздальский и Святослав Киевский держали равновесие государства: Новгород, Рязань, Муром, Смоленск, некоторые области Волынские и днепровские, подвластные Рюрику, признавали Всеволода своим главою: Ольговичи и владетели кривские повиновались Святославу, который, несмотря на то, чувствовал превосходство сил на стороне великого князя и, следуя внушениям благоразумия, свойственного опытной старости, не дерзал явно ему противоборствовать. Так, имея ссору о границах с князьями рязанскими и готовый вместе с другими Ольговичами объявить им войну, он не мог начать ее без дозволения Всеволодова: требовал оного, не получил и должен был мирно возвратиться из Карачева. На сем пути Святослав занемог: чувствуя сильную боль в ноге, летом ехал в санях до реки Десны, где сел в лодку; из Киева немедленно отправился в Вышегород: облил слезами раку святых мучеников, Бориса и Глеба; хотел поклониться там гробу отца своего, но видя дверь сего придела запертою, спешил возвратиться к супруге. Он жил только неделю; мог еще однажды выехать из дворца к обедне; слабел, едва говорил и лежал наконец в усыплении; за несколько же часов до смерти вдруг поднялся на одре и спросил у супруги: когда будут Маккавеи? — день, в который умер отец его. В понедельник, ответствовала княгиня. «Итак, мне не дожить!» — сказал он. Княгиня думала, что ему привиделся сон, и хотела знать оный. Святослав не ответствовал ей, громко читая: верую во единого; отправил гонца за Рюриком, велел постричь себя в монзхи и преставился... Непостоянный от юности, некогда друг и предатель Мстиславичей, Мономаховых внуков; то враг, то союзник Долгорукого и дядей своих, черниговских владетелей; жертвуя истинными государственными добродетелями, справедливостию, честию, выгодам политики личной; бессовестный в отношении не только к Мономахову потомству, но и к своим единокровным, сей князь имел однако ж достоинства: ум необыкновенный, целомудрие, трезвость, всю наружность усердного христианина и щедрость к бедным. Имя государя киевского, напоминая знаменитость древних князей великих, доставляло ему уважение от монархов соседственных. Бела Венгерский искал его дружбы: сильный Казимир также. Женив сына, именем Всеволода Чермного, на дочери Казимировой, Марии (скоро умершей инокинею в киевском, ею основанном монастыре св. Кирилла), Святослав помолвил внуку, Евфимию, дочь Глебову, за греческого царевича (может быть, Исаакиева сына, Алексия IV) и не дожил до ее брака, успев единственно выслать бояр навстречу к императорским сановникам, ехавшим за невестою.
Вероятно, что Рюрик уступил Святославу Киев единственно по его смерть и что Всеволод утвердил сей договор, известный князьям, вельможам и гражданам. Любимый вообще за свою приветливость, Рюрик был встречен народом и митрополитом со крестами; а великий князь прислал бояр возвести его на трон киевский, желая тем ознаменовать зависимость оного от государей суздальских, хотя Рюрик, подобно Святославу, также назывался великим князем и самовластно располагал городами днепровскими. Он звал к себе брата, Давида Смоленского, чтобы вместе с ним назначить уделы своим сыновьям и Владимировичам, внукам Мстислава Великого. Давид провел для того несколько дней в Киеве, посвященных делам государственным и весельям. Рюрик, сын его Ростислав Белогородский и киевляне давали ему пиры. Давид также угостил их. Берендеи, торки, самые монахи пировали у сего князя; и между тем, как роскошь изливала свой тук на княжеских трапезах, благотворительность не забывала и нищих. Обычай достохвальный: тогда не было праздника для богатых без милостыни для бедных. Вообще сии народные угощения, обыкновенные в древней России, установленные в начале гражданских обществ и долго поддерживаемые благоразумием государственным, представляли картину, можно сказать, восхитительную. Государь, как истинный хозяин, подчивал граждан, пил и ел вместе с ними; вельможи, тиуны, воеводы, знаменитые духовные особы смешивались с бесчисленными толпами гостей всякого состояния; дух братства оживлял сердца, питая в них любовь к отечеству и к венценосцам.
Признав Всеволода старшим и главою князей, Рюрик имел в нем надежного покровителя; однако ж искал еще Другой опоры и, будучи тестем Романа Мстиславича Волынского, отдал ему пять городов киевских: Торческ, Канев, Триполь, Корсунь и Богуслав. Всеволод оскорбился. «Я старший в Мономаховом роде, — велел он сказать Рюрику: — кому обязан ты Киевом? Но забывая меня, отдаешь города иным младшим князьям. Не оспориваю власти твоей: господствуй и делись оною с друзьями! Увидим, могут ли они защитить тебя!» Желая умилостивить Всеволода, сват его предлагал ему особенный удел в Киевской области; но великий князь требовал для себя городов, отданных Мстиславичу. В сомнении и нерешимости Рюрик призвал на совет Никифора митрополита; с одной стороны не хотел нарушить слова своего в рассуждении зятя, а с другой боялся Всеволода. «Мы поставлены от бога мирить государей в земле Русской, — ответствовал митрополит: — всего ужаснее кровопролитие. Исполни волю старейшего князя. Если Мстиславич назовет тебя клятвопреступником, то я беру грех на себя; а ты можешь удовольствовать зятя иными городами». Сам Роман изъявил согласие взять другую область или деньги в замену удела, и распря прекратилась; но когда Всеволод, отправив наместников в города днепровские, подарил Торческ зятю своему, Рюрикову сыну: волынский князь вознегодовал на тестя, считая себя обманутым; не хотел жить с его дочерью; принуждал бедную супругу удалиться в монастырь и вступил в дружбу с Ярославом Черниговским, советуя ему завоевать Киев. Тогда Рюрик, обличив зятя в умыслах неприятельских и велев повергнуть пред ним грамоты крестные, обратился к Всеволоду Георгиевичу. «Государь и брат! — сказали послы его: — Романко изменил нам и дружится со врагами Мономахова племени. Вооружимся и сядем на коней!» Предвидя, что великий князь вступится за Рюрика, Мстиславич искал союзников в Польше, где юные сыновья Казимировы готовились отразить дядю, властолюбивого Мечислава. Они сами имели нужду в помощи, и мужественный Роман за них ополчился, говоря дружине своей, что услуга дает право на взаимную услугу и что, победив дядю, он будет располагать силами благодарных племянников. Уже войска стояли друг против друга. Мечислав требовал мира, предлагая нашему князю быть посредником. Бояре российские также не хотели кровопролития; но пылкий князь, вопреки их совету, дал знак битвы. Польские историки пишут, что он повелевал только одним крылом, а воевода краковский, Николай, другим и срединою. Сражались с утра до вечера. Мечислав победил, и Роман, жестоко уязвленный, велел нести себя к пределам Волыни. Знаменитый епископ краковский, Фулько, ночью догнал его и заклинал возвратиться, боясь, чтобы неприятель не взял столицы. «Не имея ни силы в руках, ни воинов, отчасти убитых, отчасти рассеянных, могу ли быть вам полезен?» — сказал ему Мстиславич; а на вопрос епископа: что ж делать? — ответствовал: «Защищать столицу, пока соберемся с силами». Роман отправил из Владимира послов в Киев; обезоружил тестя смиренным признанием вины своей и чрез ходатайство митрополита получил от Рюрика два города в награждение.
Великий князь, Рюрик и брат его, Давид Смоленский, требовали от черниговского и всех князей Олегова рода, чтобы они присягнули за себя и за детей своих никогда не искать ни Киева, ни Смоленска и довольствовались левым берегом Днепра, отданным их прадеду, Святославу. Ольговичи не хотели того. «Мы готовы,— говорили они чрез послов Всеволоду Георгиевичу,— блюсти Киев за тобою или за Рюриком; но если желаешь навсегда удалить нас от престола киевского, то знай, что мы не венгры, не ляхи, а потомки государя единого. Властвуйте, пока вы живы; когда ж вас не будет, древняя столица да принадлежит достойнейшему, по воле божией!» Всеволод грозил им: они на все согласились; а Рюрик отпустил наемных половцев и в доказательство своего миролюбия обещал Ярославу Черниговскому исходатайствовать ему у брата Витебск, где княжил Василько Брячиславич, зять Давидов, племянник Всеслава Полоцкого.
