Происхождение татар. Чингисхан. Его завоевания. Половцы бегут в Россию. Мнения о татарах. Совет князей. Избиение послов татарских. Битва на Калке. Правило татар. Победители скрываются. Удивление россиян. Ужасные предзнаменования. Новые междоусобия. Набеги литовские. Поход в Финляндию. Христианство в земле Корельской. Новогородцы жгут волшебников. Нелюбовь к Ярославу. Сношения с папою. Бедствия новогородцев. Происшествия в южной России. Льготные грамоты Великого Ярослава. Землетрясение. Затмение солнца. Мятеж в Новегороде. Голод и мор. Услуга немцев. Криводушие Михаила. Святая Евпраксия. Война с немцами и с литвою. Бедствие Смоленска. Подвиги Данииловы. Война с мордвою. Мир с бо1гарами. Мученик Аврамий. Смерть Чингисхана. Его завещание. Новое нашествие татар, или моголов. Ответ князей. Зараз. Взятие Рязани. Мужество Евпатия. Коломенская битва. Сожжение Москвы. Взятие Владимира. Опустошение многих городов. Битва на Сити. Герой Василька. Спасение Новагорода. Осада Козельска. Отшествие Батыево.
В нынешней Татарии китайской, на юг от Иркутской губернии, в степях, неизвестных ни грекам, ни римлянам, ски- тались орды моголов, единоплеменных с восточными турками. Сей народ дикий, рассеянный, питаясь ловлею зверей, скотоводством и грабежом, зависел от татар ниучей, господствовавших в северной части Китая; но около половины XII века усилился и начал славиться победами. Хан его, именем Езукай Багадур, завоевал некоторые области соседственные и, скончав дни свои в цветущих летах, оставил в наследие тринадцатилетнему сыну, Темучину, 40 000 подвластных семейств или данников. Сей отрок, воспитанный материю в простоте жизни пастырской, долженствовал удивить мир геройством и счастием, покорить миллионы людей и сокрушить государства, знаменитые сильными воинствами, цветущими искусствами, науками и мудростию своих древних законодателей.
По кончине Багадура многие из данников отложились от его сына. Темучин собрал 30 000 воинов, разбил мятежников и в семидесяти котлах, наполненных кипящею водою, сварил главных виновников бунта. Юный хан все еще признавал над собою власть монарха татарского и служил ему с честию в разных воинских предприятиях; но скоро, надменный блестящими успехами своего победоносного оружия, захотел независимости и первенства. Ужасать врагов местию, питать усердие друзей щедрыми наградами, казаться народу человеком сверхъестественным было его правилом. Все особенные начальники могольских и татарских орд добровольно или от страха покорились ему: он собрал их на берегу одной быстрой реки, с торжественным обрядом пил ее воду и клялся делить с ними все горькое и сладкое в жизни. Но хан Кераитский, дерзнув обнажить мечь на сего второго Аттилу, лишился головы, и череп его, окованный серебром, был в Татарии памятником Темучинова гнева. В то время как многочисленное войско могольское, расположенное в девяти станах близ источников реки Амура, под шатрами разноцветными, с благоговением взирало на своего юного монарха, ожидая новых его повелении, явился там какой-то святой пустынник, или мнимый пророк, и возвестил собранию, что бог отдает Темучину всю землю и что сей владетель мира должен впредь именоваться Чингисханом, или Великим ханом. Воины, чиновники единодушно изъявили ревность быть орудиями воли небесной: народы следовали их примеру. Киргизы южной Сибири и славные просвещением игуры, или уйгуры, обитавшие на границах Малой Бухарин, назвалися подданными Чингисхана. Сии уйгуры, обожая идолов, терпели у себя магометан и христиан несторианских; любили науку, художества и сообщили грамоту всем другим народам татарским. Царь Тибета также признал Чингисхана своим повелителем.
Достигнув столь знаменитой степени величия, сей гордый хан торжественно отрекся платить дань мснарху ниучей и северных областей Китая, велев сказать ему в насмешку: «Китайцы издревле называют своих государей сынами Неба; а ты человек — и смертный!» Большая каменная стена, служащая оградою для Китая, не остановила храбрых моголов: они взяли там 90 городов, разбили бесчисленное войско неприятельское, умертвили множество пленных старцев, как людей бесполезных. Монарх ниучей обезоружил своего жестокого врага, дав ему 500 юношей и столько же девиц прекрасных, 3000 коней, великое количество шелка и золота; но Чингисхан, вторично вступив в Китай, осадил столицу его, или нынешний Пекин. Отчаянное сопротивление жителей не могло спасти города: моголы овладели им (в 1215 году) и зажгли дворец, который горел около месяца. Свирепые победители нашли в Пекине богатую добычу и мудреца, именем Иличуцая, родственника последних императоров китайских, славного в истории благодетеля людей: ибо он, заслужив любовь и доверенность Чингисхана, спас миллионы несчастных от погибели, умерял его жестокость и давал ему мудрые советы для образования диких моголов.
Еще татары-ниучи противоборствовали Чингисхану: оставив сильную рать в Китае, под начальством мужественного предводителя, он устремился к странам западным, и сие движение войска его сделалось причиною бедствий для России. Мы говорили о турках алтайских: хотя они, утесненные с одной стороны китайцами, а с другой аравитянами (во XII веке завладевшими Персиею), утратили силу и независимость свою; но единоплеменники их, служив долгое время калифам, освободились наконец от ига и были основателями разных государств могущественных. Так, в исходе XI века монарх турков-сельчуков, именем Челаддин, господствовал от моря Каспийского и Малой Бухарин до реки Гангеса, Иерусалима, Никеи и давал повеления багдадскому калифу, папе магометан. Сие государство исчезло, ослабленное распрями частных его владетелей и завоеваниями крестоносцев в Азии: на развалинах его, в конце XII столетия, возвеличилась новая турецкая династия монархов харазских, или хивинских, которые завладели большею частию Персии и Бухариею. В сие время там царствовал Магомет II, гордо называясь вторым Александром Великим: Чингисхан ямел к нему уважение, искал его дружбы, хотел заключить с «им выгодный для обоих союз: но Магомет велел умертвить послов могольских...
Тогда Чингисхан прибегнул к суду неба и меча своего; три ночи молился на горе и торжественно объявил, что бог в сновидении обещал ему победу устами епископа христианского, жившего в земле игуров. Сие обстоятельство, вымышленное для ободрения суеверных, было весьма счастливо для христиан: ибо они с того времени пользовались особенным благоволением хана могольского. Началась война, ужасная остервенением варварства и гибельная для Магомета, который, имея рать бесчисленную, но видя мужество неприятелей, боялся сразиться с ними в поле и думал единственно о защите городов. Сия часть Верхней Азии, именуемая Великою Бухариею (а прежде Согдианою и Бактриею), издревле славилась не только плодоносными своими долинами, богатыми рудами, красотою лесов и вод, но и просвещением народным, художествами, торговлею, многолюдными городами и цветующею столицею, доныне известною под именем Бохары, где находилось знаменитое училище для юношей магометанской веры. Бохара не могла сопротивляться: Чингисхан, приняв городские ключи из рук старейшин, въехал на коне в главную мечеть и, видя там лежащий Алкоран, с презрением бросил его на землю. Столица была обращена в пепел. Самарканд, укрепленный искусством, заключал в стенах своих около ста тысяч ратников и множество слонов, главную опору древних воинств Азии: несмотря на то, граждане прибегнули к великодушию моголов, которые, взяв с них 200 000 золотых монет, еще не были довольны: умертвили 30 000 пленников и такое же число оковали цепями вечного рабства. Хива, Термет, Балх (где находилось 1200 мечетей и 200 бань для странников) испытали подобную же участь, вместе со многими иными городами, и свирепые воины Чингисхановы в два или три года опустошили всю землю от моря Аральского до Инда так, что она в течение шести следующих веков уже не могла вновь достигнуть до своего прежнего цветущего состояния. Магомет, гонимый из места в место жестоким, неумолимым врагом, уехал на один остров Каспийского моря и там в отчаянии кончил жизнь свою.
В сие время — около 1223 года — желая овладеть западными берегами моря Каспийского, Чингисхан отрядил двух знаменитых военачальников, Судая Баядура и Чепновиана, с повелением взять Шамаху и Дербент. Первый город сдался, и моголы хотели идти самым кратчайшим путем к Дербенту, построенному, вместе с Каспийскою стеною, в VI веке славным царем персидским Хозроем I, или Нуширваном, для защиты государства его от козаров. Но обманутые путеводителями моголы зашли в тесные ущелия и были со всех сторон окружены аланами — ясами, жителями Дагестана — и половцами, готовыми к жестокому бою с ними. Видя опасность, военачальник Чингисханов прибегнул к хитрости, отправил дары к половцам и велел сказать им что они, будучи единоплеменниками моголов, не должны восставать на своих братьев и дружиться с аланами, которые совсем иного рода. Половцы, обольщенные ласковым приветствием или дарами, оставили союзников; а моголы, пользуясь сим благоприятным случаем, разбили алан. Скоро главный хан половецкий, именем Юрий Кончакович, раскаялся в своей оплошности: узнав, что мнимые братья намерены господствовать в его земле, он хотел бежать в степи; но моголы умертвили его и другого князя, Данила Кобяковича; гнались за их товарищами до Азовского моря, до вала Половецкого или до самых наших границ; покорили ясов, абазинцев, касогов, или черкесов, и вообще семь народов в окрестностях азовских.