[1196 г.] Но Ольговичи нарушили клятвенный обет мира: не дождавшись послов ни Всеволодовых, ни Давидовых, с коими надлежало им во всем условиться, в конце зимы выступили с войском к Витебску и начали грабить Смоленскую область. Племянник Давида, Мстислав Романович, сват великого князя, хотел отразить их. Ольговичи имели время изготовиться к битве, соединились с князьями полоцкими, Васильком Володаревичем и Борисом Друцким; заняли выгодное место и притоптали снег вокруг себя, чтобы тем удобнее действовать оружием. Мстислав вышел с полками из леса, напал стремительно и смял рать черниговскую, над коею начальствовал Олег Святославич; но воевода смоленский, Михалко, в то же время бежал, не дерзнув сразиться с полочанами, которые, видя Олега разбитого, ударили с тылу на полки Мстислава. Сей храбрый князь, гнав черниговцев, увидел себя окруженного новыми рядами неприятелей и должен был сдаться. Зять Давидов, юный князь рязанский, и Ростислав Владимирович, внук Мстислава Великого, едва могли спастися. Они принесли смоленскому князю весть о сем несчастии; а Ярослав Черниговский, обрадованный блестящим успехом своего племянника и слыша, что жители Смоленска не любят Давида, хотел с новыми полками идти прямо к сему городу. Рюрик остановил его. «Ты не имеешь совести, — писал он к нему из Овруча: — и так возвращаю тебе грамоты крестные, тобою нарушенные. Иди к Смоленску: я пойду к Чернигову. Увидим, кто будет счастливее». Ярослав оправдывался, жалуясь на Давида и князя витебского; обещал без выкупа освободить пленного Мстислава Романовича, требуя единственно того, чтобы Рюрик отступил от союза с великим князем. «У нас дела общие, — ответствовал Рюрик: — буде искренно желаешь мира, то дай свободный путь моим послам чрез твою область ко Всеволоду и Давиду; мы все готовы примириться». Но Ярослав, будучи коварным, считал и других таковыми; не верил ему; занял все дороги; препятствовал сообщению между областями Киевскою, Смоленскою и Суздальскою. Началась война, или, лучше сказать, грабительство в пределах днепровских. Отвергнув великодушные правила Мономахова дому, Рюрик не устыдился нанять диких половцев для опустошения черниговских владений и полнил руки варварам, как сказано в летописи.
Ольговичи имели союзников в князьях полоцких: те и другие считали себя угнетенными и старейшими Мономаховых наследников. Они нашли друга и между последними: мужественного Романа Волынского, который искал всех способов возвыситься; следуя одному правилу быть сильным, не уважал никаких иных, ни родства, ни признательности. Обязанный благодеяниями тестя, он забыл их: помнил только, что Рюрик взял у него назад города днепровские. Отдохнув после несчастной битвы с Мечиславом Старым, Роман снова предложил союз Ольговичам и послал рать свою воевать область Смоленскую и Киевскую. Сие нечаянное нападение уменьшило на время затруднение Ярослава, но собственную область Романову подвергнуло бедствиям опустошения: с одной стороны Ростислав, сын Рюриков, а с другой племянник его, Мстислав, сын Мстислава Храброго, вместе с Владимиром Галицким пленили множество людей в окрестностях Каменца и Перемиля. Сам Рюрик остался в Киеве: ибо узнал, что Всеволод наконец решительно действует против Ольговичей, соединился с Давидом, с князьями рязанскими, муромскими, с половцами,— завоевал область вятичей и думает вступить в Черниговскую. Ярослав видел себя в крайней опасности; но, скрывая боязнь, изготовился к сильному отпору: укрепил города, нанял степных половцев, оставил в Чернигове двух Святославичей и расположился станом близ темных лесов, сделав вокруг засеки, подрубив все мосты. Впрочем, ему легче было поссорить врагов своих хитростию, нежели силою одолеть их: так он и действовал.
Изъявляя вместе и миролюбие и неустрашимость, Ярослав послал сказать Всеволоду: «Любезный брат! Ты взял к нашу отчину и достояние. Желаешь ли загладить насилие дружбою? Мы любви не убегаем и готовы заключить мир согласно с твоею верховною волею. Желаешь ли битвы? Не убегаем и того. Бог и святой Спас рассудят нас в поле». Всеволод хотел знать мнение князей смоленского, рязанских и бояр. Давид противился миру, говоря: «Ты дал слово моему брату соединиться с ним под Черниговом и там или разрушить власть коварных Ольговичей, или заключить мир общий; а теперь думаешь один вступить в переговоры? Рюрик не будет доволен тобою. Ты велел ему начать войну; для тебя он предал огню и мечу свою область. Можешь ли без него мириться?» То же говорили и князья рязанские; но Всеволод, недовольный их смелыми представлениями, велел сказать Ольговичам, что соглашается забыть их вину, если они возвратят свободу Мстиславу Романовичу, откажутся от союза с Романом Волынским и выгонят мятежного Ярополка, сего славного чудесным прозрением слепца, который, будучи взят в плен великим князем, ушел из неволи и жил в Чернигове. Ярослав не принял только одного условия, касательно Романа Волынского, желая быть и впредь его другом. Согласились во всем прочем и с обыкновенными священными обрядами утвердили мир, к великому огорчению Рюрика. Хотя Всеволод дал ему знать, что Ольговичи клялись никогда не тревожить ни киевских, ни смоленских областей; но Рюрик осыпал его укоризнами. «Так поступают одни вероломные,— ответствовал сей князь Всеволоду: — для тебя я озлобил зятя, отдав тебе города его; ты же заставил меня воевать с Ярославом, который лично не сделал мне зла и не искал Киева. В ожидании твоего содействия прошли лето и зима; наконец, выступаешь в поле и миришься сам собою, оставив главного врага, Романа, в связи с Ольговичами и господином области, им от меня полученной». Следуя внушению досады, Рюрик отнял у Всеволода города киевские и, тем оскорбив его, приготовил для себя важные несчастия, лишенный великокняжеского покровительства. Всеволод без сомнения поступил в сем случае несправедливо. Имея тайные намерения, он не хотел совершенного падения черниговских князей, чтобы не усилить тем киевского и смоленского, равно противных замышляемому им единовластию. Равновесие их сил казалось ему до времени согласнее с его пользою.
Смирив Ольговичей и по-видимому защитив союзников, великий князь с торжеством возвратился в столицу как государь, любимый народом, и победитель. В Смоленске, в Чернигове сделались важные перемены, благоприятные для его властолюбия. Давид, благородный, мужественный, предчувствуя свой конец, уступил трон племяннику, Мстиславу Романовичу, постригся вместе с супругою, отправил юного сына, именем Константина, на воспитание к брату Рюрику и велел нести себя, уже больного, из дворца в обитель Смядынскую, где и преставился [23 апреля 1197 г.] в молитвах (пятидесяти семи лет от рождения), оплакиваемый дружиною, иноками, мирными гражданами (ибо строптивые не любили его). Летописцы, уважая дела набожности более государственных, сказывают, что никто из князей смоленских не превзошел Давида в украшении храмов; что церковь св. Михаила, им созданная, была великолепнейшею в странах полунощных и что он «жедневно посещал ее. Но сей князь, христианин усердный, слыл грозою мятежников и злых: набожность не ослабляла в нем строгости правосудия, ни веледушной гордости княжеской, противной Андрею Боголюбскому, неприятной и Всеволоду, который тем более любил Давидова наследника, своего добродушного свата, ему преданного.— [1198 г.] В Чернигове умер Ярослав, верный последователь братней, коварной системы, и великий князь с удовольствием сведал, что Игорь Северский, старейший в роде, сел на тамошнем знаменитом престоле: ибо сей внук Олегов менее других славился кознодейством.
Не имея опасных совместников внутри России, Всеволод старался утвердить безопасность границ своих. Половцы за деньги служили ему, но в то же время, кочуя от нынешней Слободской Украинской до Саратовской губернии, беспокоили его южные владения, особенно же пределы рязанские: он сильным ополчением устрашил варваров, ходил с юным сыном, Константином, во глубину степей, везде жег зимовья половецкие, и ханы, сняв свои многочисленные вежи, от берегов Дона с ужасом бежали к морю.
[1196—1201 гг.] Чего Андрей желал напрасно, то сделал хитрый Всеволод: он на несколько лет совершенно подчинил себе мятежную первобытную столицу наших князей. Во время раздора его с Ольговичами, повинуясь ему, лучшие новогородцы, не только военные люди, но и самые купцы, ходили с Ярославом в Великие Ауки, чтобы удерживать кривских владетелей и препятствовать их соединению с черниговцами. Ярослав Владимирович уже имел тогда многих неприятелей в Новегороде: посадник, чиновники ездили ко Всеволоду, прося его, чтобы он вывел от них свояка и дал им сына. Великий князь задержал сих послов, а новогородцы, тем оскорбленные, изгнали Ярослава, к сожалению добрых, миролюбивых людей, которых сторона редко бывает сильнейшею. Народ, обольщенный безрассудными, хотел доказать свою независимость, и сын князя черниговского, избранный большинством голосов, приехал в Новгород, не господствовать, но быть игралищем своевольных. Между тем Ярослав, с согласия жителей, остался в Торжке; брал дань в окрестностях Меты и за Волоком. Новогородцев везде ловили как неприятелей, толпами приводили в Владимир. Действуя осторожнее Андрея, Всеволод не думал осаждать их столицы: мешал им только купечествовать в России и собирать налоги в двинской земле, зная, что любостяжание скоро одержит верх над упрямством людей торговых. В самом деле, чрез шесть месяцев сын князя черниговского должен был ехать назад к отцу: сотники новогородские явились во дворце у Всеволода, извинялись, молили, обещали, и Ярослав к ним возвратился, провождаемый множеством их освобожденных сограждан. Народ торжествовал прибытие сего князя как отца и благотворителя, удивляясь своему прежнему заблуждению. Тишина восстановилась: князь властвовал благоразумно, судил справедливо, взял нужные меры для защиты границ и смирил полочан, дерзнувших вместе с литвою злодействовать вокруг Великих Лук. Но Всеволод, недовольный свояком, призвал его к себе, и чего прежде не хотел сделать в угодность народу, то народ сделал в угодность великому князю: архиепископ Мартирий и чиновники Должны были, исполняя уже не свою волю, а повеление государя, ехать в Владимир и требовать Всеволодова сына на престол новогородский. Послы сказали: «Господин князь великий! Область наша есть твоя отчина: молим, Да повелевает нами родной внук Долгорукого, правнук Мономахов!» Всеволод изъявил притворную нерешимость; хотел еще советоваться с дружиною и как бы из снисхождения дал новогородцам сына, именем Святослава-Гавриила, еще младенца, предписав им условия, согласные с честию княжескою. Сей государь, обласкав, угостив чиновников, без сомнения не мог уверить их, что славная воля новогородская остается в древней силе своей; однако ж хотя наружным образом почтив устав ее, скрыл действие самовластия от простых граждан. Они думали, что Святослав ими избран, и встретили его с радостию. Другие видели повелителя, но молчали, ибо надеялись жить спокойнее или боялись сильного Всеволода. Согласясь с посадником, он дал Новугороду и архиепископа на место Мартирия, который, не доехав до Владимира, умер близ Осташкова. — Вероятно, что великий князь окружил юного Святослава опытными боярами и чрез них управлял областию Новогородскою, так же, как и южным Переяславлем, где другой, десятилетний сын Всеволодов, Ярослав-Феодор, властвовал по кончине своего двоюродного брата, Ярослава Мстиславича.
В сие время Роман Волынский обратил на себя общее внимание приобретением сильной области и тиранством удивительным, если сказание польских историков справедливо. Знаменитый род Володаря Галицкого пресекся: сын Ярославов, Владимир, освободив наследственную область свою от ига венгров, чрез несколько лет умер и не оставил детей. Вся южная Россия пришла в движение: каждый князь хотел овладеть землею богатою, торговою, многолюдною. Но Роман Мстиславич предупредил совместников: воспитанный при дворе Казимира Справедливого, связанный ближним родством с его юными сыновьями и вдовствующею супругою, Еленою, дочерью Всеволода Мстиславича Бельзского, которая участвовала в важнейших делах государственных, он прибегнул к ляхам и с их помощию вступил в страну Галицкую. Народ уже знал и не любил сего князя, жестокого нравом. Вельможи, бояре явились в стане польском, моля Казимирова сына, герцога Лешка, «чтобы он сам управлял ими или чрез своего наместника и таким образом избавил бы их от бедственного участия в междоусобии князей российских». Бояре предлагали дары, серебро, золото, ткани драгоценные; а граждане вооружались. Однако ж поляки силою возвели Романа на престол галицкий. Тогда сей князь, озлобленный общею к нему ненавистию вельмож, начал свирепствовать как второй Бузирис в своих новых владениях. Так пишет современный историк, епископ Кадлубек, повествуя, что Роман умертвил лучших бояр галицких, зарывал их живых в землю, четверил, расстреливал, изобретал неслыханные муки. Многие спаслися бегством в другие земли: он старался возвратить их, обещая им всякие милости, и не обманывал; но чрез несколько времени вымышлял клевету, обвинял сих легковерных во мнимом злоумышлении, казнил и присвоивал себе их достояние, говоря в пословицу: «чтобы спокойно есть медовый сот, надобно задавить пчел».
Может быть, злословие, легковерие или пристрастие излишно очернили свойство государя, ужасного для строптивых, мятежных галичан; когда же он действительно, играя жизнию людей, следовал в своем правлении сей гнусной пословице, сохраненной и в наших летописях: то князья российские могли свержением тирана услужить человечеству. [1202 г.] Рюрик, Ольговичи, быв дотоле в дружбе с Романом, хотели отнять у него державу Галицкую, снисканную им помощию иноплеменников, и соединились в Киеве, чтобы идти к Днестру. Но деятельный Мстиславич не терял времени: они еще не вышли в поле, когда знамена Романовы уже развевались на берегах Днепра. Сей хитрый князь, имев время снестися с могущественным Всеволодом, с черными клобуками, с наместниками многих южных городов, удостоверился в их доброжелательстве. Берендеи, торки приехали к нему в стан; города не оборонялись; жители прежде битвы встречали его как победителя, и самые киевляне без малейшего сопротивления отворили Копыревские ворота Подола. Рюрик, Ольговичи трепетали за каменною стеною в верхней части города; с радостию приняли мир и выехали из Киева: Рюрик в Овруч, черниговские в их наследственную область. — По условию, сделанному с великим князем, отдав Киев двоюродному брату своему, Ингварю Яросла-вичу Луцкому, Роман спешил, ко славе нашего древнего оружия, защитить греческую империю. Половцы опустошали Фракию: Алексей Комнин III и митрополит российский молили его быть спасителем христиан единоверных. Мужественный Роман вступил в землю половецкую, завоевал многие вежи, освободил там пленных россиян, отвлек варваров от Константинополя и, принудив их оставить Фракию, с торжеством возвратился в Галич.
[1204 г.] Страшный князь галицкий ошибся, думая, что Ольговичи и Рюрик не дерзнут нарушить мира. Не жалея казны своей, не жалея отечества, они наняли множество половцев и взяли приступом Киев [1 января]. Варвары опустошили домы, храм Десятинный, Софийский, монастыри; умертвили старцев и недужных; оковали цепями молодых и здоровых; не щадили ни знаменитых людей, ни юных жен, ни священников, ни монахинь. Одни купцы иноземные оборонялись в каменных церквах столь мужественно, что половцы вступили с ними в переговоры: удовольствовались частию их товаров и не сделали им более никакого зла. Город пылал; везде стенали умирающие; невольников гнали толпами. Киев никогда еще не видел подобных ужасов в стенах своих: был взят, ограблен сыном Андрея Боголюбского; но жители, лишенные имения, остались тогда по крайней мере свободными. Все добрые россияне, самые отдаленные, оплакивали несчастие древней столицы и жаловались на его виновников. Мало-помалу она снова наполнилась жителями, которые укрылись от меча половцев и спаслись от неволи; но сей город, дважды разоренный, лишился своего блеска. В церквах не осталось ни одного сосуда, ни одной иконы с окладом. Варвары похитили и драгоценные одежды древних князей российских, Св. Владимира, Ярослава Великого и других, которые на память себе вешали оные в храмах.
Рюрик и черниговские владетели, довольные злодеянием, вышли из Киева: судьба наказала первого. Роман пришел с войском к Овручу и сверх чаяния предложил тестю мир, убеждая его отказаться от союза Ольговичей; склонил даже и Всеволода Георгиевича забыть досаду на Рюрика и снова отдать ему Киев, как бы в награду за разорение оного. Такое удивительное великодушие было одною хитростию: князь галицкий желал только отвлечь легковерного тестя от черниговских владетелей (которые тогда счастливо воевали с Литвою); примирил их со Всеволодом и в доказательство своей мнимой дружбы к Рюрику ходил с ним, в жестокую зиму, на половцев; взял немало пленников, скота — и вдруг, будучи в Триполе, без всякой известной причины велел дружине схватить сего несчастного князя, отвезти в Киев, заключить в монастырь. Рюрик, жена его и дочь, супруга Романова, в одно время были пострижены; а сын его, зять Всеволодов, отведен пленником в Галич, вместе с меньшим братом. Наказав тестя, Роман возвратился в свою область, и хотя, в угодность великому князю, отпустил Рюриковых сыновей, но бедный отец остался монахом. Довольный освобождением зятя, Всеволод посадил его на престол киевский.