Многие половцы ушли в Киевскую область с своими женами, скотом и богатством. В числе беглецов находился знаменитый Котян, тесть Мстислава Галицкого: сей хан взволновал Россию вестию о нашествии моголов; дарил князей вельблюдами, конями, буйволами, прекрасными невольницами и говорил: «Ныне они взяли нашу землю; завтра возьмут вашу». Россияне ужаснулись и в изумлении спрашивали друг у друга, кто сии пришельцы, до того времени неизвестные? Некоторые называли их таурменами, другие печенегами, но вообще татарами. Суеверные рассказывали, что сей народ, еще за 1200 лет до рождества Христова побежденный Гедеоном и некогда заключенный в пустынях северо-востока, долженствовал пред концом мира явиться в Азии, в Европе и завоевать всю землю. Храбрый князь галжцкий, пылая ревностию отведать счастия с новым и столь уже славным врагом, собрал князей на совет в Киеве и представлял убедительно, что благоразумие и государственная польза обязывают их вооружаться; что утесненные половцы, будучи оставлены ими, непременно соединяться с татарами и наведут их на Россию; что лучше сразиться с опасным неприятелем вне отечества, нежели впустить, его в свои границы. Мстислав Романович Киевский (називаемый в летописях Старым и Добрым), князь черниговский того же имени (брат Всеволода Чермного) и Мстислав Галицкий председательствовали в совете, где находились также пылкие юноши, Даниил Романович Волынский, — Михаил, сын Чермного, и бывший князь новогородскйй, Всеволод Мстиславич. Они долго рассуждали: наконец единодушно положили искать неприятеля. Половцы радовались, изъявляя благодарность, и хан их Бастый принял тогда же веру христианскую.
Уже войско наше стояло на Днепре у Заруба и Варяжского острова: там явились десять послов татарских. «Слышим, — говорили они князьям российским,— что вы, обольщенные половцами, идете против нас; но мы ничем не оскорбили россиян: не входили к вам в землю; не брали ни городов, ни сел ваших, а хотим единственно наказать половцев, своих рабов и конюхов. Знаем, что они издревле враги России: будьте же нам друзьями; пользуясь случаем, отмстите им ныне, истребите злодеев и возьмите их богатство». Сие благоразумное миролюбие показалось нашим князьям или робостию, или коварством: забыв правила народной чести, они велели умертвить послов; но татары еще прислали новых, которые, встретив войско российское, в семнадцатый день его похода, на берегах Днепра, близ Олешья, сказали князьям: «Итак, вы, слушаясь половцев, умертвили наших послов и хотите битвы? Да будет! Мы вам не сделали зла. Бог един для всех народов: он нас рассудит». Князья, как бы удивленные великодушием татар, отпустили сих послов и ждали остального войска. Мстислав Романович, Владимир Рюрикович и князья черниговских уделов привели туда, под своими знаменами, жителей Киева, Смоленска, Путивля, Курска, Трубчевска. С ними соединились волынцы и галичане, которые на 1000 ладиях плыли Днестром до моря, вошли в Днепр и стали у реки Хортицы. Половцы также стекались к россиянам толпами. Войско наше расположилось станом на правом берегу Днепра. Услышав, что отряд татарский приближается, юный князь Даниил с некоторыми любопытными товарищами поскакал к нему навстречу. Осмотрев сие новое для них войско, они возвратились с донесением ко Мстиславу Галицкому. Но вести были не согласны: легкомысленные юноши сказывали, что татары суть худые ратники и не достойны уважения; а воевода, пришедший из Галича с ладиями, именем Юрий Домаречич, уверял, что сии враги кажутся опытными, знающими и стреляют лучше половцев. Молодые князья нетерпеливо хотели вступить в бой: Мстислав Галицкий, с тысячею воинов ударив на отряд неприятельский, разбил его совершенно. Стрелки наши оказали в сем деле искусство и мужество. Летописцы говорят, что татары, желая спасти начальника своего, Гемябека, скрыли его в яме, но что россияне нашли, а половцы, с дозволения Мстиславова, умертвили сего могольского чиновника.
Надменные первым успехом и взяв в добычу множество скота, все россияне переправились за Днепр и шли девять дней до реки Калки (ныне Калеца в Екатеринославской губернии, близ Мариуполя), где была легкая сшибка с неприятелем. Мстислав Галицкий, поставив войско свое на левом берегу Калки, велел Яруну, начальнику половцев, и Даниилу с российскою дружиною идти вперед; а сам ехал на коне за ними и скоро увидел многочисленное войско татар. [31 мая 1223 г.] Битва началася. Пылкий Даниил изумил врагов мужеством; вместе с Олегом Курским теснил густые толпы их и, копнем в грудь уязвленный, не думал о своей ране. Мстислав Немой, брат Ингваря Луцкого, спешил дать ему помощь и крепкою мышцею разил неприятелей. Но малодушные половцы не выдержали удара моголов: смешались, обратили тыл; в беспамятстве ужаса устремились на россиян, смяли ряды их и даже отдаленный стан, где два Мстислава, Киевский и Черниговский, еще не успели изготовиться к битве: ибо Мстислав Галицкий, желая один воспользоваться честию победы, не дал им никакой вести о сражении. Сие излишнее славолюбие героя столь знаменитого погубило наше войско: россияне, приведенные в беспорядок, не могли устоять. Юный Даниил вместе с другими искал спасения в бегстве; прискакав к реке, остановил коня, чтобы утолить жажду, и тогда единственно почувствовал свою рану. Татары гнали россиян, убив их множество, и в том числе шесть князей: Святослава Яновского, Изяслава Ингваровича, Святослава Шуйского, Мстислава Черниговского с сыном, Юрия Несвижского; также отличного витязя, именем Александра Поповича, и еще 70 славных богатырей. Земля Русская, по словам летописцев, от начала своего не видала подобного бедствия: войско прекрасное, бодрое, сильное совершенно исчезло; едва десятая часть его спаслася; одних киевлян легло на месте 10 000. Самые мнимые друзья наши, половцы, виновники сей войны и сего несчастия, убивали россиян, чтобы взять их коней или одежду. Мстислав Галицкий, испытав в первый раз ужасное непостоянство судьбы, изумленный, горестный, бросился в ладню, переехал за Днепр и велел истребить все суда, чтобы татары не могли за ним гнаться. Он уехал в Галич; а Владимир Рюрикович Смоленский в Киев.
Между тем Мстислав Романович Киевский еще оставался на берегах Калки в укрепленном стане, на горе каменистой; видел бегство россиян и не хотел тронуться с места: достопамятный пример великодушия и воинской гордости! Татары приступали к сему укреплению, три дня бились с россиянами, не могли одолеть и предложили Мстиславу Романовичу выпустить его свободно, если он даст им окуп за себя и за дружину. Князь согласился: воевода бродников, именем Плоскиня, служа тогда моголам, от имени их клялся в верном исполнении условий; но обманул россиян и, связав несчастного Мстислава вместе с двумя его зятьями, князем Андреем и Александром Дубровецким, выдал их полководцам Чингисхановым. Остервененные жестоким сопротивлением великодушного Мстислава Киевского и вспомнив убиение своих послов в нашем стане, моголы изрубили всех россиян, трех князей задушили под досками и сели пировать на их трупах! — Таким образом заключилась сия первая кровопролитная битва наших предков с моголами, которые, по известию татарского историка, умышленно заманили россиян в опасную степь и сражались с ними целые семь дней.
Полководцы Чингисхановы шли за бегущим остатком российского войска до самого Днепра. Жители городов и сел, в надежде смягчить их свирепость покорностию, выходили к ним навстречу со крестами; но татары безжалостно убивали и граждан и земледельцев, следуя правилу, что побежденные не могут быть друзьями победителей и что смерть первых нужна для безопасности вторых. Вся южная Россия трепетала: народ, с воплем и стенанием ожидая гибели, молился в храмах — и бог на сей раз услышал его молитву. Татары, не находя ни малейшего сопротивления, вдруг обратились к востоку и спешили соединиться с Чингисханом в Великой Бухарин, где сей дикий герой, собрав всех полководцев и князей, на общем сейме давал законы странам завоеванным. Он с удовольствием встретил свое победоносное войско, возвратившееся от Днепра: с любопытством слушал донесение вождей, хвалил их и щедро наградил за оказанное ими мужество. Оскорбленный тогда могущественным царем тангутским, Чингисхан пошел сокрушить его величие.
Россия отдохнула: грозная туча как внезапно явилась над ее пределами, так внезапно и сокрылась. «Кого бог во гневе своем насылал на землю Русскую? — говорил народ в удивлении: — откуда приходили сии ужасные иноплеменники? куда ушли? известно одному небу и людям, искусным в книжном учении». — Селения, опустошенные татарами на восточных берегах Днепра, еще дымились в развалинах: отцы, матери, друзья оплакивали убитых: но легкомысленный народ совершенно успокоился, ибо минувшее зло казалось ему последним.
Князья южной России, готовясь идти на моголов, требовали помощи от великого князя Георгия. Племянник его, Васильке Константинович, шел к ним с дружиною ростовскою и стоял уже близ Чернигова: там сведал он о несчастии их и возвратился к дяде, благодаря небо за спасение жизни и воинской чести своей. Не предвидя будущего, владимирцы утешались мыслию, что бог избавил их от бедствия, претерпенного другими россиянами. Георгий, некогда уничиженный Мстиславом Галицким, мог даже с тайным удовольствием видеть его в злополучии: долговременная слава и победы сего героя возбуждали зависть. — Но скоро несчастные для суеверных знамения произвели общий страх в России (и во всей Европе). Явилась комета, звезда величины необыкновенной, и целую неделю в сумерки показывалась на западе, озаряя небо лучом блестящим. В сие же лето сделалась необыкновенная засуха: леса, болота воспламенялись; густые облака дыма затмевали свет солнца; мгла тяготила воздух, и птицы, к изумлению людей, падали мертвые на землю. Вспомнили, что в княжение Всеволода I было такое же лето в России и что отечество наше стенало тогда от врагов иноплеменных, голода и язвы.
Провидение, действительно готовое искусить Россию всеми возможными для государства бедствиями, еще на несколько лет отложило их; а россияне как бы спешили воспользоваться сим временем, чтобы свежую рану отечества растравить новыми междоусобиями. Юный сын Георгиев, исполняя тайное повеление отца, вторично уехал из Новагорода со всем двором своим и занял Торжок, куда скоро прибыл и сам Георгий, брат его Ярослав, племянник Василько и шурин Михаил, князь черниговский. Они привели войско с собою, грозя Новугороду: ибо великий князь досадовал на многих тамошних чиновников за их своевольство. Новогородцы отправили к Георгию двух послов и хотели, чтобы он выехал из Торжка, отпустив к ним сына; а великий князь требовал, чтобы они выдали ему некоторых знаменитых граждан, и сказал: «Я поил коней своих Тверцою: напою и Волховом». Воспоминая с гордостию, что сам Андрей Боголюбский не мог их смирить оружием, ново-городцы укрепили стены свои, заняли войском все важные места на пути к Торжку и чрез новых послов ответствовали Георгию: «Князь! Мы тебе кланяемся; но своих братьев не выдадим. Дерзнешь ли на кровопролитие? У тебя меч, у нас головы: умрем за Святую Софию». Георгий смягчился; вступили в переговоры, и шурин его, Михаил Черниговский, поехал княжить в Новгород.
[1225 г.] Правление сего князя было мирно и счастливо. «Вся область наша,— говорит летописец новогородский, — благословляла свой жребий, не чувствуя никакой тягости». Георгий вышел из Торжка, захватив казну новогородскую и достояние многих честных людей: Михаил, провождаемый знаменитыми чиновниками, ездил в Владимир и согласил Георгия возвратить сию незаконную добычу. Народ любил князя; но Михаил считал себя пришельцем в северной России. Выехав из Чернигова в то время, когда татары приближались к Днепру, он стремился душою к своей отчизне, где снова царствовали тишина и безопасность. Напрасно усердные новогородцы доказывали ему, что князь, любимый народом, не может с покойною совестию оставить его: Михаил на дворе Ярослава простился с ними, сказав им, что Чернигов и Новгород должны быть как бы единою землею, а жители братьями и друзьями; что свободная торговля и гостеприимство свяжут их узами общих выгод и благоденствия. Нередко задерживая у себя князей ненавистных, новогородцы давали волю добрым жить с ними, или, говоря тогдашним языком, поклониться Святой Софии: изъявили благодарность Михаилу, отпустили его с великою честию и послали за Ярославом-Феодором.
[1226 г.] В то время литовцы, числом до 7000, ворвались в наши пределы; грабили область Торопецкую. Новогородскую, Смоленскую, Полоцкую; убивали купцов и пленяли земледельцев. Летописцы говорят, что сии разбойники никогда еще не причиняли столь великого зла государству Российскому. Ярослав, предводительствуя своею дружиною княжескою, соединился с Давидом Мстисла-вичем Торопецким, с братом его, Владимиром Псковским, и настиг неприятеля близ Усвята; положил на месте 2000 литовцев, взял в плен их князей, освободил всех наших пленников. Князь Давид и любимый меченосец Ярославов находились в числе убитых россиян. Новогородцы не были в сражении: доходили только до Русы и возвратились. Однако ж Ярослав, приехав к ним и выслушав их оправдание, не изъявил ни малейшего гнева; а в следующий год [1227] ходил с войском в северную, отдаленную часть Финляндии, где никогда еще не бывали россияне; не обогатился в сей бедной стране ни серебром, ни золотом, но отнял у многих жителей самое драгоценнейшее благо: отечество и вольность. Новогородцы взяли столько пленников, что не могли всех увести с собою: некоторых бесчеловечно умертвили, других отпустили домой. — Ярослав в сей же год отличился делом гораздо полезнейшим для человечества: отправил священников в Корельскую землю и, не употребив никаких мер насильственных, крестил большую часть жителей, уже давно подданных Новагорода и расположенных добровольно к принятию христианства. Представив действие благоразумного усердия к вере, не скроем и несчастных заблуждений суеверия: в то время, как наши церковные учители проповедывали корелам бога истинного и человеколюбивого, ослепленные новогородцы сожгли четырех мнимых волшебников на дворе Ярослава. К чести духовенства и тогдашнего новогородского архиепископа Антония — который в 1225 году возвратился из Перемышля Галицкого — заметим, что в сем жалостном безумии действовал один народ, без всякого внушения со стороны церковных пастырей.
[1228 г.] Россияне думали, что, грозно опустошив Финляндию, они уже на долгое время будут с сей стороны покойны; но месть дает силы. Лишенные отцов, братьев, детей и пылая справедливою злобою, финляндцы разорили селения вокруг Олонца и сразились с посадником ладожским. Их было около двух тысяч. Ночь прекратила битву. Напрасно предлагав мир, они умертвили всех пленников, бросили лодки свои и бежали в густые леса, где ижеряне и корелы истребили их всех до одного человека. Между тем Ярослав, не имев времени соединиться с ладожанами, праздно стоял на Неве и был свидетелем мятежа воинов новогородских, хотевших убить какого-то чиновника, именем Судимира: князь едва мог спасти несчастного, скрыв его в собственной ладии своей.
Вообще Ярослав не пользовался любовию народною. Желая иметь Псков в своей зависимости, он поехал туда с новогородскими чиновниками; но псковитяне не хотели принять его, думая, что сей князь везет к ним оковы и рабство. Огорченный Ярослав, возвратясь в Новгород, собрал жителей на дворе архиепископском и торжественно принес им жалобу. «Небо свидетель, — говорил он, — что я не хотел сделать ни малейшего зла псковитянам и вез для них не оковы, а дары, овощи и паволоки. Оскорбленная честь моя требует мести». Недовольный холодностию граждан, князь призвал войско из Переяславля Залесско-го, и новогородцы с изумлением увидели шатры его полков вокруг дворца. Славянский конец также наполнился толпами сих ратников, с головы до ног вооруженных и страшных для народа своевольного. Ярослав сказывал, что хочет идти против немецких рыцарей; но граждане не верили ему и боялись его тайных замыслов. К тому же бедные жаловались на дороговизну; от прибытия многочисленного войска цена на хлеб и на мясо возвысилась: осьмина ржи стоила нынешними серебряными деньгами 53 /2 копейки, пшеницы 89'/2, а пшена рубль 25 копеек. Ярослав требовал от псковитян, чтобы они выдали ему клеветников его, а сами шли с ним к Риге; но псковитяне уже заключили особенный тесный союз с рижским орденом и, будучи обнадежены в помощи рыцарей, прислали в Новгород одного грека с таким ответом: «Князь Ярослав! Кланяемся тебе и друзьям новогородцам; а братьев своих не выдадим и в поход нейдем, ибо немцы нам союзники. Вы осаждали Колывань (Ревель), Кесь (Венден) и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги; раздражив неприятелей, сами ушли домой, а мы за вас терпели: наши сограждане положили свои головы на берегах Чудского озера; другие были отведены в плен. Теперь восстаете против нас: но мы готовы ополчиться с святою богородицею. Идите, лейте кровь нашу; берите в плен жен и детей: вы не лучше поганых». Сии укоризны относились вообще к новогородцам; однако ж народ взял сторону псковитян: решительно объявил князю, что не хочет воевать ни с ними, ни без них с орденом немецким, и требовал, чтобы рать переяславская удалилась. Ярослав велел полкам выступить, но в досаде и гневе сам уехал из Новагорода, оставив там юных сыновей, Феодора и Александра, под надзиранием двух вельмож. Псковитяне торжествовали; отпустили немцев, чудь, латышей, уже призванных ими для защиты, и выгнали из города друзей Ярославовых, сказав им: «Подите к своему князю; вы нам не братья». Тогдашний союз россиян с ливонским орденом и дружелюбные их сношения с послом Гонория III в Риге, епископом моденским, столь обрадовали папу, что он в 1227 году написал весьма благосклонное письмо ко всем нашим князьям, обещая им мир и благоденствие в объятиях латинской церкви и желая видеть их послов в Риме. «Ваши заблуждения в вере (говорил он) раздражают небо и причиною всех зол в России: бойтесь еще ужаснейших, если не обратитесь к истине. Увещаем и молим, чтобы вы письменно изъявили на то добрую волю чрез надежных послов, а между тем жили мирно с христианами ливонскими».