Тогда пылкий, неутомимый Роман, уступив великому князю честь располагать судьбою Киева, обратил свое внимание на Польшу, где коварный герцог Мечислав, обманув юного Лешка, присвоил себе единовластие. Князь галицкий весною вступил в область Сендомирскую, взял два города и прекратил военные действия, услышав о смерти старого герцога, врага своего и победителя; но возобновил их, сведав, что сын Мечиславов объявил себя государем в Кракове. Беззащитные села были жертвою пламени вокруг Сендомира, и послы Лешковы молили Романа оставить их землю в покое. Соглашаясь на мир, он требовал денег за убытки, им понесенные, и за кровь россиян, убитых в сражении с Мечиславом; отсрочил платеж, но хотел, чтобы ему отдали в залог область Люблинскую. — В то же самое время прибыл к галицкому князю посол Иннокентия III, властолюбивого папы римского. Уже давно ревностные проповедники латинской веры желали отвратить наших предков от восточной церкви: знаменитый епископ краковский Матфей около половины XII века торжественно возлагал на аббата клервоского, миссионария, именем Бернарда, обязанность вывести их из мнимого заблуждения, говоря в письме к нему, что «россияне живут как бы в особенном мире, бесчисленны подобно звездам небесным, и в хладных, мрачных странах своих ведая спасителя единственно по имени, ожидают теплотворного света истинной веры от наместника апостольского; что Бернард, смягчив их грубы» сердца, будет новым Орфеем, Амфионом», и проч. Си . усердные домогательства римских фанатиков не имели успеха, и папа, слыша о силе Мстиславича, грозного для венгров и ляхов, надеялся обольстить его честолюбие. Велеречивый посол Иннокентия доказывал нашему князю превосходство Закона латинского; но, опровергаемый Романом, искусным в прениях богословских, сказал ему наконец, что папа может его наделить городами и сделать великим королем посредством меча Петрова. Роман, обнажив собственный меч свой, с гордостию ответствовал: «Такой ли у папы? Доколе ношу его при бедре, не имею нужды в ином и кровию покупаю города, следуя примеру наших дедов, возвеличивших землю Русскую». — [1205 г.] Сей князь умный скоро погиб от неосторожности: снова объявив войну ляхам, стоял на Висле; с малою дружиною отъехал от войска, встретил неприятелей и пал в неравной битве. Галичане нашли его уже мертвого. — Роман, называемый в Волынской летописи Великим и самодержцем всея Руси, надолго оставил память блестящих воинских дел своих, известных от Константинополя до Рима. Жестокий для галичан, он был любим, по крайней мере отлично уважаем, в наследственном уделе владимирском, где народ славил в нем ум мудрости, дерзость льва, быстроту орлиную и ревность Мономахову в усмирении варваров, под щитом героя не боясь ни хищных ятвягов, диких обитателей Подляшья, ни свирепых литовцев, коих историк пишет, что сей князь, одерживая над ними победы, впрягал несчастных пленников в соху для обработывания земли и что в отечестве их до самого XVI века говорили в пословицу: Романе! Худым живеши, литвою ореши. Летописцы византийские упоминают об нем с похвалою, именуя его мужем крепким, деятельным. Одним словом, ему принадлежит честь знаменитости между нашими древними князьями. — Даниил и Васильке, сыновья Романовы, второго брака, остались еще младенцами под надзира-нием матери: галичане волновались, однако ж присягнули в верности Даниилу, имевшему не более четырех лет от рождения.
Постриженный Рюрик, услышав о смерти зятя и врага, ободрился: скинул одежду инока и сел на престоле в Киеве; хотел расстричь и жену свою, которая вместо того немедленно приняла схиму, осуждая его легкомыслие. Он возобновил союз с князьями черниговскими и спешил к Галичу в надежде, что младенец Даниил не в состоянии ему противиться и что тамошние бояре не захотят лить крови своей за сына, терпев много от жестокости отца. Но мать Даниилова взяла меры. Андрей, государь венгерский, все еще именовался королем Галиции; не спорил об ней с мужественным Романом и даже был его названым братом: однако ж не преставал жалеть о сем утраченном королевстве и брал живейшее участие в происшествиях оного. Вдовствующая княгиня виделась с Андреем в Саноке; напомнила ему дружбу Романову, представила Даниила, говорила с чувствительностию матери и сделала в нем, по-видимому, столь глубокое впечатление, что он искренно дал слово быть ее сыну вторым нежным отцом. Действия соответствовали обещаниям. Сильная дружина венгерская окружила дворец княжеский, заняла крепости; повелевая именем малолетнего Даниила, грозила казнию внутренним изменникам и распорядила защиту от неприятелей внешних, так что Рюрик, вступив с Ольговичами в Галицкую землю, встретил войско благоустроенное, сражался без успеха, не мог взять ни одного укрепленного места и возвратился с великим стыдом. Сын Рюриков, зять великого князя, выгнал только Ярослава Владимировича, свояка Всеволодова, из Вышегорода, и союзники распустили войско. Рюрик уступил Белгород своим друзьям черниговским, которые отдали его Глебу Святославичу.
Между тем Всеволод Георгиевич спокойно господствовал на севере: отряды его войска тревожили болгаров, князья рязанские отражали донских хищников, а нового-родцы литву. Жители Великих Лук с воеводою, именем Нездилою, ходили в Летгалию, или в южную часть нынешней Лифляндской губернии, и привели оттуда пленников. Новая ссора россиян с варягами — вероятно, по торговле — не имела никакого следствия: последние должны были на все согласиться, чтобы мирно купечествовать в наших северо-западных областях. Но Всеволод, будто бы желая защитить Новгород от внешних опасных неприятелей, велел объявить тамошним чиновникам, что он дает им старшего сына своего, Константина, ибо отрок Святослав еще не в силах быть их покровителем. Надобно думать, что бояре владимирские, пестуны юного Святослава, не могли обуздывать народного своевольства и что великий князь хотел сею переменою еще более утвердить власть свою над Новымгородом. Двадцатилетний Константин уже славился мудростию, великодушием, христианскими добродетелями: граждане владимирские с печалию услышали, что сей любимый юноша, благотворитель бедных, должен их оставить. Отец вручил ему крест и меч. «Иди управлять народом, — сказал Всеволод: — будь его судиею и защитником. Новгород Великий есть древнейшее княжение в нашем отечестве: бог, государь и родитель твой дают тебе старейшинство между всеми князьями русскими. Гряди с миром; помни славное имя свое и заслужи оное делами». Братья, вельможи, купцы провожали Константина: толпы народные громогласно осыпали его благословениями. [20 марта 1206 г.] Новогородцы также встретили сего князя с изъявлением усердия: архиепископ, чиновники ввели в церковь Софийскую, и народ присягнул ему в верности. Угостив бояр в доме своем, Константин ревностно начал заниматься правосудием; охраняя народ, охранял и власть княжескую: хотел действительно господствовать в своей области. Мирные граждане засыпали спокойно: властолюбивые и мятежные могли быть недовольны.
Всеволод не имел войны с черниговскими князьями, однако ж не дозволял друзьям своим искать их союза. Несмотря на то, сват его, Мстислав Смоленский, в угождение Рюрику вступил с ними в тесную связь, и хотя, боясь утратить приязнь великого князя, посылал к нему епископа смоленского, Игнатия, с дружескими уверениями, но не хотел отстать от князей черниговских. Главою их, по смерти Игоря и старшего брата, Олега, был тогда Всеволод Чермный, сын Святослава, подобный отцу в кознях, гордый, властолюбивый: наняв толпы половцев, соединясь с Рюриком, Мстиславом Смоленским и с берендеями, он вторично предпринял завоевать Галицкую область и для вернейшего успеха призвал ляхов. Уведомленный о том король венгерский Андрей спешил защитить юных сыновей Романовых. Уже полки его спустились с гор Карпатских; но Даниил и Васильке не дождались прибытия Андреева. Слыша, что с одной стороны идут россияне, с другой ляхи; видя также страшное волнение в земле Галицкой, вдовствующая княгиня бежала с детьми в наследственный удел ее супруга, Владимир Волынский. Андрей не дал соединиться полякам с Ольговичами: стал между ими близ Владимира и вступил с первыми в мирные переговоры, коих следствием было то, что венгры, ляхи, россияне вышли из Галича; а жители, с согласия Андреева, послали в Переяславль за сыном великого князя, юным Ярославом, желая, чтобы он в их земле господствовал. Может быть, сама вдовствующая супруга Романова убедила короля венгерского согласиться на сие избрание, в надежде, что отец Ярославов, сильный Всеволод Георгиевич, вообще уважаемый, обуздает там народ мятежный и со временем возвратит Даниилу достояние его родителя. Но черниговские князья имели в Галиче доброхотов, в особенности Владислава, знатного вельможу, бывшего изгнанником в Романове время. Он вместе с другими единомышленниками представлял согражданам, что Ярослав слишком молод, а великий князь слишком удален от их земли; что им нужен защитник ближайший; что Ольговичи без сомнения не оставят Галицкой области в покое и что лучше добровольно поддаться одному из них. Галичане, тайно отправив послов в стан российский, предложили Владимиру Игоревичу Северскому быть их государем. Обрадованный Владимир ночью укрался от своих родных, друзей, союзников, не сказав им ни слова, и прискакал в Галич тремя днями ранее Ярослава, который должен был с досадою ехать назад в Переяславль.