С сего времени Новгород был несколько лет жертвою естественных и гражданских бедстий. От половины августа до самого декабря месяца густая тьма покрывала небо и шли дожди беспрестанные; сено, хлеб гнили на лугах и в поле; житницы стояли пустые. Народ, желая кого-нибудь обвинить в сем несчастии, восстал против нового владыки новогородского, Арсения (ибо Антоний, слабый здоровьем, лишился языка и добровольно заключился в монастыре Хутынском). «Бог наказывает нас за коварство Арсения, — говорили безрассудные:— он выпроводил Антония в Хутынскую обитель и несправедливо присвоил себе его сан, подкупив князя». Добрый, смиренный пастырь молился денно и нощно о благе сограждан; но дожди не преставали, и народ, после шумного веча, извлек архиепископа из дому, гнал, толкал, едва не умертвил его как преступника. Арсений искал убежища в Софийском храме, наконец, в монастыре Хутынском, откуда немой Антоний должен был возвратиться в дом святителей. Новогородцы дали ему в помощники двух светских чиновников и еще не могли успокоиться: вооружились, разграбили дом тысячского, стольников архиерейского и Софийского, хотели повесить одного старосту и кричали, что сии люди наводят князя на зло. Избрав нового тысячского, вече послало сказать Ярославу, чтобы он немедленно ехал в Новгород, снял налог церковный, запретил княжеским судьям ездить по области и, наблюдая в точности льготные грамоты Великого Ярослава, действовал во всем сообразно с уставом новогородской вольности. «Или, — говорили ему послы веча, — наши связи с тобою навеки разрываются». Еще князь не дал ответа, когда юные сыновья его, Феодор и Александр, устрашенные мятежом новогородским, тайно уехали к отцу с своими вельможами. «Одни виновные могут быть робкими беглецами (сказали новогородцы): не жалеем об них. Мы не сделали зла ни детям, ни отцу, казнив своих братьев. Небо отмстит вероломным; а мы найдем себе князя. Бог по нас: кого устрашимся?» Они клялися друг другу быть единодушными и звали к себе Михаила Черниговского; но послы их были задержаны на дороге князем смоленским, другом Ярославовым.
Доселе, описав несчастную Калкскую битву, говорили, мы только о происшествиях северной России: обратим взор на полуденную. Михаил, возвратясь (в 1225 году) из Новагорода в Чернигов, нашел опасного неприятеля в Олеге Курском и -требовал помощи от Георгия, своего зятя, который сам привел к нему войско. К счастию, там был киевский митрополит Кирилл, родом грек, присланный кон-стантино-польским патриархом из Никеи. Сей муж ученый, благонамеренный, отвратил войну и примирил врагов: после чего Михаил княжил спокойно, будучи союзником Георгия, который, женив племянника, Василька, на его дочери, отдал южный Переяславль, как удел великого княжения Суздальского, другому племяннику, Всеволоду Константиновичу, а чрез год брату Святославу. Древняя вражда Ольговичей и Мономаховых потомков казалась усыпленною. Те и другие равно уважали знаменитого Мстислава Галицкого, их главу и посредника. Сей герой, долго называемый Удатным, или счастливым, провел остаток жизни в беспокойствах и в раскаянии. Обманутый злобными внушениями Александра Бельзского, он возненавидел было доброго зятя своего, мужественного Даниила, союзника поляков, и хотел отнять у него владение; узнав же клевету Александрову, спешил примириться с Даниилом, и, вопреки совету других князей, оставил клеветника без наказания. Нечаянное бегство всех знатнейших бояр галицких и ссора с королем венгерским были для него также весьма чувствительным огорчением. Один из вельмож, именем Жирослав, уверил первых, что князь намерен их, как врагов, предать на избиение хану половецкому Котяну: они ушли со всеми домашними в горы Карпатские и едва могли быть возвращены духовником княжеским, посланным доказать им неизменное пра-водушие, милосердие государя, который велел обличенному во лжи, бесстыдному Жирославу только удалиться, не сделав ему ни малейшего зла. Столь же невинен был Мстислав и в раздоре с венграми. Нареченный его зять, юный сын короля Андрея, послушав коварных наушников, уехал из Перемышля к отцу с жалобою на какую-то мнимую несправедливость своего будущего тестя. Андрей вооружился; завоевал Перемышль, Звенигород, Теребовль, Тихомль и послал войско осадить Галич, боясь сам идти к оному: ибо волхвы венгерские, как говорит литописец, предсказали ему, что он не будет жив, когда увидит сей город. Воевода сендомирский находился с королем: сам герцог Лешко хотел к ним присоединиться; но Даниил, верный тестю, убеждениями и хитростию удалил поляков; а Мстислав разбил венгров, и король Андрей мог бы совершенно погибнуть, если бы вельможа галицкий, Судислав, вопреки Даниилову мнению не склонил победителя к миру и к исполнению прежних заключенных с Андреем условий, так что Мстислав не только прекратил военные действия, не только выдал дочь свою за королевича, но и возвел зятя на трон галицкий, оставив себе одно Понизье, или юго-восточную область сего княжения. Случай беспримерный в нашей истории, чтобы князь российский, имея наследников единокровных, имея даже сыновей, добровольно уступал владение иноплеменнику, согласно с желанием некоторых бояр, но в противность желанию народа, не любившего венгров. Легкомысленный Мстислав скоро раскаялся, и внутреннее беспокойство сократило дни его. Он считал себя виновным перед Даниилом, тем более, что сей юный князь изъявлял отменное к нему уважение и вообще все качества души благородной. «Льстецы обманули меня, — говорил Мстислав боярам Данииловым: — но если угодно богу, то мы поправим сию ошибку. Я соберу половцев, а сын мой, ваш князь, свою дружину: изгоню венгров, отдам ему Галич, а сам останусь в Понизье». Он не успел сделать того, занемог и нетерпеливо желал видеть Даниила, чтобы поручить ему свое семейство; но кознями вельмож лишенный и сего утешения, преставился в Торческе схимником, подобно отцу заслужив имя Храброго, даже Великого, впрочем слабый характером, во многих случаях неблагоразумный, игралище хитрых бояр и виновник первого бедствия, претерпенного Россиею от моголов. Смертию его воспользовался королевич венгерский, Андрей, немедленно завладев Понизьем как уделом галицким: князья же юго-западной России, лишенные уважаемого ими посредника, возобновили междоусобие. Мстислав Немой, умирая, объявил Даниила наследником городов своих: Пересопницы, Черто-рижска и Луцка (где прежде княжил Ингварь, брат Немого); но Ярослав, сын Ингварев, насильственно занял Луцк, а князь пинский Черторижск. Сие случилось еще при жизни Мстислава Храброго. Даниил с согласия тестя доставил себе управу мечом, имев случай показать свое великодушие: он встретил Ярослава Луцкого на богомолье, почти одного и безоружного; дал ему свободный путь и сказал дружине: «Пленим его не здесь, а в столице». Осажденный им в Луцке, Ярослав искал милости в Данииле и получил от него в удел Перемиль с Межибожьем. Взяв Черторижск, Даниил пленил сыновей князя пинского, Ростислава, который, будучи союзников Владимира Киевского и Михаила Черниговского, требовал от них вспоможения, опасаясь, чтобы мужественный, бодрый Даниил по кончине Мстислава Храброго не присвоил себе власти над другими князьями. Владимир Рюрикович вздумал мстить сыну за отца: известно, что Роман Галицкий силою постриг некогда Рюрика. Тщетно митрополит старался прекратить сию вражду. «Такие дела не забываются», — говорил Владимир и собрал многочисленное войско. Хан половецкий, Котян, Михаил Черниговский, князья северские, пинский, туров-ский, вступив в дружественую связь с Андреем, королевичем венгерским, осадили Каменец, город Даниилов; но возвратились с одним стыдом и долженствовали сами просить мира: ибо Даниил склонил Котяна на свою сторону, призвал ляхов и с воеводою сендомирским Пакославом готовился осадить Киев.
[1229 г.] Михаил, по заключении сего общего мира, сведал о задержании послов новогородских в Смоленске: видя Чернигов со всех сторон безопасным, он немедленно поехал в Новгород, где народ принял его с восклицаниями единодушной радости. Желая еще более утвердить общую к себе любовь, Михаил клялся ни в чем не нарушать прав вольности и грамот Великого Ярослава; бедных поселян, сбежавших на чужую землю, освободил на пять лет от дани, а другим велел платить легкий оброк, уставленный древними князьями. Народ, как бы из великодушия, оставил друзей ненавистного Ярослава в покое — то есть не грабил их домов, но хотел, чтобы они на свои деньги построили новый мост волховский, ибо старый был разрушен наводнением минувшей осени. Сию пеню собрали в особенности с жителей городища, где находился княжеский дворец и где многие люди держали сторону Ярослава.