Еще гонение на семейство Романово тем не кончилось. Владимир Игоревич исполняя совет злопамятных галицких бояр, велел объявить гражданам владимирским, чтобы они выдали ему младенцев, Даниила и Василька, приняли к себе княжить брата его, Святослава Игоревича, или готовились видеть разрушение их столицы. Усердный народ хотел убить сего посла, спасенного только заступлением некоторых бояр; но вдовствующая княгиня, опасаясь злобы галичан, измены собственных вельмож и легкомыслия народного, по совету Мирослава, пестуна Даниилова, решилась удалиться и представила трогательное зрелище непостоянной судьбы в мире. Любимая супруга князя сильного, союзника императоров греческих, уважаемого папою, монархами соседственными, в темную ночь бежала из дворца как преступница, вместо сокровищ взяв с собою одних милых сыновей. Мирослав вел Даниила, священник Юрий и кормилица несли Василька на руках; видя городские ворота уже запертые, они пролезли сквозь отверстие стены, шли во мраке, не зная куда; наконец достигли границ польских и Кракова. Там Лешко Белый, умиленный несчастием сего знаменитого семейства, не мог удержаться от слез; осыпал ласками княгиню и, послав Даниила в Венгрию с вельможею Вячеславом Лысым, писал к Андрею: «Ты был другом его отца: я забыл вражду Романову. Вступимся за изгнанников; введем их с честию в области наследственные». Андрей также принял сего младенца со всеми знаками искренней любви, но более ничего не сделал, охлажденный, может быть, в своем великодушном покровительстве дарами Владимира Игоревича, коего послы, не жалея ни золота, ни льстивых обещаний, усердно работали в Венгрии и в Польше. Сей бывший князь удела Северского, вдруг облагодетельствованный счастием, едва верил своему величию, опасному и ненадежному. Без сопротивления заняв всю область Владимирскую, он уступил ее Святославу Игоревичу а Звенигород другому брату, именем Роману.
Хитрый Всеволод Чермный, имев надежду сам господствовать на плодоносных берегах Днестра и Сана, без сомнения завидовал Игоревичам; однако ж скрыл неудовольствие, остался им другом и хотел иначе удовлетворить своему властолюбию. Все способы казались ему позволенными: быв союзником Рюрика и Мстислава, он стал Их врагом; вооруженною рукою занял Киев и разослал своих наместников по всей области Днепровской. Рюрик Ушел в Овруч; сын его, зять великого князя, в Вышегород, а Мстислав Смоленский заключился с дружиною в Белегороде. Они уже не имели права требовать защиты от великого князя; но Чермный сам дерзнул оскорбить его. «Иди к отцу, — велел он сказать юному Ярославу Всеволодовичу: — Переяславль да будет княжением моего сына! Если не исполнишь сего повеления или будешь домогаться Галича, где властвует теперь род нашего славного предка, Олега: то я накажу дерзкого, слабого юношу». Ярослав выехал из Переяславля; а Всеволод Чермный скоро бежал из Киева, нечаянно увидев пред стенами оного знамена Рюрика и Мстислава Смоленского. Он нанял половцев: Рюрик сперва отразил его; но Чермный призвал союзников, Владимира Игоревича Галицкого и князей туровских, потомков Святополка-Михаила, неблагодарно изменивших своему зятю. Ничто не могло им противиться. Рюрик вторично удалился в Овруч; Мстислав, осажденный в Белегороде, просил только свободы возвратиться в Смоленск. Триполь, Торческ сдалися, и Святославич сел опять на престоле киевском. Половцы торжествовали счастливый успех союзника своего грабежом и злодействами в окрестностях Днепра: бедный народ, стеная, простирал руки к великому князю.
Всеволод Георгиевич наконец вооружился. «Южная Россия есть также мое отечество», — сказал он и выступил к Москве, где ожидал его Константин с войском новогородским. На берегу Оки соединились с ним князья муромский и рязанские. Все думали, что целию сего ополчения будет Киев: случилось, чего никто не ожидал. Великому князю донесли, что рязанские владетели суть изменники и тайно держат сторону черниговских: он поверил и сказав словами Давида: ядый хлеб мой возвеличил есть на мя препинание, решился наказать их строго. Не предвидя своего бедствия, они собрались [22 сентября 1207 г.] в ставке у Всеволода, чтобы веселиться за княжеским столом его. Всеволод, в знак дружбы обняв несчастных, удалился: тогда боярин его и Давид Муромский явились уличать действительных или мнимых изменников, которые тщетно именем бога клялися в своей невинности: двое из князей же рязанских, Олег и Глеб Владимировичи, пристали к обвинителям, или клеветникам, по выражению новогородского летописца, и Всеволод осудил Романа Глебовича, Святослава (брата его) с двумя сыновьями и племянниками (детьми Игоря), также некоторых бояр; велел отвезти их в Владимир, окованных тяжкими цепями, и вступил с войском в область Рязанскую. Жители Пронска, усердные к своим государям, отвергнули мирные его предложения. Юный князь их, Михаил, бежал к тестю, Всеволоду Чермному; но граждане, призвав к. себе другого князя рязанского, Изяслава Владимировича, брата Олегова и Глебова, оборонялись мужественно. Неприятель стоял на берегу реки: не имея колодезей, изнемогая от жажды, они ночью выходили из города и в тишине наполняли сосуды водою: узнав о том, великий князь поставил стражу пред городскими воротами. Кровь лилася ежедневно в течение трех недель. Остервенение граждан уступило наконец крайности, ибо многие люди умирали от жажды. Пронск сдался: Всеволод наградил им Олега Владимировича, может быть, за гнусную клевету его; взял множество добычи и пленил жену Михайлову. Во время сей осады рязанцы нападали на суда Всеволодовы, подвозившие Окою съестные припасы войску; но быв отражены, изъявили покорность. Епископ их, Арсений, встретил великого князя с молением. «Государь! — сказал он: — удержи руку мести; пощади храмы всевышнего, где народ приносит жертвы небу и где мы за тебя молимся. Верховная воля твоя будет нам законом». Не имея надежды с успехом противиться Всеволоду, народ рязанский прислал к нему остальных князей своих, с их детьми и женами, в Владимир, куда сей государь возвратился, сведав, что Рюрик опять выгнал Чермного из Киева.
Всеволод Георгиевич уже не хотел расстаться с Константином; довольный новогородцами, милостиво одарил их в Коломне и велел им идти с миром в свою отчизну, сказал торжественно: «Исполняю желание народа доброго; возвращаю вам все права людей свободных, все уставы князей древних. Отныне управляйте сами собою: любите своих благодетелей и казните злодеев!» Сия удивительная речь князя властолюбивого была хитростию: он знал неудовольствие граждан, которые жаловались на отяготительные подати и разные действия княжеского самовластия. Современный летописец сказывает одно из оных: Всеволод, обманутый ложным доносом, за несколько времени до Рязанского похода прислал в Новгород боярина своего и велел, без всякого исследования, умертвить знатного гражданина, Алексея Сбыславича, торжественно, на вече двора Ярославова. Сие насилие произвело всеобщее негодование: сожалели о невинной жертве; видели, что Константин есть только орудие самовластного отца и что истинный государь Новагорода живет в Владимире. Опасаясь следствий такого впечатления, великий князь хотел польстить народу мнимым восстановлением прежней свободы; хотел казаться единственно великодушным его покровителем, а в самом деле остаться государем новогородцев; отпустил их войско, но удержал в Владимире посадника Димитрия (раненного в битве) и семь знаменитейших граждан в залог верности. Между тем народ спешил воспользоваться древнею вольностию, ему объявленною, и на шумном вече осудил Димитрия, доказывая, что он и братья его были виновниками многих беззаконных налогов. Судьи обратились в мятежников: разграбили, сожгли домы обвиняемых; продали их рабов, села; разделили деньги: каждому гражданину пришлось по нескольку гривен; а князю оставили право взыскивать платеж с должников Димитрия по счетам и письменным обязательствам. Многие чиновники разбогатели, тайно присвоив себе большую часть взятого имения. Еще волнение не утихло, когда привезли из Владимира в Новгород тело умершего Димитрия посадника: озлобленный народ хотел бросить его с моста; но архиепископ Митрофан удержал неистовых и велел предать оное земле в Георгиевском монастыре, подле могилы отца Димитриева. [1208 г.] Сын великого князя, Святослав, вторично приехал управлять Новогородскою областию; взял оставленную ему часть из имения осужденных и согласился довершить народную месть ссылкою их детей и родственников в Суздаль. Не достигнув еще и юношеского возраста, он повелевал только именем и не мог предводительствовать войском, которое сражалось тогда с Литвою под начальством Владимира Мстиславича: сей юный князь, сын Мстислава Храброго, господствовал во Пскове с согласия новогородцев или князя их.
Поручив область Рязанскую наместникам и тиунам, Всеволод скоро отправил туда княжить сына своего, Ярослава-Феодора. Народ повиновался ему неохотно, жалея о собственных князьях, заключенных в Владимире. Летописец суздальский обвиняет рязанцев даже в явном бунте, сказывая, что они уморили в темнице многих бояр владимирских: сею ли дерзостию или чем другим оскорбленный, Всеволод пришел с войском к Рязани. Ярослав выехал к нему навстречу вместе с послами, которые именем народа предложили свои оправдания или требования, но столь нескромно, что великий князь, еще более разгневанный, явил пример излишней строгости: велел жителям выйти с детьми из города и зажечь его. Напрасно хотели они молением смягчить грозного судию: сия столица удела знаменитого обратилась в кучу пепла, и бедные граждане, лишенные отечества, были расселены по отдаленным местам Суздальского княжения. Ту же участь имел и Белгород Рязанский. Самый епископ Арсений как пленник был привезен в Владимир. — Князь Изяслав Владимирович, который спасся от неволи, и Михаил, зять Чермного, мстили Всеволоду опустошением московских окрестностей; но сын великого князя, Георгий, разбил их наголову.
[1209 г.] В сие время дерзнул владетель ничтожного удела объявить себя врагом государя, страшного для иных, сильнейших князей. Мстислав, старший сын Мстислава Храброго, племянник Рюрика, служил ему усердно, прославил себя мужественною, упорною защитою Торческа и, принужденный выехать оттуда, получил от смоленского князя удел Торопецкий. Зная, сколь память отца его любезна Новугороду; зная, что многие чиновники и самый народ не любят там опеки Всеволодовой, он смело предпринял воспользоваться их тайным расположением; вступил с дружиною в Торжок, пленил дворян Святославовых, оковал цепями наместника его, взял их имение. Посол Мстиславов явился в Новегороде и сказал народу следующие слова от имени князя: «Кланяюся Святой Софии, гробу отца моего и всем добрым гражданам. Я сведал, что князья угнетают вас и что насилие их заступило место прежней вольности. Новгород есть моя отчина: я пришел восстановить древние права любезного мне народа». Сия речь пленила новогородцев: они прославили великодушие Мстислава, единогласно объявили его своим князем и заключили Святослава с боярами владимирскими в доме архиерейском. Мстислав, встреченный с громкими восклицаниями радости, немедленно собрал войско, желая предупредить великого князя; но сей государь, или опасаясь, чтобы новогородцы в озлоблении не умертвили Святослава, или зная их легкомыслие и надеясь управиться с ними без кровопролития, не хотел битвы; предложил мир, назвался отцом Мстислава и, довольный освобождением сына, отпустил всех купцов новогородских, задержанных в Суздальской области. Обе рати возвратились, не обнажив меча, и Константин, начальник полков владимирских, привез Святослава к родителю.
[1210 г.] Великий князь, завоевав берега Пры, где еще Держались Изяслав и Михаил Рязанские, доказал любовь свою к общему спокойствию миром с Ольговичами. Глава духовенства, митрополит Матфей был посредником и сам приехал в Владимир, к удовольствию народа; угощенный, обласканный всем княжеским домом, склонил Всеволода предать забвению наглое, обидное изгнание сына его из Переяславля. Новые клятвы утвердили союз. Всеволод Чермный столь любил Киев, что согласился отдать за него древнюю столицу своей наследственной области: Рюрик взял Чернигов, а южный Переяславль, где злодействовали тогда половцы, остался уделом великого княжения. Митрополит исходатайствовал свободу княгиням рязанским, но не мог избавить князей от неволи. Все были довольны, и Чермный в залог верности прислал в Владимир дочь свою, которая совокупилась браком с Георгием, вторым сыном великого князя [10 апреля 1211 г.].
В сии дни общего мира земля Галицкая была позорищем неустройства, жертвою коварных иноплеменников и собственных врагов спокойствия. Несмотря на внешние и внутренние опасности, на угрозы венгров и ляхов, на строптивость народа и мятежный дух бояр, безрассудные Игоревичи искали неприятелей друг в друге. Роман Звенигородский, озлобленный старшим братом, ушел в Венгрию и, с помощию короля Андрея изгнав Владимира Игоревича, сел на престоле галицком, к изумлению Данииловой матери, которая надеялась, что Андрей отдаст сие княжение сыну ее. Другой покровитель Даниилов также изменил своему обету. Видя междоусобие Игоревичей, Лешко Белый соединился с Александром Бельзским, сыном умершего Всеволода Мстиславича, и приступил к городу Владимиру. Жители не хотели обороняться, отворили ворота и сказали погякам: «Вы — друзья наши; с вами племянник Великого Романа». Сии мнимые друзья ограбили домы, церкви; пленили Святослава Игоревича; отдали Владимир Александру. Лешко женился на его дочери, Гремиславе; и чтобы не оставить сыновей Романовых совершенно без удела, отпустил малолетнего Василька княжить в Брест, исполняя требование тамошних граждан: Александр уступил ему после и Бельз.
Таким образом ясно обнаружилось намерение венгров и ляхов: они имели случай и не захотели восстановить сильного дому Романова, опасаясь его могущества; разделение областей Галицкой и Владимирской (в самое сие время опустошаемой ятвягами и литвою) казалось благоприятным для политики Андрея и Лешка. Вероятно также, что слабый Роман Игоревич и не менее слабый Александр, обязанные милостию сих монархов, долженствовали господствовать только в качестве их данников, или подручников. Первый не сдержал, кажется, слова: для того Андрей прислал войско в Галич с вельможею Бенедиктом, который, схватив Романа (беспечно мывшегося в бане), отправил в Венгрию, а сам начал свирепствовать как антихрист, по выражению летописца, удовлетворяя гнуснейшим вожделениям своего развратного сердца, тесня чиновников и граждан. Кто имел богатство или прекрасную жену, не мог быть спокоен; кто обличал тиранство, подвергался казни или заточению. В числе смелых бояр находился Тимофей Книжник, родом киевлянин: он дерзнул укорять злого властелина и едва мог спастися бегством. Так и во время Андреева правления в Галиче насильствовали венгры: по крайней мере Андрей имел право государя; сей же Бенедикт не имел никакого законного. Народ и вельможи искали способа избавиться от иноплеменного злодея. Первый опыт был неудачен. Мстислав, прозванием Немой, сын Ярослава Луцкого, господствуя в Пересопнице, взял на себя изгнать Бенедикта: он приехал с дружиною к Галичу; но венгры остереглися: стражи их стояли у ворот; тишина царствовала в городе, и Мстислав, боясь участи Берладникова сына, удалился. Здесь летописец прибавляет, что близ Днестра находилась древняя могила, именуемая Галичиною, от коей произошло имя Галиции; что один боярин, смеясь Мстиславу, возвел его на сию могилу и сказал: «Князь! Теперь без стыда можешь ехать назад: ты был на Галичине!»
В сие время Роман Игоревич бежал из Венгрии и примирился с братом Владимиром: к ним обратился несчастный народ галицкий, обвиняя себя в том, что не умел прежде ценить благословенного их княжения. Они собрали войско и заставили Бенедикта уйти в Карпатские горы. Спокойствие восстановилось. Роман удовольствовался Звенигородом; Святослав Игоревич, освобожденный поляками, взял себе Перемышль; Владимир, как старший, остался княжить в столице, отдав сыну Теребовль, а другого сына послав с дарами к королю венгерскому, чтобы обезоружить его и властвовать безопасно.