Михаил, восстановив тишину, предложил новогородцам избрать иного святителя на место Антония, неспособного, по его недугу, управлять епархиею. Одни хотели иметь владыкою епископа волынского, Иоасафа; другие монаха и диакона Спиридона, славного благочестием; а некоторые — грека. Судьба решила выбор: положили три жеребья на алтарь Св. Софии; младенец, сын Михаилов, снял два: третий остался Спиридонов. Таким образом, диакон сделался главою новогородского духовенства и попечителем республики: ибо архиепископ, как мы уже заметили, имел важное участие в делах ее. — Михаил поехал в Чернигов, оставив в Новегороде юного сына, Ростислава, и взяв с собою некоторых из людей нарочитых, для совета или в залог народной верности. «Дай бог, — сказал он гражданам, — чтобы вы с честию возвратили мне сына и чтобы я мог быть для вас посредником истины и правосудия». Между тем Ярослав овладел Волоком Ламским и задержал у себя послов Михайловых, которые жаловались на сию несправедливость. Отвергнув все их мирные предложения, Ярослав ждал случая еще более утеснить новогородцев. Сей князь в то же время поссорился и с братом своим Георгием; тайными внушениями удалил от него племянников, сыновей Константиновых, и замышлял войну междоусобную: но Георгий старался всячески обезоружить его. Дяди и племянники съехались наконец в Суздале, где великий князь говорил столь благоразумно, столь убедительно, что Ярослав склонился к искреннему миру, обнял брата и вместе с племянниками назвал его своим отцом и государем.
[1230 г.] Новогородцы, озабоченные набегом литовцев в окрестностях Селигерского озера, не могли отмстить Ярославу за обиду; разбили неприятелей в поле, но скоро увидели гораздо ужаснейшее зло в стенах своих. Предтечею его было землетрясение [3 мая], общее во всей России, и еще сильнейшее в южной, так что каменные церкви расседались. Удар почувствовали в самую обедню, когда Владимир Рюрикович Киевский, бояре и митрополит праздновали в лавре память св. Феодосия; трапезница, где уже стояло кушанье для монахов и гостей, поколебалась на своем основании: кирпичи падали сверху на стол. Чрез десять дней необыкновенное затмение солнца и разноцветные облака на небе, гонимые сильным ветром, также устрашили народ, особенно в Киеве, где суеверные люди ждали конца своего, стенали на улицах и прощались друг с другом.
Михаил, как бы желая ободрить новогородцев, подобно другим изумленных сими явлениями, приезжал к ним на несколько дней, совершил обряд торжественных постриг над юным Ростиславом и возвратился в Чернигов. Посадником новогородским был тогда Водовик, человек свирепого нрава, мстительный, злобный. Вражда его с сыном знаменитого Твердислава, чиновника гордого, друга буйной вольности, а после смиренного инока Аркадьевской обители, произвела междоусобие в городе. Народ волновался, шумел на вечах: то посадник, то неприятели его одерживали верх; дрались, жгли домы, грабили. Свирепый Водовик собственною рукою убил наконец одного из главных его врагов и бросил в Волхов; другие скрылись или бежали к Ярославу. «Небо, — говорит летописец, — оскорбленное сими беззакониями, от коих ангелы с печалию закрывают лица свои крылами, наказало мое отечество». Жестокий мороз 14 сентября побил все озими; цена на хлеб сделалась неслыханная: за четверть ржи платили в Новегороде пять гривен или около семи нынешних рублей (серебром), за пшеницу и крупу вдвое; за четверть овса 4 рубля 65 копеек. Хотя жители славились богатством; но сия неумеренная дороговизна истощила все средства пропитания для города. Открылись голод, болезни и мор. Добрый архиепископ, как истинный друг отечества, не имея способов прекратить зло, старался по крайней мере уменьшить действие оного. Трупы лежали на улицах: он построил скудельницу, или убогий дом, и выбрал человеколюбивого мужа, именем Станила, для скорого погребения мертвых, чтобы тление их не заражало воздух. Станил с утра до вечера вывозил трупы и в короткое время схоронил их 3030. С нетерпением ожидали князя: ибо он дал слово возвратиться к ним в сентябре месяце и выступить в поле для защиты их областей; но Михаил переменил мысли и желал мира с Ярославом, готовым объявить ему войну за Новгород. Митрополит Кирилл, Порфирий, епископ черниговский, и посол Владимира Рюриковича Киевского приехали к великому князю Георгию, моля его, для общей пользы государства, быть миротворцем. Ярослав упрекал черниговского князя вероломством. «Коварные его внушения, — говорил он, — возбудили против меня новогородцев». Однако ж митрополит и Георгий успели в благом деле своем, и послы возвратились с мирною грамотою.
Узнав о том, новогородцы велели сказать юному Михайлову сыну, уехавшему в Торжок с посадником Водо-виком, что отец его изменил им и не достоин уже быть их главою; чтобы Ростислав удалился и что они найдут себе иного князя. Народ избрал нового посадника и тысячского, разграбил домы и села прежних чиновников, умертвил одного славного корыстолюбием гражданина и взял себе найденное у них богатство. Водовик ушел с друзьями своими к Михаилу в Чернигов, где скоро умер в бедности; а новогородцы призвали Ярослава, который дал им на вече торжественную клятву действовать во всем согласно с древними обыкновениями их вольности; но чрез две недели уехал в Переяславль Залесский, вторично оставив в Новегороде двух сыновей, Феодора и Александра.
Между тем голод и мор свирепствовали. За четверть ржи платили уже гривну серебра или семь гривен кунами. Бедные ели мох, желуди, сосну, ильмовый лист, кору липовую, собак, кошек и самые трупы человеческие; некоторые даже убивали людей, чтобы питаться их мясом: но сии злодеи были наказаны смертию. Другие в отчаянии зажигали домы граждан избыточных, имевших хлеб в житницах, и грабили оные; а беспорядок и мятеж только увеличивали бедствие. Скоро две новые скудельницы наполнились мертвыми, которых было сочтено до 42 000; на улицах, на площади, на мосту гладные псы терзали множество непогребенных тел и самых живых оставленных младенцев; родители, чтобы не слыхать вопля детей своих, отдавали их в рабы чужеземцам, «Не было жалости в людях, — говорит летописец: — казалось, что ни отец сына, ни мать дочери не любит. Сосед соседу не хотел уломить хлеба!» Кто мог, бежал в иные области; но зло было общее для всей России, кроме Киева: в одном Смоленске, тогда весьма многолюдном, умерло более тридцати тысяч людей.
[1231 г.] Новогородцы весною испытали еще иное бедствие: весь богатый конец Славянский обратился в пепел; спасаясь от пламени, многие жители утонули в Волхове; самая река не могла служить преградою для огня. «Новгород уже кончался», по словам летописи... Но великодушная дружба иноземных купцов отвратила сию погибель. Сведав о бедствии новогородцев, немцы из-за моря спешили к ним с хлебом и, думая более о человеколюбии, нежели о корысти, остановили голод; скоро исчезли ужасные следы его, и народ изъявил живейшую благодарность за такую услугу.
Михаил Черниговский, несмотря на заключенный мир в Владимире, дружелюбно принимал новогородских беглецов, врагов Ярославовых, обещая им покровительство. Сам великий князь Георгий оскорбился сим криводушием и выступил с войском к северным пределам черниговским: он возвратился с дороги; но Ярослав, предводительствуя новогородцами, и сыновья Константиновы выжгли Серенск (в нынешней Калужской губернии), осаждали Мосальск и сделали много зла окрестным жителям. Таким образом древняя семейственная вражда возобновилась. [1232 г.]. Беглецы уверяли, что Ярослав ненавидим большею частию их сограждан, готовых взять сторону Ольговичей: для того князь трубчевский Святослав, родственник Михаилов, отправился в Новгород с дружественными предложениями; но сведал противное и с великим стыдом уехал назад. Последнею надеждою новогородских изгнанников оставался Псков, где они действительно были приняты как братья. Там находился сановник Ярославов: они заключили его в цепи и, пылая злобою, желали кровопролития. Граждане стояли за них усильно, однако ж недолго. Ярослав, сам прибыв в Новгород, не пускал к ним купцов, ни товаров. Нуждаясь во многих вещах — платя за берковец соли около 10 нынешних рублей серебряных, — псковитяне смирились. Ярослав не хотел дать им в наместники сына, юного князя Феодора, а дал шурина своего, Георгия, которого они приняли с радостию, выгнав беглецов новогородских.
[1233 г.] Сии мятежные изгнанники ушли в Медвежью Голову, или Оденпе, к сыну бывшего князя псковского Владимира, именем Ярославу, и с помощию ливонских рыцарей взяли Изборск: но псковитяне схватили их всех и выдали князю новогородскому. В числе пленников находился и Ярослав Владимирович: подобно отцу то враг, то союзник немцев, он считал Псков своим наследием и, хотев завоевать его с беглецами новогородскими, был вместе с ними заточен в Переяславль Суздальский. Чрез несколько лет супруга его, жившая в Оденпе, приняла смерть мученицы от рук злобного пасынка и, погребенная в монастыре псковском св. Иоанна, славилась в России памятию своих добродетелей и чудесами.
Присутствие Ярослава Всеволодовича было нужно для новогородцев; но пораженный внезапною кончиною старшего сына, он уехал в Переяславль. Юный Феодор, цветущий красотою, готовился к счастливому браку; невеста приехала; князья и вельможи были созваны и вместо ожидаемого пира, вместо общего веселия положили жениха во гроб. Народ изъявил искреннее участие в скорби нежного отца; а князь, едва осушив слезы, извлек меч для защиты новогородцев и привел к ним свои полки многочисленные.
[1234 г.] Ливонские рыцари, пристав к российским мятежникам и захватив близ Оденпе одного чиновника новогородского, дали повод Ярославу разорить окрестности сего города я Дерпта. Немцы, требуя мира, заключили его на условиях, выгодных для россиян. Совершив сей поход, Ярослав спешил настигнуть литовцев, которые едва было не взяли Русы, опустошив церкви и монастыри в окрестности: он разбил их в Торопецком княжении; загнал в густые леса; взял в добычу триста коней, множество оружия и щитов. Сей народ беспрестанными набегами более и более ужасал соседов; занимался единственно земледелием и войною; презирал мирные искусства гражданские, но жадно искал плодов их в странах образованных и хотел приобретать оные не меною, не торговлею, а своею кровию. Общая польза государственная предписывала нашим князьям истребить гнездо разбойников и покорить их землю: вместо чего они только гонялись за литовцами, которые чрез несколько времени одержали совершенную победу над сильною ратию ливонских рыцарей; сам великий магистр, старец Вольквин, положил голову в битве, вместе со многими витязями немецкими и псковитянами, бывшими в их войске.
Изобразив бедствия Новагорода, опишем несчастия и перемены, бывшие в других княжениях российских. Смоленск, опустошенный мором, по кончине князя Мстислава Давидовича (в 1230 году) не хотел покориться двоюродному его брату, Святославу Мстиславичу, внуку Романову. Предводительствуя полочанами, Святослав взял Смоленск (в 1232 году) и без жалости лил кровь граждан.
В России юго-западной война и мятежи не преставали. Главным действующим лицом был Даниил мужественный. Потеряв союзника в Лешке Белом, злодейски убитом изменниками, он предложил услуги свои брату его, Конраду, и вместе с ним осаждал Калиш, где господствовал один из главных убийц Лешка, герцог Владислав, сын Оттонов. Сей город, окруженный лесами и болотами, мог долго обороняться, несмотря на усильные приступы, в коих россияне оказывали гораздо более воинской ревности, нежели Конрадовы ляхи; но граждане хотели мира. Здесь летописец рассказывает случай довольно любопытный в отношении к характеру Даниилову. Конрад, уверенный в искренней дружбе сего князя, желал, чтобы он был свидетелем переговоров. Сендомирский воевода, Пакослав, подъехал к стенам крепости; а Даниил, в простой одежде и закрыв шлемом лицо свое, стал за ним. Городские чиновники надеялись ласковыми словами смягчить посла. «В нас течет одна кровь, — сказали они: — ныне служим брату Конрадову, а завтра будем служить самому Конраду. Может ли он мстить нам как изменникам или врагам и видеть спокойно ляхов невольниками россиян? Какая будет ему честь, если возьмет сей город? Жестокий иноплеменник, Даниил, присвоит ее себе одному». Пакослав ответствовал: «Мой и ваш государь расположен к милости; но князь российский не хочет о том слышать. Говорите с ним сами: вот он!» Даниил снял шлем и, видя изумление городских чиновников, которые столь неосторожно его злословили, засмеялся от доброго сердца; успокоил их, доставил им выгодный мир и дал клятву, что россияне, участвуя в польских междоусобиях, никогда не будут впредь тревожить безоружных земледельцев, с условием, чтобы и ляхи таким же образом поступали в России. При сем случае сказано в летописи, что никто из наших древних князей, кроме Святого Владимира, так далеко не заходил в землю польскую, как Даниил.
Возвратясь в отечество, он совершил еще важнейший подвиг: завоевал Галицкую область, пленил королевича Андрея и, помня старую дружбу его отца, дозволил ему ехать в Венгрию вместе с боярином Судиславом, который управлял Понизьем, имея в Галиче великолепный дом с арсеналом. Народ метал камнями в сего мятежного боярина, восклицая: «Удались, злодей, навеки!» Но Судислав, нечувствительный к великодушию Даниилову, думал только о мести, и король Андрей, им возбужденный, послал старшего сына, Белу, снова завоевать Галич. Сей поход имел весьма горестное следствие для венгров. Хляби небесные, по словам летописи, отверзлись на них в горах Карпатских: от сильных дождей ущелия наполнились водою; обозы и конница тонули. Гордый Бела, не теряя бодрости, достиг наконец Галича, в надежде взять его одною угрозою: видя же твердую решительность тамошнего начальника; слыша, что ляхи и половцы идут с Даниилом защитить город; приступав к оному несколько раз без успеха и страшась быть жертвою собственного упрямства, он спешил удалиться, гонимый судьбою и войском Данииловым. Множество венгров погибло в Днестре, который был от дождей в разливе, так что в Галицкой земле осталась пословица: Днестр сыграл злую игру уграм. Множество их пало от меча россиян или отдалося в плен; другие умирали от изнурения сил или от болезней.
Но время спокойного или бесспорного владычества над княжением Галицким было еще далеко от Даниила. Начались заговоры между боярами под тайным руководством Александра Бельзского: они хотели сжечь Даниила и Василька во дворце или убить их на пиру. Сей ков уничтожился странным образом. Юный Васильке, однажды играя с придворными, в шутку обнажил меч: заговорщики в ужасе, думая, что их намерение открылось, бежали из дворца и города. Сам Александр, не успев захватить казны с собою, ушел из Бельза в Венгрию к своим единомышленникам, коим удалось снова вооружить короля Андрея против Даниила. На сей раз венгры были счастливее. Город Ярослав сдался им от неверности тамошнего воеводы. Они приступили ко Владимиру, где начальствовал боярин, дотоле известный мужеством, имея дружину сильную. Видя крепкие башни и стены, блестящие оружием многочисленных воинов, король, по словам летописца, сказал, что таких городов мало и в земле немецкой. Венгры не могли бы взять Владимира; но боярин Даниилов изменил правилам великодушия, оробел и, без воли княжеской заключив мир с королем, отдал Бельз и Чернен союзнику его, Александру. С другой стороны, вельможи галицкие, не чувствительные к редкому милосердию Даниила, простившего им два заговора, бежали из его стана к неприятелю и довершили торжество венгров, которые заняли Галич, где сын Андреев, утвержденный отцом на престоле, господствовал уже до самой кончины своей, несмотря на покушения Данииловы и Васильковы изгнать его. Две кровопролитные битвы ничего не решили, оказав только впоследствии вероломство двух недостойных князей российских. Изяслав Владимирович, внук Игоря Северского, быв другом, сделался врагом Даниилу; союзник же Андреев, Александр Бельзский, оставив венгров, взял сторону своих братьев, чтобы снова изменить им. Наконец внезапная смерть королевича (в 1234 году) и единодушное желание народа возвратили Галич Даниилу. Бояре не дерзнули противиться: главный из них, известный мятежник Судислав, спешил уехать за Карпатские горы, а князь Бельзский, злобный Александр, в Киевскую область. Сей последний не избавился от заслуженного им наказания и, схваченный на пути Даниило-выми воинами, умер, как вероятно, в неволе.
Даниил мог еще опасаться венгров; но бедствие встретилось ему там, где он не ожидал его. Вместе с братом Васильком смирив хищных ятвягов и литовцев, которые в особенности тревожили тогда область Пинскую, сей деятельный князь вмешался в ссору зятя своего, Михаила Черниговского, с Владимиром Киевским. Последний, желая быть его другом, уступил ему Торческ: Даниил великодушно отдал сей город сыновьям Мстислава Храброго, сказав: «за благодеяния вашего отца». Тщетно желав примирить враждующих, он взял несколько городов черниговских и, заключив мир с двоюродным братом Михайловым, Мстиславом Глебовичем, думал возвратиться в свое княжение; но Владимир, слыша о нашествии половцев, ведомых к Киеву Изяславом, внуком Игоря Северского, умолил Даниила идти к ним навстречу. Когда же они сошлись с неприятелем близ Торческа, Владимир, испуганный многочисленностью варваров, хотел удалиться от битвы. «Нет! — сказал Даниил: — ты заставил меня против воли с дружиною утомленною искать врагов в поле; теперь, видя их перед собою, могу единственно или победить, или умереть». Хотя Даниил долго сражался как герой, однако ж принужден был спасаться бегством; а половцы, усиленные черни-говцами, взяв Киев, пленили самого князя Владимира с его супругою. Бедные граждане откупились деньгами от свирепости варваров. Князья же, Изяслав и Михаил, обложили данию всех иноземцев, тaм обитавших. Первый взял себе Киев; второй спешил вступить в область Галицкую и занял ее столицу, откуда горестный Даниил, сведав новые опасные умыслы тамошних бояр, долженствовал выехать.
В сие время не стало Андрея, короля венгерского: Бела IV восшел на престол, и Даниил, поручив брату Васильку оберегать Владимир, решился лично искать покровителя в бывшем враге своем. Вероятно, что он тогда, надеясь с помощию Андреева преемника удержать за собою Галич, дал ему слово быть данником Венгрии: ибо, участвуя в совершении торжественных обрядов Белина коронования, вел его коня (что было тогда знаком подданства). Уничижение бесполезное! Даниил возвратился к брату с одними льстивыми обещаниями. Политика венгров не изменилась: Бела хотел, чтобы юго-западная Россия принадлежала разным, следственно, бессильным владетелям, и явно поддерживал Михаила вместе с Конрадом, неблагодарным герцогом польским, забывшим услуги сыновей Романовых. Напрасно Даниил зимою и летом не сходил с коня, добывая Галича: хотя иногда одолевал неприятелей и пленил так называемых князей болоховских, подручников галицкого (имевших свой удел на Буге, недалеко от Бреста): однако ж не мог изгнать Михаила и, наконец, согласился на мир, взяв от него область Перемышльскую. — Кроме сей войны междоусобной, кроме непрестанных сшибок с ятвягами, бодрый Даниил ратоборствовал еще с немецким орденом, занявшим какие-то из наших древних владений: отнял их и пленил немецкого чиновника Бруно; хотел даже вести полки свои в Германию, чтобы защитить герцога Австрийского, его союзника, утесненного императором Фридериком: но возвратился из Венгрии, уважив совет короля Белы не мешаться в дела империи.