Говорят, что бедствие есть учитель: оно имеет сию выгоду только для умов основательных; другие, испытав несчастие, хотят руководствоваться в делах новыми правилами и впадают в новые заблуждения. Желая утвердиться на шатком троне галицком; обвиняя прежнюю слабость свою в излишнем самовольстве тамошних вельмож и приписывая блестящее государствование Романа Мстиславича одной его строгости, Игоревичи вздумали казнию первостепенных бояр обуздать народ и погубили себя невозвратно: без явной, особенной вины, без улики, без суда исполнители княжеской воли хватали знатнейших людей, убивали и произвели всеобщий ужас. Но многие из обреченных на смерть имели время спастися, и в том числе боярин Владислав, которому Игоревичи обязаны были престолом галицким. Сей вельможа, вместе, с другими бежав в Венгрию, молил Андрея, чтобы он дал им отрока Даниила и войско для изгнания жестоких Игоревичей, неблагодарных, забывших милость королевскую. Непрестанно лаская Даниила — обещая то усыновить, то женить его на своей дочери, — Андрей до сего времени благодетельствовал ему одними словами. Тогда еще не имея сыновей, по крайней мере взрослых; рассудив, что гораздо надежнее управлять Галициею именем ее законного князя, нежели собственным, чрез венгерских баронов, ненавистных россиянам; думая, что юный Даниил, отчасти им воспитанный, охотнее Игоревичей может быть его подручником: Андрей исполнил требование галицких бояр, и Владислав, окруженный полками венгров, вступил с князем-отроком в пределы отечества. Города сдавались. «За кого вам сражаться? — говорил одушевленный местию Владислав: — за убийц ли, которые злодейски умертвили ваших отцов и братьев, похитили их имение, женили рабов на дочерях боярских?» Граждане Перемышля выдали ему Святослава Игоревича. Роман в Звенигороде оборонялся, призвав половцев. Но все соседственные князья восстали на Игоревичей: Александр Владимирский, Ярославичи, Ингварь Луцкий и Мстислав Немой; малолетний Василько прислал из Бельза к брату Даниилу свою дружину; самые ляхи соединились с венграми, чтобы участвовать в выгодах сего ополчения. Романа Звенигородского пленили в бегстве: Владимир ушел. Юному Даниилу вручили державу княжескую. Родительница спешила обнять его: он не узнал матери, быв долго в разлуке с нею; но тем более изъявил чувствительности, услышав от нее имя сына и видя ее радостные слезы. Среди вельмож и народа сей величественный отрок уже казался повелителем, благородною наружностию предвещая свою будущую знаменитость.
Но еще не мог он властвовать действительно: венгры, ляхи, князья соседственные и гордые бояре надеялись пользоваться его малолетством. Ему отдали Галич, но Владимир остался за Александром, Нервен за Всеволодом, Александровым братом. В самом Галиче Даниил находился под опекою своевольных, недостойных вельмож и не мог спасти русского имени от поношения, будучи свидетелем [гнуснейшего злодеяния. Воеводы Андреевы, великий дворецкий, именем Пот, и другие, пленив Игоревичей, хотели отвезти их к королю; но бояре галицкие, движимые злобою, требовали сих несчастных для торжественной казни. Венгры колебались: наконец, убежденные дарами, выдали им жертвы, и галичане редким неистовством заслужили в древней России имя безбожных, данное им в современной летописи: били, терзали и повесили своих бывших князей. Сие государственное преступление долженствовало бы вооружить всех потомков Св. Владимира: к сожалению, кончина великого князя и новые междоусобия отвлекли их внимание от мятежной земли Галицкой.
Всеволод, призвав к себе Константина из Новагорода, назначил ему в удел Ростов с пятью городами; за несколько же времени до смерти назвал его преемником великокняжеского достоинства с тем, чтобы он уступил Ростовскую область брату Георгию. Константин не хотел выехать из своего удела, желая наследовать целое великое княжение Суздальское. Раздраженный столь явным неповиновением, отец созвал бояр из всех городов, епископа Иоанна, игуменов, священников, купцов, дворян и в их многочисленном собрании объявил, что наследником его должен быть второй сын Георгий; что он ему поручает и великую княгиню и меньших братьев. Константина любили, уважали; но безмолвствовали пред священною властию отца: сын ослушный казался преступником, и все, исполняя волю великого князя, присягнули избранному наследнику. Константин оскорбился, негодовал и, как говорят летописцы, со гневом воздвиг брови свои на Георгия. Добрые сыны отечества с горестию угадывали следствия.
Всеволод Георгиевич, княжив 37 лет, спокойно и тихо преставился на пятьдесят осьмом году жизни [15 апреля 1212 г.], оплакиваемый не только супругою, детьми, боярами, но и всем народом: ибо сей государь, называемый в летописях Великим, княжил счастливо, благоразумно от самой юности и строго наблюдал правосудие. Не бедные, не слабые трепетали его, а вельможи корыстолюбивые. Не обинуяся лица сильных, по словам летописца, и не туне нося меч, ему богом данный, он казнил злых, миловал добрых. Воспитанный в Греции, Всеволод мог научиться там хитрости, а не человеколюбию: иногда мстил жестоко, но хотел всегда казаться справедливым, уважая древние обыкновения; требовал покорности от князей, но без вины не отнимал у них престолов и желал властвовать без насилия; повелевая новогородцами, льстил их любви к свободе; мужественный в битвах и в каждой — победитель, не любил кровопролития бесполезного. Одним словом, он был рожден царствовать (хвала, не всегда заслуживаемая царями!) и хотя не мог назваться самодержавным государем России, однако ж, подобно Андрею Боголюбскому, напомнил ей счастливые дни единовластия. Новейшие летописцы, славя добродетели сего князя, говорят, что он довершил месть, начатую Михаилом: казнил всех убийц Андреевых, которые еще были живы; а главных злодеев, Кучковичей, велел зашить в короб и бросить в воду. Сие известие согласно отчасти с древним преданием: близ города Владимира есть озеро, называемое Пловучим; рассказывают, что в нем утоплены Кучковичи, и суеверие прибавляет, что тела их доныне плавают там в коробе!
Доказав свою набожность, по тогдашнему обычаю, сооружением храмов, Всеволод оставил и другие памятники своего княжения: кроме города Остера, им возобновленного, он построил крепости в Владимире, Переяславле Залесском и Суздале.
Всеволод в 1209 году сочетался вторым браком с дочерью витебского князя Василька Брячиславича. Первою его супругою была Мария, родом Ясыня, славная благочестием и мудростию. В последние семь лет жизни страдая тяжким недугом, она изъявляла удивительное терпение, часто сравнивала себя с Иовом и за 18 дней до кончины постриглась; готовясь умереть, призвала сыновей и заклинала их жить в любви, напомнив им мудрые слова Великого Ярослава, что междоусобие губит князей и отечество, возвеличенное трудами предков; советовала детям быть набожными, трезвыми, вообще приветливыми и в особенности уважать старцев, по изречению Библии: во мнозем времени премудрость, во мнозе житии ведение. Летописцы хвалят ее также за украшение церквей серебряными и золотыми сосудами; называют российскою Еленою, Феодорою, второю Ольгою. Она была материю осьми сыновей, из коих двое умерли во младенчестве. Летописец суздальский, упоминая о рождении каждого, сказывает, что их на четвертом или пятом году жизни торжественно постригали и сажали на коней в присутствии епископа, бояр, граждан; что Всеволод давал тогда пиры роскошные, угощал князей союзных, дарил их золотом, серебром, конями, одеждами, а бояр тканями и мехами. Сей достопамятный обряд так называемых постриг, или первого обрезания волосов у детей мужеского полу, кажется остатком язычества: знаменовал вступление их в бытие гражданское, в чин благородных всадников, и соблюдался не только в России, но и в других землях славянских: например, у ляхов, коих древнейший историк пишет, что два странника, богато угощенных Пиастом, остригли волосы его сыну-младенцу и дали имя Семовита.