Таким образом, не будучи всегда счастливым, Даниил превосходными достоинствами сердца и неутомимыми подвигами затмевал других современных князей российских. Один Ярослав Всеволодович Новогородский мог спорить с ним в способностях ума и в душевной твердости, которая скоро обнаружится в бедствиях нашего отечества. Сии два князя, связанные дружбою и новым свойством (ибо Василько Романович женился на великой княжне, дочери Георгия Всеволодовича), сблизились тогда в своих владениях. [1236 г.] Союзник и родственник Михаилов, Изяслав, недолго величался на троне киевском: Владимир Рюрикович изгнал его, выкупив себя из плена; но вследствие переговоров Данииловых с великим князем Георгием долженствовал уступить Киев Ярославу Всеволодовичу, который, оставив в Новегороде сына своего, юного Александра, поехал княжить в древней столице Российской; а Владимир кончил жизнь в Смоленске.
Великое княжение Суздальское, или Владимирское, наслаждалось внутренним спокойствием. Георгий от времени до времени посылал войско и сам ходил на мордву жечь села и хлеб, пленять людей и брать скот в добычу. Жители обыкновенно искали убежища в густых лесах: но и там редко спасались от россиян; иногда же заманивали наших в сети и не давали им пощады: так отроки, или молодые воины ростовской и переяславской дружины были однажды жертвою их мести и своей неосторожности. Князь мордовский, именем Пургас, осмелился даже приступить к Нижнему Новугороду, хотя и не имел порядочного войска: другие князья мордовские были ратниками, или присяжными данниками Георгия, и многие россияне селились в их земле, несмотря на то, что болгары и половцы тревожили оную. — Болгары искали дружбы Георгиевой после шестилетнего несогласия: разменялись пленниками, с обеих сторон дали аманатов и клятвенно утвердили мир. Летописец сказывает, что их труны, или знатные люди, и чернь присягнули в верном исполнении условий. Впрочем, мир не препятствовал сим ревностным магометанцам изъявлять ненависть к нашей вере: они тогда же бесчеловечно умертвили одного христианина, богатого купца, приехавшего для торговли в их так называемый Великий Град и не хотевшего поклониться Магомету. Купцы российские, быв свидетелями убийства, взяли тело сего мученика, именем Аврамия, и с честию отвезли в Владимир, где великий князь, супруга его, дети, епископ, духовенство, народ встретили оное со свещами и погребли в монастыре Богоматери.
После несчастной Калкской битвы россияне лет шесть не слыхали о татарах, думая, что сей страшный народ, подобно древним обрам, как бы исчез в свете. Чингисхан, совершенно покорив Тангут, возвратился в отчизну и скончал жизнь — славную для истории, ужасную и ненавистную для человечества — в 1227 году, объявив наследником своим Октая, или Угадая, старшего сына, и предписав ему давать мир одним побежденным народам: важное правило, коему следовали римляне, желая повелевать вселенною! Довершив завоевание северных областей китайских и разрушив империю ниучей, Октай жил в глубине Татарии в великолепном дворце, украшенном китайскими художниками; но, пылая славолюбием и ревностию исполнить волю отца — коего прах, недалеко от сего места, лежал под сению высочайшего дерева, — новый хан дал 300 000 воинов Батыю, своему племяннику, и велел ему покорить северные берега моря Каспийского с дальнейшими странами. Сие предприятие решило судьбу нашего отечества.
Уже в 1229 году какие-то саксины — вероятно, единоплеменные с кригизами, — половцы и стража болгарская, от берегов Яика гонимые татарами или моголами, прибежали в Болгарию с известием о нашествии сих грозных завоевателей. Еще Батый медлил; наконец, чрез три года, пришел зимовать в окрестностях Волги, недалеко от Великого Города; в 1237 году, осенью, обратил в пепел сию болгарскую столицу и велел умертвить жителей. Россияне едва имели время узнать о том, когда моголы, сквозь густые леса, вступили в южную часть Рязанской области, послав к нашим князьям какую-то жену чародейку и двух чиновников. Владетели рязанские — Юрий, брат Ингво-ров, Олег и Роман Ингворовичи, также пронский и муромский — сами встретили их на берегу Воронежа и хотели знать намерение Батыево. Татары уже искали в России не друзей, как прежде, но данников и рабов. «Если желаете мира, — говорили послы, — то десятая часть всего вашего достояния да будет наша». Князья ответствовали великодушно: «Когда из нас никого в живых не останется, тогда все возьмите», и велели послам удалиться. Они с таким же требованием поехали к Георгию в Владимир; а князья рязанские, дав ему знать, что пришло время крепко стать за отечество и веру, просили от него помощи. Но великий князь, надменный своим могуществом, хотел один управиться с татарами и, с благородною гордостию отвергнув их требование, предал им Рязань в жертву. Провидение, готовое наказать людей, ослепляет их разум.
Некоторые летописцы новейшие рассказывают следующие обстоятельства. «Юрий Рязанский, оставленный великим князем, послал сына своего, Феодора, с дарами к Батыю, который, узнав о красоте жены Феодоровой, Евпраксии, хотел видеть ее; но сей юный князь ответствовал ему, что христиане не показывают жен злочестивым язычникам. Батый велел умертвить его; а несчастная Ев-праксия, сведав о погибели любимого супруга, вместе с младенцем своим, Иоанном, бросилась из высокого терема на землю и лишилась жизни. С того времени сие место, в память ее, называлось заразом, или убоем. Отец Феодоров, Юрий, имея войско малочисленное, отважился на битву в поле, где легли все вИтязи рязанские, вместе с князьями пронским, коломенским, муромским. Только одного князя Олега Ингворовича Красного, привели живого к Батыю, который, будучи удивлен его красотою, предлагал ему свою дружбу и веру: Олег с презрением отвергнул ту и другую; исходил кровию от многих ран и не боялся угроз, ибо не страшился смерти». — В летописях современных нет о том ни слова: последуем их достовернейшим известиям.
Батый двинул ужасную рать свою к столице Юриевой, где сей князь затворился. Татары на пути разорили до основания Пронск, Белгород, Ижеславец, убивая всех людей без милосердия и, приступив к Рязани, оградили ее тыном, или острогом, чтобы тем удобнее биться с осажденными. Кровь лилася пять дней: воины Батыевы переменялись, а граждане, не выпуская оружия из рук, едва могли стоять на стенах от усталости. В шестой день, декабря 21 [1237 г.], поутру, изготовив лестницы, татары начали действовать стенобитнымь орудиями и зажгли крепость; сквозь дым и пламя вломились в улицы, истребляя все огнем и мечом. Князь, супруга, мать его, бояре, народ были жертвою их свирепости. Веселяся отчаянием и муками людей, варвары Батыевы распинали пленников или, связав им руки, стреляли в них как в цель для забавы; оскверняли святыню храмов насилием юных монахинь, знаменитых жен и девиц в присутствии издыхающих супругов и матерей; жгли иереев или кровию их обагряли алтари. Весь город с окрестными монастырями обратился в пепел. Несколько дней продолжались убийства. Наконец исчез вопль отчаяния: ибо уже некому было стенать и плакать. На сем ужасном феатре опустошения и смерти ликовали победители, снося со всех сторон богатую добычу.—«Один из князей рязанских, Ингорь, по сказанию новейших летописцев, находился тогда в Чернигове с боярином Евпатием Коловратом. Сей боярин, сведав о нашествии иноплеменников, спешил в свою отчизну; но Батый уже выступил из ее пределов. Пылая ревностию отмстить врагам, Евпатий с 1700 воинов устремился вслед за ними, настиг и быстрым ударом смял их полки задние. Изумленные татары думали, что мертвецы рязанские восстали, и Батый спросил у пяти взятых его войском пленников, кто они? Слуги князя рязанского, полку Евпатиева, ответствовали сии люди: нам велено с честию проводить тебя, как государя знаменитого, и как россияне обыкновенно провождают от себя иноплеменников: стрелами и копьями. Горсть великодушных не могла одолеть рати бесчисленной: Евпатий и смелая дружина его имели только славу умереть за отечество; немногие отдалися в плен живые, и Батый, уважая столь редкое мужество, велел освободить их. Между тем Ингорь возвратился в область Рязанскую, которая представилась глазам его в виде страшной пустыни или неизмеримого кладбища: там, где цвели города и селения, остались единственно кучи пепла и трупов, терзаемых хищными зверями и птицами. Убитые князья, воеводы, тысячи достойных витязей лежали рядом на мерзлом ковыле, занесенные снегом. Только изредка показывались люди, которые успели скрыться в лесах и выходили оплакивать гибель отечества. Ингорь, собрав иереев, с горестными священными песнями предал земле мертвых. Он едва мог найти тело князя Юрия и привез его в Рязань; а над гробами Феодора Юрьевича, нежной его супруги Евпраксии и сына поставил каменные кресты, на берегу реки Осетра, где стоит ныне славная церковь Николая Заразского».
Батый близ Коломны встретил сына Георгиева, Всеволода. Сей юный князь соединился с Романом Ингоровичем, племянником Юрия Рязанского, и неустрашимо вступил в битву, весьма неравную. Знаменитый воевода его, Еремей Глебович, князь Роман и большая часть их дружины погибли от мечей татарских; а Всеволод бежал к отцу в Владимир. Батый в то же время сжег Москву, пленил Владимира, умертвил тамошнего воеводу, Филиппа Няньку, и всех жителей. Великий князь содрогнулся: увидел, сколь опасны сии неприятели, и выехал из столицы, поручив ее защиту двум сыновьям, Всеволоду и Мстиславу. Георгий удалился в область Ярославскую с тремя племянниками, детьми Константина, и с малою дружиною; расположился станом на берегах Сити, впадающей в Мологу; начал собирать войско и с нетерпением ждал прибытия своих братьев, особенно бодрого, умного Ярослава.
2 февраля [1238 г.] татары явились под стенами Владимира: народ с ужасом смотрел на их многочисленность и быстрые движения. Всеволод, Мстислав и воевода Петр Ослядюкович ободряли граждан. Чиновники Батыевы, с конным отрядом подъехав к Златым вратам, спрашивали, где великий князь, в столице или в отсутствии? Владимирцы вместо ответа пустили несколько стрел; неприятели также, но кричали нашим: не стреляйте! и россияне с горе-стию увидели пред стеною юного Владимира Георгиевича, плененного в Москве Батыем. «Узнаете ли вашего князя?»— говорили татары. Владимира действительна трудно было узнать: столь он переменился в несчастии, терзаемый бедствием России и собственным! Братья его и граждане не могли удержаться от слез; однако ж не хотели показывать слабости и слушать предложений врага надменного. Татары удалились; объехали весь город и поставили шатры свои против Златых врат, в виду. Пылая мужеством, Всеволод и Мстислав желали битвы. «Умрем,— говорили они дружине,— но умрем с честию и в поле». Опытный воевода Петр удержал их, надеясь, что Георгий, собрав войско, успеет спасти отечество и столицу.
Батый немедленно отрядил часть войска к Суздалю. Сей город не мог сопротивляться: взяв его, татары по своему обыкновению истребили жителей, но кроме молодых иноков, инокинь и церковников, взятых ими в плен. Февраля 6 владимирцы увидели, что неприятель готовит для приступа орудия стенобитные и лестницы; а в следующую ночь огородили всю крепость тыном. Князья и бояре ожидали гибели: еще могли бы просить мира; но зная, что Батый милует только рабов или данников и любя честь более жизни, решились умереть великодушно. Открылось зрелище достопамятное, незабвенное: Всеволод, супруга его, вельможи и многие чиновники собрались в храме Богоматери и требовали, чтобы епископ Митрофан облек их в схиму, или в великий образ ангельский. Священный обряд совершился в тишине торжественной: знаменитые россияне простились с миром, с жизнью, но, стоя на праге смерти, еще молили небо о спасении России, да не погибнет навеки ее любезное имя и слава! Февраля 7, в воскресенье мясопустное, скоро по заутрене, начался приступ: татары вломились в Новый Город у Златых врат, Медных и Святой Ирины, от речки Лыбеди; также от Клязьмы у врат Волжских. Всеволод и Мстислав с дружиною бежали в Старый, или так называемый Печерний город; а супруга Георгиева, Агафия, дочь его, снохи, внучата, множество бояр и народа затворились в Соборной церкви. Неприятель зажег оную: тогда епископ, сказав громогласно: «Господи! Простри невидимую руку свою и приими в мире души рабов твоих», благословил всех людей на смерть неизбежную. Одни задыхались от дыма; иные погибали в пламени или от мечей неприятеля: ибо татары отбили наконец двери и ворвались в святой храм, слышав о великих его сокровищах. Серебро, золото, драгоценные каменья, все украшения икон и книг, вместе с древними одеждами княжескими, хранимыми в сей и в других церквах, сделались добычею иноплеменников, которые, плавая в крови жителей, немногих брали в плен; и сии немногие, будучи нагие влекомы в стан неприятельский, умирали от жестого мороза. Князья Всеволод и Мстислав, не видя уже никакой возможности отразить неприятелей, хотели пробиться сквозь их толпы и положили свои головы вне города.
Завоевав Владимир, татары разделились: одни пошли к волжскому Городцу и костромскому Галичу, другие к Ростову и Ярославлю, уже нигде не встречая важного сопротивления. В феврале месяце они взяли, кроме слобод и погостов, четырнадцать городов великого княжения — Переяславль, Юрьев, Дмитров — то есть опустошили их, убивая или пленяя жителей. Еще Георгий стоял на Сити: узнав о гибели своего народа и семейства, супруги и детей, он проливал горькие слезы и, будучи усердным христианином, молил бога даровать ему терпение Иова. Чрезвычайные бедствия возвеличивают душу благородную: Георгий изъявил достохвальную твердость в несчастии; забыл свою печаль, когда надлежало действовать; поручил воеводство дружины боярину Ярославу Михалковичу и готовился к решительной битве. Передовой отряд его, составленный из 3000 воинов под начальством Дорожа, возвратился с известием, что полки Батыевы уже обходят их. Георгий, брат его Святослав и племянники сели на коней, устроили войско и встретили неприятеля. Россияне бились мужественно и долго [4 марта]; наконец обратили тыл. Георгий пал на берегу Сити. Князь Василько остался пленником в руках победителя.
Сей достойный сын Константинов гнушался постыдною жизнию невольника. Изнуренный подвигами жестокой битвы, скорбию и голодом, он не хотел принять пищи от руки врагов. «Будь нашим другом и воюй под знаменами великого Батыя!» — говорили ему татары. «Лютые кровопийцы, враги моего отечества и Христа не могут быть мне друзьями, — ответствовал Василько: — о темное царство! Есть бог, и ты погибнешь, когда исполнится мера твоих злодеяний». Варвары извлекли мечи и скрежетали зубами от ярости: великодушный князь молил бога о спасении России, церкви православной и двух юных сыновей его, Бориса и Глеба. — Татары умертвили Василька и бросили в Шеренском лесу. — Между тем ростовский епископ Кирилл, возвращаясь из Белаозера и желая видеть место несчастной для россиян битвы на берегах Сити, в куче мертвых тел искал Георгиева. Он узнал его по княжескому одеянию; но туловище лежало без головы. Кирилл взял с благоговением сии печальные остатки знаменитого князя и положил в ростовском храме Богоматери. Туда же привезли и тело Василька, найденное в лесу сыном одного сельского священника: вдовствующая княгиня, дочь Михаила Черниговского, епископ и народ встретили оное со слезами. Сей князь был искренно любим гражданами. Летописцы хвалят его красоту цветущую, взор светлый и величественный, отважность на звериной ловле, благодетельность, ум, знания, добродушие и кротость в обхождении с боярами. «Кто служил ему,—говорят они:— кто ел хлеб его и пил с ним чашу, тот уже не мог быть слугою иного князя». Тело Василька заключили в одной раке с Георгиевым, вложив в нее отысканную после голову великого князя.
Многочисленные толпы Батыевы стремились к Нову-городу и, взяв Волок Ламский, Тверь (где погиб сын Ярославов), осадили Торжок. Жители две недели оборонялись мужественно, в надежде, что новогородцы усердною помощию спасут их. Но в сие несчастное время всякий думал только о себе; ужас, недоумение царствовали в России; народ, бояре говорили, что отечество гибнет, и не употребляли никаких общих способов для его спасения. Татары взяли наконец Торжок [5 марта] и не дали никому пощады, ибо граждане дерзнули противиться. Войско Батыя шло далее путем Селигерским; села исчезали; головы жителей, по словам летописцев, падали на землю как трава скошенная. Уже Батый находился в 100 верстах от Новагорода, где плоды цветущей, долговременной торговли могли обещать ему богатую добычу; но вдруг — испуганный, как вероятно, лесами и болотами сего края — к радостному изумлению тамошних жителей, обратился назад к Козельску (в губернии Калужской). Сей город, весьма незнаменитый, имел тогда особенного князя еще в детском возрасте, именем Василия, от племени князей черниговских. Дружина его и народ советовались между собою, что делать. «Наш князь младенец,— говорили они:— но мы, как верные россияне, должны за него умереть, чтобы в мире оставить по себе добрую славу, а за гробом принять венец бессмертия». Сказали и сделали. Татары семь недель стояли под крепостию и не могли поколебать твердости жителей никакими угрозами; разбили стены и взошли на вал: граждане резались с ними ножами и в единодушном порыве геройства устремились на всю рать Батыеву: изрубили многие стенобитные орудия татарские и, положив 4000 неприятелей, сами легли на их трупах. Хан велел умертвить в городе всех людей безоружных, жен, младенцев и назвал Козельск Злым городом: имя славное в таком смысле! Юный князь Василий пропал без вести: говорили, что он утонул в крови.
Батый, как бы утомленный убийствами и разрушением, отошел на время в землю половецкую, к Дону, и брат Георгиев, Ярослав — в надежде, что буря миновалась,— спешил из Киева в Владимир принять достоинство великого князя.
Конец III тома.
|
|
© Historik.ru 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://historik.ru/ "Книги по истории" |