В историю сего времени входит следующее любопытное известие, хотя, может быть, и не совсем достоверное. После 1175 года не упоминается в наших летописях о сыне Андрея Боголюбского, Георгии; но он является важным действующим лицом в истории грузинской. «В 1171 году юная Тамарь, дочь царя Георгия III, наследовала престол родителя. Духовенство и бояре искали ей жениха: тогда один вельможа тифлисский, именем Абуласан, предложил собранию, что сын великого князя российского Андрея, дядею Всеволодом изгнанный и заточенный в Савалту, ушел оттуда в Свинч к хану кипчакскому (или половецкому) и что сей юноша, знаменитый родом, умом, храб-ростию, достоин быть супругом их царицы. Одобрили мысль Абуласанову; послали за князем, и Тамарь сочеталась с ним браком. Несколько времени быв счастием супруги и славою государства, он переменился в делах и нраве: Тамарь, исполняя волю совета, долженствовала изгнать его, но щедро наградила богатством. Князь удалился в черноморские области, в Грецию; вел жизнь странника, скучал, возвратился опять в Грузию, преклонил к себе многих жителей и хотел взять Тифлис; но, побежденный Тамарию, с ее дозволения, безопасно и с честию выехал, неизвестно куда». Сия Тамарь славилась победами, одержанными ею над персиянами и турками; завоевала разные города и земли; любила науки, историю, стихотворство, и время ее считалось златым веком грузинской словесности. Сын Тамарин, Георгий Лаш, по кончине матери царствовал от 1198 до 1211 года.
Заметим некоторые бедственные случаи долговременного княжения Всеволодова. Два раза горел при нем Владимир: в 1185 году огонь разрушил там 32 церкви каменные и соборную, богато украшенную Андреем; ее серебряные паникадила, златые сосуды, одежды служебные, вышитые жемчугом, драгоценные иконы, парчи, куны, или деньги, хранимые в тереме, и все книги были жертвою пламени. Чрез пять лет случилось такое же несчастие для целой половины Владимира: едва могли отстоять дворец княжеский; а в Новегороде многие люди, устрашенные беспрестанными пожарами, оставили домы и жили в поле: в один день сгорело там 4300 домов. Многие другие города: Руса, Ладога, Ростов обратились в пепел. В 1187 году свирепствовала какая-то общая болезнь в городах и селах: летописцы говорят, что ни один дом не избежал заразы, и во многих некому было принести воды. В 1196 году вся область Киевская чувствовала землетрясение: домы, церкви колебались, и жители, не приученные к сему обыкновенному в жарких климатах явлению, трепетали и падали нии, от страха.
В княжение Всеволода был завоеван крестоносцами Царьград: происшествие важное и горестное для тогдашних россиян, тесно связанных с греками по вере и торговле! Взятие Царяграда и Киева случилось в один год (1204): суеверные летописцы наши говорят, что многие страшные явления в ту зиму предвещали бедствие; что небо казалось в огне, метеоры сверкали в воздухе и снег имел цвет крови. Французы, венециане, ограбив богатые храмы, похитив драгоценности искусства и мощи святых, избрали не только собственного императора, но и патриарха латинского: греческий, оставив им в добычу казну софийскую, в одном бедном хитоне уехал на осле во Фракию. Папа Иннокентий III, желая воспользоваться сим случаем, писал к духовенству нашему, что вера истинная торжествует; что вся греческая империя уже ему повинуется; что одни ли россияне захотят быть отверженными от паствы Христовой; что церковь Римская есть ковчег спасения и что вне оного все должно погибнуть; что кардинал Г., муж ученый, благородный, посол наместника апостольского, уполномочен от него быть просветителем России, истребителем ее заблуждений, и проч. Сие пастырское увещание не имело никакого следствия, и митрополиты наши были оттоле поставляемы в Никее, новой столице греческих константинопольских патриархов, до самого изгнания крестоносцев из Царяграда.
Тогда же другие крестоносцы сделались опасны для северо-западной России. Мы упоминали о Меингарде, проповеднике латинской веры в Ливонии: преемники его, утверждаемые главою бременской церкви в сане епископов, для вернейшего успеха в деле своем прибегнули к оружию, и папа отпускал грехи всякому, кто под знамением креста лил кровь упрямых язычников на берегах Двины. Ежегодно из немецкой земли толпами отправлялись туда странствующие богомольцы, но не с посохом, а с мечом, искать спасения души в убийстве людей. Третий епископ ливонский, Альберт, избрав место, удобное для пристани, в 1200 году основал город Ригу, а в 1201 орден Христовых воинов, или меченосцев, которым папа Иннокентий III дал устав славных рыцарей Храма, подчинив их епископу рижскому: крест и меч были символом сего нового братства. Россияне назывались господами Ливонии, имели даже крепость на Двине, Кокенойс (ныне Кокенхузен); однако ж, собирая дань с жителей, не препятствовали Альберту волею и неволею крестить идолопоклонников. Сей хитрый епископ от времени до времени дарил князя полоцкого, Владимира, уверяя его, что немцы думают единственно о распространении истинной веры. Но Альберт говорил как христианин, а действовал как политик: умножал число воинов, строил крепости, хотел и духовного и мирского господства. Бедные жители не знали, кому повиноваться, россиянам или немцам: единоплеменники финнов, ливь, желали, чтобы первые освободили их от тиранства рыцарей, а латыши изъявляли усердие к последним. Наконец князь Владимир объявил войну опасным пришельцам: осаждал Икскуль и не мог в 1200 году взять Кирхгольма, ибо россияне, искусные стрелки, по сказанию ливонского древнего летописца, не умели действовать пращою; хотя и переняли сие орудие у немцев, но, худо бросая камни, били ими своих. Владимир снял осаду — услышав, что многие чужеземные корабли приближаются к берегам Ливонии — и Двиною возвратился в Полоцк. Флот, испугавший россиян, был датский: король Вольдемар в угодность папе шел оборонить новую церковь ливонскую; пристал к Эзелю, хотел основать там крепость, но вдруг, переменив мысли, удалился, отправив в Ригу лунденского архиепископа, знаменитого ученостию Андрея, который в сане римского посла должен был способствовать успехам католической веры в сих пределах. Скоро большая часть жителей крестилась: ибо они видели, что их ничтожные идолы, разрушаемые секирами христиан, не могли защитить себя. Современный летописец рассказывает случай любопытный: латыши бросили жребий, какую веру принять им, немецкую или русскую, и согласно с волею судьбы избрали первую. Впрочем, они долго еще с некоторою благодарностию хранили в памяти имена ложных богов: Перкуна, или громовержца, Земинника, или дарователя земных плодов, Тора, или северного Марса, и проч. Ливь и чудь назвали самого творца вселенной именем главного их идола, Юммала: были уже христианами, но ходили еще молиться в леса священные, приносили жертвы древам, ежегодно торжествовали праздник усопших с обрядами язычества и клали в могилу оружие, пищу, деньги, говоря мертвому: «Иди, несчастный, в мир лучший, где немцы уже не могут господствовать над тобою, а будут твоими рабами!» Сей бедный народ в течение веков не забывал насилия своих жестоких просветителей! — Довольный услугами рыцарей, епископ Альберт уступил им третию часть покоренной Аивонии; старался более и более утверждать там свое владычество; выгнал россиян из укрепленного замка Кукенойса, принудив удельного князя двинского, именем Всеволода, быть данником рижской церкви. Сей князь, женатый на дочери одного знатного литовца, господствовал в Герсике (нынешнем Крейцбурге): он делал много зла не только немцам, но и россиянам, свободно пропуская литовских грабителей чрез Двину и доставляя им съестные припасы. Епископ Альберт сжег столицу Всеволода, пленил его княгиню, многих жителей и с тем условием возвратил им свободу, чтобы сей князь отказался от союза с литовцами и навсегда подарил свою область богородице, то есть епископу. Всеволод под тремя знаменами клялся верно служить матери божией; торжественно назвал Альберта отцом; признал себя его наместником в Герсике! Но северная часть Ливонии оставалась еще независимою от немцев: там хотел господствовать храбрый Мстислав Новогородский. Взяв меры для безопасности границ своих, укрепив южные новыми городами и поручив охранять Великие Луки брату, князю Владимиру Псковскому, он ходил с войском (в 1212 году) на западные берега Чудского озера собирать дань и смирять непокорных; осаждал крепость Медвежью Голову, или Оденпе, и взял с жителей 400 гривен ногатами или кунами. Немецкий летописец прибавляет, что князь новогородский, крестив тогда некоторых язычников, обещал прислать к ним своих попов, но что Альбертовы миссионарии предупредили россиян и скоро ввели там веру латинскую.
Заключая описание достопамятных времен Всеволода III, упомянем о случае, принадлежащем вместе и к церковной и к светской истории нашего отечества. В 1212 году новогородцы, недовольные святителем Митрофаном, без всякого сношения с главою духовенства, митрополитом киевским, изгнали своего архиепископа и выбрали на его место бывшего знаменитого гражданина, Добрыню Ядренковича, который незадолго до того времени ездил в Царьград и постригся в монастыре Хутынском, основанном в конце XII века св. Варлаамом, близ Волхова. Так новогородцы судили и князей и святителей, думая, что власть мирская и духовная происходит от народа.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |